Викентий Вересаев - Том 2. Повести и рассказы

• Название: Том 2. Повести и рассказы
• Автор: Викентий Вересаев
• Издательство: Правда
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1961

Редкое творческое долголетие выпало на долю В. Вересаева. Его талант был на редкость многогранен, он твердо шел по выбранному литературному пути, не страшась ломать традиции и каноны.

Во второй том вошли повести и рассказы: «На повороте», «В степи», «За права», «Об одном доме», «Встреча», «Паутина», «Мать», «Звезда», «Перед завесою», «Два конца», «Проездом», «В путах», «На высоте», «Издали», «Враги», «На отдыхе», «В мышеловке», «Исполнение земли», «Под кедрами».

К сожалению, в файле отсутствует часть произведений.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Горло было прострелено навылет, в кровавых ранках свистел воздух. Фельдшер беспомощно пожал плечами, наложил на шею повязку. Беспалов, с тоскою в мутящихся глазах, сейчас же сорвал повязку? он показывал руками, что не хватает воздуху. И в ранках свистело; кровь, пузырясь, поднималась над ранками и алою пеною стекала к затылку.

Солдаты молча смотрели. Беспалов метался на земле, грудь тяжело дышала, как туго работающие мехи. Творилось странное и страшное: красивое, худощавое лицо Беспалова на глазах распухало и раздувалось, распухала и шея и все тело. Как будто кто-то накачивал его изнутри воздухом. На дне окопа в тоске ерзало теперь чужое, неуклюже-толстое лицо, глаза исчезли, и только узенькие щелки темнели меж беловатых пузырей вздувшихся век.

Подошел Катаранов.

— Помог бы ты ему как-нибудь, — сумрачно сказал он.

Фельдшер опять беспомощно пожал плечами.

— Никак, ваше благородие, невозможно! Только от операции была бы помощь. Кабы в госпиталь его свезть. А тут где же?

Катаранов постоял, засунув руки в карманы полушубка.

— Нечего тут, ребята, смотреть!.. Расходись! По местам! — приказал он и, понурив голову, пошел обратно.

Беспалов метался, перекладывал голову со стороны на сторону, из ранок, пузырясь, со свистом выползала кровавая пена. Он распахнул полушубок, расстегнул мундир, разорвал на груди рубашку. И всем тогда стали видны его раздувшиеся белые плечи, как будто плечи жирной женщины. И он метался, и на лице была смертная тоска.

— За что страдает? Неизвестно за что! — вполголоса сказал Хренов, не отрывая глаз от раненого.

Матрехин покосился на Резцова и поучающе возразил:

— Бог, он знает за что!

И вздохнул.

Бело-серые тучи покрыли небо, кругом стало мрачно; рванул ветер, и из туч посыпалась мелкая, частая крупа. Крупинки метались в воздухе, прыгали по брустверу, по плечам и папахе нового часового. Сухие листья каоляна жалобно ныли вокруг стеблей.

Резцов, скорчившись, сидел в углу окопа и старался не смотреть на Беспалова, которому нельзя было помочь. Солдаты теперь молча сидели, стиснув зубы, — озябшие, угрюмые и ушедшие в себя. И никто не смотрел на Беспалова. А Беспалов, одинокий в своих муках, все хрипел и метался; белые Крупинки прыгали по вздувшемуся лицу, и было это лицо странного, темно-прозрачного цвета, как намокший снег.

Сбоку, сквозь разрыв туч, неожиданно сверкнуло солнце. Оно заглядывало на землю в дыру меж туч и весело смеялось, как маленький, непонимающий ребенок. Тучи сердито задернули дыру, кругом опять стало мрачно.

Крупа перестала падать; но сделалось еще холоднее. Стыли ноги, холод забирался внутрь тела. Как будто душа сама застывала, было в ней неподвижно и мрачно.

Опять прошел по окопу Катаранов. Он шел, не пригибая головы, что-то сказал солдатам. Солдаты дружно захохотали; смеющиеся, скуластые лица поднимались к нему, тоже говорили что-то смешное. Еще с остатком улыбки на губах, не глядя на хрипящего Беспалова, Катаранов подошел к Резцову.

Улыбка была на губах, но глаза смотрели невнимательно, и за ними чувствовалась упорная дума. Упорная и тяжелая. Было неловко и грустно смотреть на него.

— Что это вы такой? — рассеянно спросил Катаранов.

— Какой?

— Голова, что ли, болит?

— Да разбаливается от чего-то.

— Легли бы, поспали. Я вам бурку пришлю… Ребята, кому спать охота, спи, пожалуйста, сейчас! — обратился он к солдатам. — А ночью, если кто спать будет, тут же все зубы выбью… Дай посижу с вами… Подвинься ты, болван!! — рявкнул он на Матрехина. — Мало, что ли, места тебе?

Он подвернул под себя полушубок и сел тесно рядом с Резцовым. Перед ними была серо-желтая стенка окопа. Оба молчали.

— Жалко Беспалова, хороший был солдат, — равнодушно заговорил Катаранов.

И вдруг губы его задергались, искривились, как у маленького мальчика, и слезинки запрыгали по редкой бороде. Он поспешно оперся локтем о колено и закрыл рукою лицо от солдат.

— Ничего! «Умереть в окопах — это значит одержать победу»… У-у, с-сукин сын!.. — Катаранов смахивал слезы, а его тонкие губы злобно кривились и растягивались. — Вы еще мало видели в бою нашего солдата. Какие молодцы! На смерть идут, как на работу, спокойно и без дрожи… Русский человек умеет умирать, но, — господа! Дайте же, за что умереть!..

Он ближе придвинулся к Резцову, чтоб не слышали солдаты, и, с страдающею ненавистью в голосе, зашептал:

— Знаете вы про дело нашего полка на Шахе? Шли мы на деревню без разведок, без артиллерийской подготовки. Господин полковник, Дениска наш, вбил себе в голову, что деревня пустая стоит. Проезжий казачишка пьяный, видите ли, сказал, — как не поверить? И шли мы в атаку с незаряженными ружьями. Офицеры верхом… Япошки подпустили нас да сразу и ахнули — из ружей, из пулеметов. Боже мой, что было!.. Восемьсот человек легло. Дениска наперед всех ускакал… Мы ждали — его отдадут под суд, — какое! У корпусного в реляции это вышло так великолепно: «При атаке легло восемьсот человек»… И Дениска получил золотое оружие!.. А командир Ромодановского полка — умница, дельный — почти без потерь взял три укрепленных деревни, — корпусный не подал ему руки! «Отчего у вас так мало потерь? Вы — трус! Вот слесарцы восемьсот человек потеряли!..» И никто из его полка не получил награды… Знаете вы все это?

— Знаю. — Резцов слабо улыбнулся и вполголоса пропел:

Один полковник умный был
И тот немилость заслужил:
Убитых мало!.. Убитых мало!..

— И это знаете… — Катаранов охватил руками колени и угрюмо задумался.

Тучи уходили, проглянуло солнце, но ветер дул, и было холодно. Беспалов все хрипел и метался под наброшенным на него, полушубком; его вздувшееся лицо было теперь почти черное.

Катаранов глубоко вздохнул и покрутил головою.

— Тяжело мне! Ох как тяжело!.. Пошли у меня в последнее время разные мысли, нет от них нигде места. Ничего мне теперь не надо, ни о чем я не молюсь — пусть будет что будет… Недельки две назад рассказал мне адъютант из штаба корпуса… Видите, вот перед нами, за речкой, японская сопка; укреплена она, — не подступишься, форменная крепость. Так вот Соболев, корпусный наш, изо всех сил выбивался на военном совете, доказывал, что непременно нужно ее взять в лоб. — «Это, говорит, стратегический ключ. Придется положить десяток тысяч, но что же делать? На то и война!..» Десяток тысяч! А почему ему это нужно? Перед сопкою какой корпус стоит? Наш. Если сопку возьмем, как ее назовут? Соболевского. Путиловская сопка есть, будет еще Соболевская…

* * *

Резцов слушал насторожившись. Катаранов, перед которым он так еще недавно благоговел, теперь колебал в нем то, что для Резцова было основою всего их дела: не критиковать, не копаться в распоряжениях, — а с бодрою верою делать то, что приказано. Враждебно глядя Катаранову в глаза, он возразил:

— А может быть, это вправду необходимо. Как мы можем рассуждать? Разве мы знаем их планы?

— Нет, не знаем. Может, и необходимо! Уехал тогда адъютант, я это и сам подумал. С чего ему было верить? Баронишка, болтун и враль… А я вот поверил. Стой, почему? И пошли у меня мысли. И увидел я, что давно уж оттуда не жду ничего, — только глупостей и пакостей. Может, нечаянно что и хорошее придумают, да нет уж веры… Голубчик, вы только подумайте в своей голове: вот, сидим мы в этой чертовой мышеловке, мерзнем; вот солдат умирает, — золото солдат, цены ему не было… Что такое? Для чего? Какой смысл? Ведь и вы, и я, и солдат — всякий знает, что смыслу нету. Что же это такое? — Подняв брови, Катаранов удивленно осматривался, как будто только что проснулся в незнакомом месте. — Ведь это все кругом люди, не мешки с песком. Взяли, ткнули сюда, говорят: «Не рассуждай»… О господи! Приди сейчас сюда Скобелев, скажи: «Капитан Катаранов! Поднимите роту и тихим шагом, сомкнутою колонною, идите вперед!» — и поднял бы и повел бы… Всю бы роту уложил до единого человека, сам бы умер, — с блаженством, с восторгом бы умер. Верил бы я, верил, что это так нужно, что наше дело не рассуждать, а умирать. А теперь, — голубчик! Нету этой веры. Мы, как бараны, умираем, наверху сидят — реляции пишут. Для этих реляций мы и умираем…

Резцов холодно и враждебно смотрел на него.

— Просто вы устали и изнервничались, — пренебрежительно сказал он. — До сих пор были неудачи, вы и упали духом. И у Скобелева бывали неудачи, и он делал ошибки. Только тогда офицеры наши не ныли, а делали свое дело, и все было хорошо. А мы только критикуем и рассуждаем о том, чего не знаем.

Катаранов с колючею, злою усмешкою слушал. И в этой усмешке Резцов почувствовал, что Катаранов с вызовом рвет все свое прошлое и что они теперь враги.

— И в самом деле, чего тут рассуждать! — ядовито протянул Катаранов. — Нашего ли это ума дело? Умишко у нас плохонький, армейский. Ясное дело, для кого стараемся, — «для отеечества!»…