Марлена де Блази - Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман

• Название: Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман
• Автор: Марлена де Блази
• Издательство: Эксмо, Мидгард
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-44724-4

Венеция — город романтиков, и где, как не в Венеции, можно встретить любовь всей своей жизни? Именно это и произошло с Марленой де Блази, американкой средних лет, влюбившейся в итальянца и бросившей все — дом и ресторан, в котором она работала шеф-поваром, — чтобы начать новую жизнь. И эта жизнь оказалась полной невероятных открытий, а город — настоящая Венеция — совсем не таким, каким его видят туристы.

Эта книга — история любви, развернувшаяся на фоне великолепного города и замечательной итальянской кухни.

---

Глава 6

ЕСЛИ БЫ Я МОГЛА РАССКАЗАТЬ О ВЕНЕЦИИ ВСЕ ЗА ОДИН ЧАС

Ароматы кофе и запах одеколона недавно побрившегося незнакомца разбудили меня. Он стоял у кровати с подносом, на котором были маленький поцарапанный кофейник, исходящий паром, чашки, ложки и сахар в бумажном пакетике. Дом пугал в беспощадном утреннем свете, но, по крайней мере, здесь много солнца. Мы решили поработать в течение двух часов, чтобы постепенно освободиться от строительного мусора, для первого дня достаточно. В одиннадцать мы уже мчались вниз по лестнице. Он хотел отправиться на Торчелло, где мы могли бы погулять, отдохнуть и побыть вдвоем.

— Почему туда? — спросила я.

— Non lo so esattamente. He могу сказать точно. Но эти земли древнее Венеции. Логично начать с начала. Сегодня мой день рождения — наш общий день рождения, правда?

Мы удобно устроились на носу вапоретто, подставив лица ветру. Не было ни возможности, ни необходимости разговаривать, мы стояли обнявшись. Он целовал мои веки, и с обязательным эскортом из чаек мы скользили под небесами Тьеполо сквозь спокойные воды лагуны, мимо заброшенных, занесенных песком каналов, островков, использовавшихся некогда под огороды или для выпаса скота. Мы покачивались на волнах против дока в канале Боргоньони. Торчелло — древняя мать Венеции, оторвавшийся желтый лист. Слабое эхо давних времен. Здесь слышится шепот тайн: «Возьми меня за руку и стань молодым вместе со мной; не суетись, не спи; будь творцом; зажги свечи; поддерживай огонь в очаге; имей смелость любить; не лги себе; сохрани умение радоваться».

Было уже больше двух часов, когда мы, страшно голодные, уселись за столик в тени деревьев у Понте дель Дьяволо, моста Дьявола, чтобы пообедать жаренным на углях ягненком, политым собственным соком и посыпанным руколой. Нам подали мягкий горный сыр с каштановым медом. Мы никуда не торопились, чем заслужили полное одобрение пожилого официанта — того самого, который подавал мне risotto coi bruscandoli, ризотто с молодыми побегами хмеля, в мой предыдущий приезд на Торчелло. Он все еще носит оранжево-розовый шелковый шейный платок и укладывает напомаженные волосы на прямой пробор. Мне это всегда нравилось. Так, среди бурно меняющегося мира мы с удовольствием узнаем знакомые приметы. Блаженство: официант сворачивал салфетки, в то время как мы, полные благостной лени, лакомились черешней, отщипывая ягодку за ягодкой и запивая ледяной водой.

Построенный на Торчелло епископом Алтино с божьего благословения собор Санта-Мария Ассунта является красивейшим памятником византийским монархам. Внутри его огромной пещеры воздух будто бы заряжен, насыщен невидимыми образами, присутствием святых. Великолепная мозаичная Мадонна, тонкая фигура, выступающая из тени с Христом на руках, строго смотрит на мир из апсиды. Церковь без прихода. Я осведомилась у монаха в коричневой сутане, когда будут служить мессу. Он прошел мимо меня, как сквозь призрака, и исчез за завешанной гобеленом дверью. Возможно, мой итальянский слишком примитивен, чтобы меня удостоили ответом. Снаружи я дотронулась до мраморного трона, хранящего миллионы прикосновений с тех времен, когда сам Атилла сидел там, планируя набеги среди гнущихся под порывами ветра диких трав. Я хотела бы спать на этом лугу, запутавшись в его колючих травах и воспоминаниях. Я хотела бы видеть сны там, где спали первые венецианцы, рыбаки и пастухи, беглецы шестого столетия в поисках мира и свободы. Отсюда квартира с ее затхлой атмосферой средневековья казалась не слишком старой.

Возвращение на Лидо, чтобы отдохнуть и переодеться, показалось нам пустой тратой времени, и мы решили высадиться у Сан-Марко. В моей сумке находилось все необходимое, чтобы привести себя в порядок в женской уборной в «Монако». Для этого понадобилась только вода, а персиковая юбка из набивного ситца выглядела свежо, что не раз выручало меня. Сидя перед зеркалом, я так или иначе вспоминала о Нью-Йорке, доме 488 по Мэдисон-авеню и «Херман ассошиэйшн», как я приезжала в город из провинции на четыре дня каждую неделю, чтобы писать рекламные объявления и «учиться делопроизводству». «Херман» бы одобрили мой перелет через океан с целью выйти замуж за незнакомца. Они поставили бы себе в заслугу, что много лет назад разбудили во мне страсть к приключениям. В конце концов, именно они командировали меня представлять рекламную кампанию правительству Гаити спустя несколько недель после того, как сбежал Папа Док.

Я вспоминала двух молодчиков с широкими улыбками, в засаленных джинсах, которые проводили меня с взлетно-посадочной полосы к разрисованному фургону и повезли, сломя голову и молча, через печальную страну, полную сцен человеческого отчаяния, с природой такой красоты, что она заставляла замирать сердце. Позднее в тот первый вечер я лежала в номере гостиницы под москитной сеткой, дышала густым, напоенным ароматами воздухом и слушала барабаны. Как в кино. Мне недоставало лишь представителя Интерпола, того самого, с серебряными волосами и в белом смокинге, который должен был проскользнуть в мою комнату примерно в это время, с целью сделать из меня сообщника в секретных похождениях.

Я не видела ни одной американской или европейской женщины за ту неделю, что провела на Гаити, другие нью-йоркские агентства послали мальчиков с гладкими лицами, затянутых в темно-синие костюмы. Офицер полиции являлся также членом комитета по туризму. Достаточно любезный, чтобы не тревожить автомат, лежащий на столе, он сидел рядом со мной. Моя рука задевала кожаный ремень оружия каждый раз, когда я тянулась за листком бумаги. Я начала свою презентацию достаточно нервно, но набралась мужества, поймала драйв и возвратилась в Нью-Йорк с победой.

И сидя теперь здесь, перед этим зеркалом, я вспомнила, как почти каждый вечер после работы мчалась из офиса на Мэдисон-авеню, чтобы присесть на пару секунд перед другим зеркалом, висящем в женской уборной у «Бенделя». Минута для себя, прежде чем выехать на дорогу пять-пятьдесят семь по направлению к Покипси, собирая по пути детей, продукты, меню на ужин, домашние хлопоты, ванны, длительную церемонию укладывания в постель.

— Мама, я точно знаю, кем хочу быть на Хэллоуин, — повторял Эрик каждый вечер, начиная с июля.

— Спокойной ночи, крепыш. Спокойной ночи, малышка.

Это было недавно, это было давно. Что я буду делать здесь без них? Почему все это не случилось пятнадцать или двадцать лет назад? Я сполоснула лицо, переодела туфли, сменила черную льняную рубаху на белую кружевную блузку. В уши — жемчуг. Сегодня — вечер в Венеции, и милый незнакомец любит жемчуг. Добавляю ожерелье. «Опиум».

Для меня в «Монако» существовал единственный бармен — Паоло, дорогой Паоло, который набил газетами мои мокрые ботинки восемь месяцев назад, когда я не смогла прийти на первое свидание с Фернандо. Он проводил нас на террасу, чтобы мы могли полюбоваться красотой наступающих сумерек. Он принес нам охлажденное вино и сказал:

— Guardate. Полюбуйтесь, — указывая движением подбородка на меццо-тинто, Каналетто, оживающие в последних бледно-розовых лучах солнца. Ежедневная смена дня и ночи не перестает удивлять его, восхищать. Паоло никогда не постареет в моих глазах.

Через канал виднеется приземистое здание, морская таможня времен поздней республики. «Мыс» таможни приподнят над лагуной на миллионе деревянных свай, и на верху небольшой башни два бронзовых раба поддерживают огромный позолоченный шар, на который одной ногой опирается Фортуна, богиня судьбы. Она прекрасна. Она вращается, подобно флюгеру, и робкий ветер пытается заигрывать с нею и сейчас. Она сияет в лучах заходящего солнца.

— L’ultima luce. Последний свет, — произнесли мы вместе, как молитву.

— Обещай, что мы останемся друг для друга последним светом, — попросил Фернандо, хотя, по-моему, ни в каких клятвах он не нуждался.

Если бы я могла рассказать о Венеции все за один час, это был бы тот самый час на закате, и я сидела бы здесь, на террасе, на этом стуле, зная, что рядом Паоло, заботящийся о нашем комфорте, зная, что прибывающая ночь, скрадывающая пышный последний свет, унесет с собой сомнения и горечь. Вот так бы это было.

— Давай прогуляемся до Санта-Елены, — предложил Фернандо.

Мы пересекаем Пьяццу, выходим к Понте делла Палья, мимо Моста вздохов, по Рива дельи Скьявони, мимо «Даниели» и другого моста, мимо бронзового Виктора-Эммануила верхом на лошади и еще одного моста перед Арсеналом.

— Сколько еще мостов? — интересуюсь я.

— Всего три. От Санта-Елены до Лидо идет катер, потом около километра пешком, и мы дома, — пообещал Фернандо.

Этот мир не создан для робких сердцем.

Через два дня Фернандо вышел на работу. У меня не было знакомых, итальянский я знала плохо, о произношении речи не шло, опираться я могла только на два обстоятельства: на философское отношение к жизни, так называемые «внутренние резервы», и на героя моего романа. У меня было широкое поле деятельности в новых обстоятельствах, которые предложила судьба.