Константин Сергиенко - Самый счастливый день

• Название: Самый счастливый день
• Автор: Константин Сергиенко
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990

Действие повести «Самый счастливый день» происходит в маленьком городке. В одном из сочинений на вольную тему молодой учитель получает признание в любви. События в повести развиваются остро и драматично.

---

— Розалия Марковна, — ответила из-за стены секретарша.

— Вот. Розалия Марковна, опытный педагог, ещё до войны учила. Всё до косточки знает. И Тургенева, и Толстого, и «Как закалялась сталь». Не в том смысле, что тексты, а понимает, глубоко понимает!

Снова грянул звонок.

— Ну что, дорогуша, пойдёмте. — Директор с трудом выбрался из-за стола. — Да вы не волнуйтесь, ребята хорошие. Это вам повезло, что девятый «А». Удивительный, прямо скажу вам, класс. Так уважают литературу!

Всё дальнейшее происходило словно в тумане. Мы поднимались по широкой лестнице, шли по бесконечному коридору, пока не оказались перед выкрашенной жёлтой масляной краской дверью с табличкой: 9 «А». Директор открыл дверь и буквально втолкнул меня в класс. Загромыхали парты, ученики встали. Директор махнул рукой, и с тем же громыханьем класс опустился на места.

От волненья и страха я не мог различить ни одного лица. Все они слились в белый хоровод, мечущий в меня любопытные взоры. Директор говорил о новом поколении учителей, о старательных учениках, о предстоящих меж нами «трудовых» отношениях, а хоровод тем временем кружил. Последним усилием воли я попытался собраться. Хоровод вдруг замедлил круженье, и так же, как рулетка усмиряет свои бег и остриё её замирает на одной цифре, взгляд мой, глаза в глаза, соединился с другим пристальным взглядом…

Прошло несколько дней. Кончился дождь. На город навалилось жёлтое бабье лето. Ветры ушли, и столбовые дымы Потёмкина твёрдо упёрлись в синее небо.

Я начал осваиваться в школе. Розалия Марковна, «опытный педагог», оказалась восторженной полненькой дамой в летах. Судьба забросила её в Бобры ещё в начале тридцатых.

— Коленька! — восклицала она. — Мы жили в землянках! Детей не было, я преподавала рабочим. Ах, как они слушали! Сейчас дети не те, они не умеют слушать. Для девочек главное, что надеть.

Заведующий учебной частью по кличке Наполеон являл собой тип сановитого господина, невесть каким образом оказавшегося в этой дыре. Потом мне пришлось убедиться, что в Бобрах проживало немало диковинных личностей. Это были либо «слетевшие», либо «всплывшие», так их здесь называли. Наполеон относился к первым. Когда-то он преподавал в Москве и чуть ли не заведовал кафедрой в институте. Затем судьба махнула метлой, и Наполеон оказался на Эльбе, то есть в Бобрах.

Наполеон любил останавливать учителей в коридоре и, заложив руки за спину, произносить врастяжку:

— Э… вы не забыли, что в пятницу совет в Филях?

Наполеоном его прознали за величественные повадки и за пристрастие к войне 1812 года. В кабинете истории он даже принялся создавать муляж Бородинского поля с разноцветными полками воюющих сторон. Вообще же имя его было Иван Иванович Рагулькин.

Учитель физики Молекула, так звали его ученики, был, напротив, из «всплывших». Крохотный, шустрый, бойкий, он никогда не унывал. Говорил быстро, физику знал прекрасно, а представляясь, совал крохотную ручку, приподнимался на цыпочки и чуть ли не в ухо шептал:

— Розенталь.

«Всплыл» он то ли из Казахстана, то ли с самой Колымы, и случилось это ещё до смерти Вождя. Почему он «затонул», а также каким образом «всплыл», Розенталь не имел представленья. Это был тот фантастический даже для нашей мрачной фантастики случай, когда его просто взяли ночью, посадили в поезд и отправили далеко-далеко, а потом точно так же извлекли, посадили в поезд и привезли обратно, правда, слегка не довезя до прежнего места.

— У меня даже документы те же, — нашёптывал Розенталь, — допосадочные. А ведь я отсидел три года!

О директоре я уже говорил. Фронтовик, подполковник в отставке, инвалид войны, к учительству имел весьма малое отношение. Малограмотный, незлобивый человек, он всеми силами избегал ссор и конфликтов. Давалось это ему нелегко, ибо, кроме фразы «все должны жить в мире», он не ведал способов налаживать отношенья. Мог выйти из себя, прикрикнуть, но потом терялся, и на лице его появлялось извиняющееся выражение.

Из других учителей выделялась зловещая химичка, или Химоза, как её звали, Анна Григорьевна Рак. Одна взгляд на неё повергал учеников в трепет, ибо Химоза определённо сошла со страниц русских сказок, ей только помела не хватало да избушки на курьих ножках. Голос у неё был густой, хриплый, взгляд колючий, а всегда язвительная улыбка обнажала жёлтые неровные зубы. Её побаивались даже учителя. На педсоветах она требовала самых крутых мер, а учеников называла не иначе, как «дикари» или «папуасы».

Математик Павел Андреевич Конышев. Скромен и тих. С осени ходит в валенках и калошах. Сморкается без конца. Носит в кармане затрёпанного пиджака фляжку с горячительным напитком. К концу уроков за ним приходит жена и стоит под дверью. Павел Андреевич чувствует её на расстоянии. Сначала прижимает палец ко рту, затем вытягивает шею к двери и прислушивается. Класс слушает тоже.

— Моя пришла, — наконец шепчет Павел Андреевич, и класс разражается хохотом.

Павел Андреевич сморкается, улыбается виновато, затем нагибается, чтобы поправить калошу, а на самом деле хлебнуть из фляжки, а затем уже бодро и громко возвещает:

— Ну-с, закончим урок!

Учительница немецкого Эмилия Германовна Леммерман. Ученики зовут её Гербовна. Милая тётушка из сказок братьев Гримм, по-русски говорит с акцентом, слышит плохо. На уроках иногда засыпает, и класс живёт своей внутренней жизнью. Внутренней жизнью живёт и Гербовна. Это, конечно, сны. Мне почему-то кажется, что видятся ей дубовые рощи Гарца, пещеры и гномики-красноголовки. Эмилия Германовна безобидна, отрешена от жизни, её любимая фраза:

— Мой папа переводил Хайне. Он ошень знал русский.

«Англичанин» Котик Давыдов, полностью Константин Витальевич. Но всё-таки Котик, так его звали и школьники, и преподаватели. Тоненький, ладный, вертлявый. С аккуратным чёрным пробором, смазливым лицом и ловко подогнанной одеждой. Каблуки, разумеется, высокие. В первый же день знакомства, стрельнув по бокам глазами, доверительно произнёс:

— Надо взять в клюв. В коммерческом есть коньяк.

Из «чудаков» был учитель астрономии Розанов.

Огромного роста, согбенный худой человек, он чем-то напоминал Максима Горького. В его пятерне утопала любая рука, ботинки у него были, по-моему, 48-го размера. Говорил он глухим утробным басом и вечно ссорился с крохотной крикливой женой. Розановы растили четверых детей и ютились в маленькой комнатке, половину которой занимали двухэтажные спальные нары, а другую огромный обсерваторский телескоп, невесть как попавший в Бобры.

Прочие учителя быстро слились для меня в безликую массу. Они что-то говорили, бегали с журналами, жаловались, просили и вслух проклинали свою профессию. Стоит, быть может, упомянуть ещё Лилечку, Лию Аркадьевну Сахарнову, молоденькую голубоглазую хохотушку, ангельское создание, чистившее на уроках ноготки и получавшее любовные послания как от инженеров теплостанции, так и собственных учеников — десятиклассников. Подлетая ко мне и Котику, она сообщала радостно:

— Ой, мальчики, меня достают!

Преподавала Лилечка ботанику, зоологию, анатомию. Словом, весьма естественное в природном смысле создание. Впоследствии она вышла замуж за лейтенанта, родила двойню и безмятежно доживала свои дни в каком-то гарнизоне.

Я преподавал в нескольких классах, но первый же школьный день и остальные события связали меня с 9-м «А». По тогдашним временам это был класс неполный. В прочих до тридцати учеников, в 9-м «А» всего двадцать три. Дело в том, что летом несколько семей, в основном военных, покинули город. Класс сразу лишился четырёх человек. Теперь в нём училось десять мальчиков и тринадцать девочек.

Среди них были любопытные натуры. Например, Толя Маслов. Прирождённый вожак, крепко сбитый спортивный парень, неизменно хранивший суровый вид. Не двоечник, не забияка, что обычно вытекает из перечня подобных характеристик, а, напротив, отличник и, что говорится, из хорошей семьи. Разумеется, он был неизменным комсоргом.

При Маслове состоял адъютант, причём он любил их менять. На моей памяти перебывало несколько, но в самом начале «должность» занимал бледнолицый и тихий Прудков. В обязанности адъютанта входило постоянное присутствие при комсорге, почтительное, но не подобострастное к нему отношение и даже имитация дружбы, хотя равноправием тут и не пахло. К Маслову тянулись также Валет и Петренко.

Прямым антиподом Маслова был второгодник Андрей Проханов, попросту Проха. Кулачник, двоечник, парень из неблагополучной семьи. Проха имел влияние сразу на трёх десятиклассников: увальня Куранова, ушастого разгильдяя Орлова и замкнутого нелюдимого Струка.

Сферы влияния Прохи и Маслова явственно разделялись. Они не ссорились между собой, а иногда даже под ручку ходили по коридору, переговариваясь, как полководцы двух равнозначных армий. Напряжение меж тем ощущалось.