Константин Сергиенко - Самый счастливый день

• Название: Самый счастливый день
• Автор: Константин Сергиенко
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990

Действие повести «Самый счастливый день» происходит в маленьком городке. В одном из сочинений на вольную тему молодой учитель получает признание в любви. События в повести развиваются остро и драматично.

---

Мы замолчали надолго. Я не мог оторвать глаз. На клеймах сюжеты всё так же неразличимы, но эта лесенка в правой руке… До сих пор, а прошло столько лет, я не удосужился поинтересоваться, что это значит.

Впрочем, если поразмыслить, понятно. По лестнице поднимаются и опускаются вниз. Связующее звено верха и низа. Ада, скажем, и рая. Богоматерь заступница, помощница в бедах, указательница истинного пути. Стало быть, лестница в её руках означает возможность искупления, новой жизни. Без сомнения, это лестница, ведущая вверх. Шанс подняться над суетой земного.

— Лесенка, — бормочу я.

— Да. Лесенька наша, — подхватывает Егорыч. — Чудо ты неземное…

— Лесенька?

Лесенька. Лесенка. Господи, боже мой… Снова молчим. Егорыч покашливает, ёрзает неспокойно.

— Ты это, послушай-ка, Николаич… Я вот что хотел сказать…

Замолкает. Я смотрю вопросительно. Егорыч кашляет снова. Вынимает платок, сморкается.

— Ты это, того… не сердись…

Молчание.

— Да что ты, в конце концов?

— Словом, так, Николаич. Письмо это выслал я.

— Какое письмо?

— В синем конверте. С тем сочинением.

Оторопело смотрю.

— Письмо Лесты? Boт это?

— Оно…

Молчание.

— Ты что говоришь, Егорыч? Как мог ты послать? Ведь это её рука. Она писала!

— Она-то она… Конечно, она. Кто ещё? Только ещё тогда, перед самым садом. Запечатала конверт, надписала. Мне говорит: «Михаил Егорыч, спрячьте этот конверт, но так, чтоб я знала. Я дома его держать не могу». Я в руках повертел, спрашиваю: «Ему?» Она отвечает: «Мы сговорились, если мне будет плохо, пошлю этот конверт. Знак такой, понимаете?» Чего не понять. «Я, Михаил Егорыч, всего боюсь. Вдруг придут, схватят меня, в какую-нибудь увезут больницу. Вы тогда сами пошлите. Николай Николаевич должен значь». Так и ушла, словно чувствовала.

— Что же ты не послал? — спросил я упавшим голосом.

— Зачем тогда посылать? Ты бы уже не помог.

— А сейчас? Спустя столько лет?

— Сам не пойму, Николаич. Говорю тебе, снилась она. Да так явственно, так душевно. Иной раз привидится, спросит: «Как вы, Михаил Егорович, там живёте? Не болит ли у вас чего?» Я ей как то возьми да ответь: «Загнивать, Лесенька, стал. Место наше гнилое. Видно, скоро помру». А она мне в ответ: «А вы, Михаил Егорыч, растеньице поищите такое, — и в точности всё описала, — оно вам поможет». И надо же, через день или два нашёл. Ну, не чудо?

— Ты говорил, что она молчит, когда снится.

— Иной раз молчала. Тогда я плакал. А говорила редко. Да и не то чтобы говорила, внушала скорей. Слова сами по себе в голове затевались. Так было весною, когда послал письмо. Смотрела на меня и вроде бы говорит: «Михаил Егорович, а тот синий конверт вы ещё не послали?» Я испугался и отвечаю, нет, не посылал, мол, конверта, но вот он, лежит в комодике у окна. А она говорит: «А вы и пошлите. Самое время, пора». Проснулся я утром, поехал на станцию да и бросил конверт в почтовый ящик.

— Значит, ты меня разыграл.

— Я уж и сам не знаю.

— Почему не сказал мне об этом сразу?

— Не ждал я тебя, Николаич. Долг перед ней исполнил, а тебя не ждал. Сколько уж лет миновало. Если тогда не приехал, думаю, то уж сейчас совсем не резон. Да и как бы ты ехал сюда? Не пускают. Мёртвая зона у нас.

— На станции с подводой ты оказался случайно?

Егорыч вздохнул.

— Бог его знает. Случайно иль не случайно… С одной стороны, не ждал, с другой стороны — свербило. И наезжал я на станцию чаще, чем надо. Всё ж согласись, Николаич, много у нас происходит необычайного.

— Надо было сразу сказать.

— Да как же я мог, Николаич? Сам растерялся, как тебя увидал.

— Не стал бы я попусту трепать нервы, голову забивать. Эх, Егорыч…

— Я как бы и виноват, Николаич, но как бы и выполнил долг. Сделал, как она повелела.

— Да кто, кто, Егорыч? Это же сны! Какое-то поле, вещества в атмосфере! Они и рождают галлюцинации. Вроде наркотиков, понимаешь? Мне однажды подсунули сигарету с гашишем. Такое привиделось, не описать!

— Я понимаю, — грустно согласился Егорыч.

— Господи, а я как безумный полгода устраиваю командировку, рвусь, как безумный, рыскаю по углам, ищу следы. А всё оказывается очень просто. И почему мне в голову не пришло? Боже, какой идиот!

— Не кори, — возразил Егорыч. — Может, оно и к лучшему.

— Что к лучшему, что? Очередное разочарованье! Я и так живу унылой и серой жизнью. Она составлена из разочарований. Даже они в последние годы исчезли, очаровываться нечем. Или хуже, силы на это иссякли. Ты пойми, письмо ударило меня словно током! Я встрепенулся, подпрыгнул. Я увидел, не всё потеряно. Во мне загорелось, что-то вспыхнуло вновь. Письмо возвестило — я нужен! Я могу исправить! Все эти годы меня не покидало чувство вины. А это страшная тяжесть, поверь мне, Егорыч. Это плита, из-под которой белого света не видишь. Необходимо сдвинуть, свалить с себя эту плиту. Говоря по-житейски, мне нужно было встряхнуться, Егорыч!

— Вот и встряхнулся.

— Встряхнулся! Я только подвинулся к краю пропасти! И пропасть эта зовётся унынье. С чем я вернусь в Москву? С цифрами для учёных? Нужны им эти дурацкие цифры. Они только делают вид, что занимаются этой проблемой. На самом деле ни черта в ней не понимают. Диссертации пишут? Да! Приятель мой уже завершает. Я не цифры приехал сюда писать, не замеры делать. Я хотел разобраться с собственной жизнью, а оказалось, что это шутка. Егорычу приснилось, Егорыч вынул конверт и пошёл на почту. Милый мой, так мы дойдём до того, что будем изучать девицу Ленорман вместо Карла Маркса!

Егорыч всё больше расстраивался и всё больше вздыхал.

— Николаич, послушай…

Я опрокинул рюмку, махнул рукой.

— Нечего слушать. Завтра выводи меня и сажай на поезд.

— Ну, это уж…

Он не договорил. Дверь распахнулась, в избу с грохотом ввалились солдаты. Один направил на нас автомат, другой кинулся ко мне…

Та же комната, где проверяли мои документы в тот первый день. Только теперь горит настольная лампа под глухим колпаком. Поэтому лицо сидящего офицера едва различимо. Видно, что это немолодой человек с залысинами. На нём гимнастёрка и полевые погоны с голубыми кантами. Он что-то пишет. Почему все они пишут? Войдёшь в кабинет, строчат и ещё долго не отрываются от бумаги, кивком указав на стул, а то и вовсе не обращая вниманья. Скрипит перо, толчётся в чернильнице ручка. Наконец поднимает голову и рассматривает меня. Я начинаю первым.

— Капитан Васин, надеюсь?

Он молча глядит.

— Наконец-то. А то всё Васин, Васин. Капитан Васин!

У меня отвратительное настроение. Мне очень плохо. А потому смешны эти пронзительные взоры, намеренное молчанье.

— Имя. Фамилия. Отчество, — чеканит он глухим простуженным голосом.

— Сами знаете. Впрочем, если вам надо… — Я называюсь.

Он пишет.

— Ваши подчинённые грубо меня схватили. Ломали руки.

— А вы что хотели?

— Но я не оказывал сопротивленья.

— Вы с первого дня его оказали. Незаконно проникли в зону.

— Из-за какой-то бумажки я буду возвращаться в Москву, не выполнив заданья?

— Какого заданья?

— Я приехал в научную командировку. Я должен был сделать замеры.

— Ложь. Ваша цель другая.

Что-то знакомое в этих словах.

— Какая же, если не секрет?

— Это мы выясним.

— В командировке сказано ясно. Я привёз документы, не хватило какой-то формы.

— Человек, который приехал в командировку, не лезет через колючую проволоку под автоматы.

— Я и не лез.

— Вот именно. У вас был сообщник.

— Это случайно! Я спросил, как доехать, он и подвёз. Этот человек не виновен ни в чём!

— И вы с ним никогда не встречались?

Я промолчал.

— Лейтенант Кулёк! — позвал офицер.

Дверь отворилась.

— Документы по запросу готовы?

— Так точно, товарищ капитан.

— Несите.

Через минуту на столе капитана лежала папка. Он углубился в чтенье.

— Так. Николай Николаевич… Фамилия?

— Я уже говорил.

— Говорили… Значит, не знаете этого человека?.. Так… Николаевич… Пятьдесят пятый… угу… До взрыва… Так, так… Что же это вы, Николай Николаевич, прикидываетесь простачком? Вы же у нас работали! В пятьдесят пятом. А перед взрывом сбежали в Москву. Так это было?

— Я никуда не бежал. Уехал, и всё.

— Так, так. А уехали почему?

— Были причины.

— Какие?

— Личные. Личные, товарищ капитан.

— Ну, это мы разберёмся… А вернулись тоже по личным?

— Я приехал в командировку.

— По науке?

— Да, по науке.

— Но вы ведь учитель литературы. Какая наука?

— Я давно не учитель. Я журналист. Пишу о научных проблемах. Мне поручили сделать замеры. И как журналист…

— Написать собирались? — перебил он.

— Может, и написать.