Константин Сергиенко - Самый счастливый день

• Название: Самый счастливый день
• Автор: Константин Сергиенко
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990

Действие повести «Самый счастливый день» происходит в маленьком городке. В одном из сочинений на вольную тему молодой учитель получает признание в любви. События в повести развиваются остро и драматично.

---

— А в гости когда? — напирал Котик. — Ты обещал.

Я отговаривался тем, что Вера Петровна редко бывает дома.

— Теряем время, — настаивал Котик. — Или ты желаешь жить монахом?

Кстати, выяснилось, что не только «на обаянии» держался пресловутый «аристократизм» Котика. Буфетчицу Саскию он за бока не щипал, но в пятом классе учился её нерадивый сын. По всем предметам он имел тройки и двойки, зато по английскому крепкое «хорошо». Об этом язвительно заметила на педсовете Химоза, но Котик немедленно огрызнулся: «Каков преподаватель, таков и ученик, дорогая Анна Григорьевна. Это не я сказал. Это сказал знаменитый педагог Песталоцци».

— Цитируй, — проповедовал по этому поводу Котик. — Смело цитируй, мой друг. Я ещё в школе понял, надо лепить цитаты. При этом не надо искать! Выдумывай смело! Ты полагаешь, Песталоцци произносил такие банальности? Может, и произносил, не знаю. Ты видел, как заткнулась Химоза? Таких можно поставить на место только цитатой. Дескать, Маркс сказал то, а Фридрих это. Они доверчивы и покорны, как дети. Это племя начётчиков, поверь, старина. У них нет своего мненья. Им только кажется, что это своё. На самом деле они вычитывают из газет, из трудов, а больше всего из сборников этих самых цитат. Что такое цитаты? Фраза, полфразы, треть фразы, вынутых из контекста. Это ложь во имя какой-то мысли. Поэтому не стесняйся, лги смело! Они же все лгут! Главное, уметь придумать цитату. Главное, умело выбрать уста. Уста необходимого в данный момент гиганта. На педсовете Макаренко, Песталоцци. На партсобрании знаешь сам. Ты, кстати, партийный? Ах, да, я забыл. Но на скамейке с девушкой! Тут как объект. Для одних Шекспир, для других Асадов.

— Что ж, и за них выдумывать?

— А как же! — воскликнул он. — Может, у тебя феноменальная память? По мне, лучше воображенье, чем память. Однажды я загулял, не можешь представить, с кем. Такое бывает раз в жизни! В Москве, старина, в Москве. Одно только то, что на ней была песцовая шуба в сто тысяч, поможет тебе понять. Да и не в шубе дело. Квартира на самом Арбате, и какая квартира! Ну, муж, это ясно. Старик, не подумай, что я балдею от этих аристократок. Мне наплевать. Но женщина! Ты бы видал! За ней такой народ волочился! Но я убил её одной фразой.

— Какой же? — спросил я уныло.

Котик насторожился.

— Может, ты мне не веришь?

— Нет, отчего же.

— Какой-то ты странный, старик. — Он отодвинулся и пристально посмотрел на меня. — Так ты идёшь пить пиво?

— Нет сил, — сказал я, — поверь мне, нет сил.

— Может, ты сам с Арбата? — сухо спросил он.

— Почти.

— Ну, ясно. — Котик насупился.

— Так какая же фраза? — спросил я.

— Это не имеет значенья, — ответил Котик. — Между прочим, она была на английском.

— Ну, если так…

— Может, ты знаешь английский?

— Несколько слов.

— В академическом словаре английского языка пятьсот тысяч понятий, — снисходительно сказал Котик, — в то время как в русском всего двести с чем-то.

— Ты знаешь все эти пятьсот?

— Ну что ты. Однако сказать пару слов ненаглядной женщине… На это у меня хватит запаса.

— Завидую, — произнёс я.

— Ничего. — Котик похлопал меня по плечу. — Если надо, я тебе помогу. Правда, в этом городе нет персонажей, которым стоит объясняться на языках. Может быть, только твоя соседка…

Мне пришла в голову свежая мысль. Искупаться! Котик Давыдов ринулся к Саскии, взяв с меня слово, что позже явлюсь. Серебристые нити всё плели но небу замысловатые вензеля, а солнце жарило так, что я сбросил пиджак и отправился прямо к реке.

Сталинка текла широко, блистая тёмной осенней водой. Вплотную прилегал циркуляционный канал, берущий начало от турбин Потёмкина. Я уже знал, что вода там всегда тепла, зимой она не только не замерзала, но и поднимала над собой пары, в которых не меркла зелень прибрежных трав. Горячие турбины станции давали каналу вечную жизнь. Один хитроумный житель сделал отток и возвёл теплицу, где круглый год произрастали помидоры и огурцы. Сначала умельца намерились посадить. Но секретарь горкома, заметивший, что ярко-зелёные, ярко-красные овощи, переместившись с базара, украсили его зимний стол, заметил и то, что создателя можно не замечать. Было бы украшенье! Правда, новых теплиц не появилось. Хватило одной.

Возле реки росли приземистые ивы, кусты. Кое-где прятались небольшие заводи, а дно было тугим, глинистым. Я решил найти укромное место. Сделать это оказалось непросто. Если и открывался подход к воде, то непременно валялись ржавые банки, бутылки, чернели в траве пепелища.

Наконец в заплёте серебристых кустов я нашёл узенький травяной мысок, но на нём кто-то спал, укрывшись пальто. Дальше начинался мокрый болотистый берег. Отчаявшись, я ринулся прямо в кусты и тут обнаружил совсем уже крохотный пятачок у самой воды.

Ещё через минуту я плыл в холодной небыстрой реке, заглядывая в красноватую глубину и наслаждаясь свежим чуть торфяным запахом.

На берегу оказалось, что солнце не так уж и греет. Пришлось вытереться рубашкой и повесить её на кустах. Я долго сидел, разглядывая деревеньку на том берегу, рыбачьи лодки и паром, застывший посередине реки. Чудесный сентябрьский денёк. Тепло, безмятежно. Свистают птицы, плещет вода. Но пора домой проверять тетради.

Я оделся и двинулся обратно через зелёный мысок. Спавший человек уже сидел, накрывшись пальто. Мне сразу бросился в глаза знакомый красный берет. В тот же миг человек обернулся. Леста Арсеньева.

Я замер на месте, а она мгновенно покрылась бурным румянцем. Губы её растерянно приоткрылись.

— Не жарко в пальто? — спросил я и присел рядом.

Она попыталась подняться, но что-то плотно прижало её к земле.

— Извините, — пролепетала она.

— За что?

— Мне… зябко…

— А я искупался, — сказал я небрежно. — Люблю холодную воду. Вот тут, в двух метрах от вас. Гляжу, человек почивает. Вы часто так спите на берегу?

— Н-нет… то есть… — она плотнее завернулась в пальто. Проще сказать пальтецо, клетчатое, куцее, чуть ли не приютское.

— Вас знобит?

— Николай Николаевич… — Она вновь покраснела. — Николай Николаевич… Вы прочитали?

— Конечно. Ведь завтра я должен раздать.

Лицо её исказила мука, голос прервался, и чуть ли не с хрипом она произнесла:

— Отдайте…

— Сочиненье?

— Я прошу вас, Николай Николаевич. Не надо читать…

— Но я уже прочитал.

— Прошу вас…

— Это был розыгрыш?

Она почти вскрикнула:

— Нет, нет!

— Тогда я не понимаю.

— Я сама…

— Может быть, у вас так принято? Испытание новичка.

— Нет, поверьте мне, нет…

— И всё же?

Она заговорила отчаянно, быстро:

— На меня что-то нашло. Я вообразила. На меня находит, сама не знаю… Кажется что-то. Это горячка. Я не могу понять. Простите меня, простите. Не надо читать. Это не сочинение. Я была не в себе. Николай Николаевич, не читайте! Я так намучилась. Как вам сказать? — Она смотрела на меня умоляющим взором.

Действительно, не от мира сего.

— Но как вы узнали про мой день рожденья?

— Про ваш день рожденья?..

— Мой день рожденья семнадцатого сентября.

Она смотрела на меня в изумленье. Потом вскочила.

— Не ваш, не ваш! — закричала она.

— Успокойтесь, Арсеньева, — я тоже поднялся. — Именно мой.

Лицо её побелело.

— Не может быть…

— Послушайте, — сказал я, — тут что-то не так. Вместо сочиненья вы передаёте мне странное письмо, и если это не шутка, то что должен делать я?

Она снова бессильно опустилась на траву.

— Я уж не говорю про детали. Лето вы пишете через ять, а Бог с большой буквы. Кто вас этому научил?

— Не знаю… — пробормотала она.

— А с кем вы живёте?

И тут я услышал короткое слово:

— Одна…

Я пустился в расспросы, она отвечала. Чем дольше мы говорили, тем загадочнее становились для меня это созданье. Леста жила одна. Отец погиб на войне. Мать несколько лет назад вышла замуж и уехала за границу, оставив дочь на бабушку. Бабушка в прошлом году умерла. Мать присылала деньги и обещала забрать дочь к себе после окончания школы.

— Но трудно одной! — воскликнул я, преисполнясь сочувствием. — Школа вам помогает?

— Зачем? Мне хорошо.

— А подруги?

— Я не могу дружить, — еле слышно сказала она.

— Почему?

— Я не умею. Они обижаются. И… и память плохая. Они говорят, а я забываю. И помню совсем ненужное…

— До чего же хорош ваш красный берет, — сказал я некстати. — Это бархат?

— Бабушкин, — тихо сказала она.

— Девушка в красном берете!

Она вздрогнула.

— Не знаю, как с вами и говорить!.. С Масловым знаю, с Гончаровой знаю. И очень мне по душе Камсков.

Она молчала.

— У нас был с ним разговор. Он сказал, что только два человека из класса могли бы ходить на пушкинский семинар. Мне кажется, он имел в виду вас.