Семен Брилиант - И.А. Крылов: Его жизнь и литературная деятельность

• Название: И.А. Крылов: Его жизнь и литературная деятельность
• Автор: Семен Брилиант
• Жанр: Биографии и Мемуары

С осени 1890 года издается задуманная Ф. Павленковым биографическая библиотека под заглавием

ЖИЗНЬ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ.

В состав этой библиотеки войдут биографии следующих лиц:

ИНОСТРАННЫЙ ОТДЕЛ.

Байрон, Бальзак, Ф. Бекон, Бетховен, Бисмарк, Боккаччо, Р. Вагнер, Вашингтон, Л. Винчи, Вольтер, Галилей, Гарибальди, Гаррик, Гейне, Гете, Гладстон, Говард, Григорий VII, А. Гумбольдт, Гус, Гутенберг, Гюго, Дагерр, Данте, Дарвин, Декарт, Дженвер, Дидро, Диккенс, Жорж-Сандъ, Золя, Кант, Кальвин, Кеплер, Колумб, Конте, Конфуций, Коперник, Р. Кох, Кромвель, Кук, Кювье, Лавуазье, Лессепс, Лессииг, Ливингстон, Линкольн, Линней, Лойола, Локк, Лютер, Магомет, Макиавелли, Мальтус, Меттерних, Микель-Анджело, Мольер, Мильтон, Мирабо, Мицкевич, Морзе, Моцарт, Наполеон I, Ньютон, Оуэн, Паскаль, Пастер, Песталоцци, Прудон, Рабле, Рафаэль, Ротшильд, Руссо, Свифт, Сервантес, В. Скотт, А. Смит, Спиноза, Стенли, Стефенсон, Теккерей, Уатт, Фарадей, Франклин, Франциск Ассизский, Фултон, Шекспир, Шиллер, Эдисон, Эразм и другие.

РУССКИЙ ОТДЕЛ.

Аввакум, Аксаковы, Аракчеев, Боткин. Белинский, Верещагин, Глинка, Гоголь, Грановский, Грибоедов, Демидов, Достоевский, Зинин, Карамзин, Каразин (основатель харьковского университета), Катков, Кольцов, Крамской, Крылов, Лермонтов, Ломоносов, Менделеев, Некрасов, Никон, Новиков, Островский, Петр Великий, Пирогов, Посошков, Пржевальский, Пушкин, Салтыков, Скобелев, Сперанский, Суворов, Л. Толстой, Тургенев, Гл. Успенский, Шевченко, Щепкин и другие.

Каждому из перечисленных здесь лиц посвящаетсяособая книжка,заключающая в себе около 100 страниц и снабженная портретом.

Цена каждой книжки 25 коп.Все издание будет закончено в течение двух лет, т. е. до наступления 1893 года.

Дозволено цензурою. С.-Петербург, 12 Января 1891 года.

---

В оправдание Крылова от этого обвинения соотечественник наш в Париже, Яков Николаевич Толстой, написал брошюру, в которой доказывал, что Крылов под «сочинителем» вовсе не разумел Вольтера. Однако защита была «не слишком убедительна», как говорит академик А. Ф. Бычков.

«Ни один народ не имеет баснописца, который стоял бы выше Крылова в изобретении и оригинальности», говорил Лемонте во введении к изданию гр. Орлова. Особенный успех имела басня «Гуси», переведенная несколько раз. Критик Геро ставит Крылова в некоторых случаях выше Лафонтена. Критик «Journal de Débats» говорит о здравом смысле и уме баснописца; удивляется естественности басен, изящной простоте и остроумию, глубине мысли и художественной отделке подробностей. Сальфи, в предисловии к итальянскому переводу, признает нашего баснописца первостепенным а перевод басен его ценным приобретением для итальянской литературы. Один за другим следовали переводы басен еще при жизни Крылова на разные языки, в том числе на немецкий и на скандинавские. Потом явились переводы на еврейский, арабский и из новых языков – еще на польский и английский.

Итак, чего еще оставалось желать баснописцу в жизни? Его окружали покой, слава и любовь. К сожалению его крепкое здоровье пошатнулось — он стал страдать приливами крови к голове. При втором ударе, случившемся в 1823 году, когда покривилось его лицо, больной Крылов дотащился до дома. Олениных на Фонтанке, против Обуховской больницы, и сказал доброй Елизавете Марковне, которая заботами о нем была ему точно вторая мать: «ведь я сказал вам, что приду умереть у ног ваших; взгляните на меня». Крылов оставался в доме Олениных до выздоровления. Когда же весной

Императрица Мария Федоровна переехала в Павловск, и до неё дошла весть о болезни маститого поэта, она приказала А. Н. Оленину перевезти его в Павловск, прибавив: «под моим надзором он скорее поправится». Ив. Андр. в самом деле поправился совершенно и признательность к августейшей покровительнице своей выразил в грациозной басне «Василек». Он написал ее в одном из альбомов, что разложены были на столах в «Розовом Павильоне» в Павловском парке. На заглавной картинке к этой басне, в одном из изданий, Иван Андреич сидит на камне в Павловском саду, возле бюста Императрицы, и подслушивает разговор Василька с Жуком. Крылов говорил потом своему сослуживцу: «Да, мой милый, это одно обязывает меня написать историю своей жизни». Он ее не написал однако. Он перенес под 60° широты неаполитанскую беспечность и предается той роскошной лени, которая взлелеяла гений Лафонтена и Шолье. Муза его уступает только настойчивым просьбам других. Это такой басенник (fablier, как бы плодовое дерево), который нужно крепко потрясти, чтобы с него упади плоды». Не даром и добродушный брат его сожалел, что муза его «сонливая и ленивая». Оправившись от болезни, Крылов еще больше привязался к семье Олениных. Дом их оставался постоянно радушным и гостеприимным. Оленин сам был большим поклонником талантов и искусств, а «еще больше кажется любил им покровительствовать», хотя ему «может быть недоставало сметливости и утонченного проницательного чувства, столь полезного в художественном деле». Он оставался одним и тем же, и его маленькую, сухощавую фигуру неизменно видели десятки лет за письменным столом. Он был яростным врагом Франции и говорил о французах, что «нет народа, нет людей подобных этим уродам, что все их книги достойны костра», к чему не скупились прибавлять другие: «а головы их — гильотины». Последние слова принадлежали юному поэту, который однако под стенами Парижа оплакивал участь осажденного города, а войдя в него, в миг поддался очарованию этого ужасного народа, этих «вандалов», о которых писал уже с восхищением, с восторгом. Париж действовал подобно чарам Цирцеи. Его ненавидели, пока не попадали в его объятия, как в волшебный чарующий мир.

«Дому Олениных служила украшением его хозяйка. Образец женских добродетелей, нежнейшая мать, примерная жена, одаренная ясным умом и кротким правом, Елизавета Марковна оживляла и одушевляла общество в своем доме». Она была болезненна. «Часто, лежа на широком диване, окруженная посетителями, видимо мучась, умела она улыбаться гостям», чтобы не расстроить беседы. Наш увесистый «Крылышко» покоился под её крылом. Дочери её с детства привыкли к ласковому «дедушке», который иногда баловал их басенками. Однажды вечером девушки стали советоваться, как разбудить старика, дремавшего в кресле. Они решились все три поцеловать его в лоб. Ив. Андр. проснулся и, тронутый милою шуткой, написал стихотворение «Три поцелуя», которое поместил в «Северных цветах».

Особенное оживление было в доме Оленина в период отечественной войны. Оленин принимал деятельное участие в вооружении милиции и сам носил ополченский мундир с зеленым пером. Тогда и Крылов писал одну за другой свои басни и читал их в доме Оленина. Они касались то прямо событий войны, как «Ворона и Курица», «Волк на псарне», то направлены были против иноземцев вообще и французского воспитания. В басне «Крестьянин и Змея», он разумеет под змеей воспитателя-иностранца, точно так как и простые люди, особенно русские няни в барских домах, называли еще недавно «змеей» иностранца-гувернера. В это время отличался гонением на французов известный издатель «Русского Вестника» Ф. Глинка, которому автор одной сатиры устроил уголок в своем «желтом доме для литературной братии.

Нумер третий – на лежанке
Истый Глинка возседит.
Перед ним дух русский в стклянке
Неоткупорен стоит.

***

Не привелось увидаться Ивану Андреичу с братом, несмотря на горячее желание обоих. Он посылает ему постоянное «жалованье», басни и другие книги, на которые Лев Андреич высказывает свои наивные замечания: «Жуковский пишет, кажется, только для ученых и более занимается вздором (!), а потому слава его весьма ограничена. А также г. Гнедич — человек высокоумный, и щеголяет на поприще славы между немногими. Но как ты, любезный тятенька, пишешь это для всех: для малого и старого, для ученого и простого, и все тебя прославляют. Басни твои — это не басни, а апостолы»... Иван Андреич писал брату, что в Павловске бывает всегда за столом Императрицы и, участвуя в забавах, играл роль Фоки, а кн. Голицын — Демьяна. Это дало повод к забавному недоразумению. Брат понял так, что Ив. Андр. сделал из басни оперу, и просил прислать ему. Прочтя в «Инвалиде», что Ив. А. поднесли в академии золотую медаль, он просит прислать ему изображение, написать — на какой ленте, при этом ему желательно знать, кто президент и т. д. Ив. Андреич помог брату обзавестись маленьким хутором; но не долго последний им пользовался.

Оправившись вполне после своей болезни, Иван Андреич, как бы «наскуча жить Лафонтеном», вдруг совершил путешествие. Проходил он по набережной и встретил знакомого, который, собираясь ехать в Ревель, стал звать его с собою, навестить командира порта, знакомого также Крылову и известного своим хлебосольством. Иван Андреич, не долго думая, сел на корабль.

Эта поездка и её оригинальная внезапность были долго предметом разговоров. Крылов сообщил брату о событии, и последний был этим очень взволнован. «И так ты теперь, любезный тятенька, можешь назваться мореходцем» писал он ему...

Это письмо было последним. Через месяц Иван Андреич получил официальное извещение о смерти брата от сильной горячки. Последние его слова были: «Ах, любезный брат, ты не знаешь, как я болен».

Крылов написал, чтобы хутор со всем инвентарем и двумя коровами отдали денщику, а прочие вещи роздали на память.

Смерть брата сильно подействовала на Крылова, хотя они не виделись больше 17 лет. Он не изменил образа жизни, посещал клуб и дом Оленина, но сделался мрачен и молчалив. Хотя никогда не был он разговорчив, но, говорят, бывал занимателен, если удавалось его вызвать на разговор. Никто не решался спросить его, в чем дело. Прошло недели три, пока он стал приходить в нормальное состояние. Тогда, на вопрос Е. М. «Что с вами было, Крылочко? Вы на себя не походили?»—он отвечал: «у меня был родной брат, единственное существо на свете, связанное со мной кровными узами. Недавно он умер. Теперь я остался один».

Обвинение в связи с шулерами в молодости могло положить тень на честь Крылова. Но вся жизнь его и брата свидетельствуют напротив о твердых правилах чести: «За грех и стыд почитал и почитаю, пишет ему брат в одном письме, чем-нибудь непозволительным пользоваться, через что мог бы потерять честь и доброе имя. Да и на что мне? Я, по твоей милости, нужды ни в чем не терплю».

***

Уже в 1814 году Крылов получил на издание басен в З-х книгах пособие в 4,200 руб. ас. из Кабинета Его Величества. Государь сказал тогда, что готов всегда помочь Крылову, если он будет продолжать «хорошо» писать. Опираясь на это Высочайшее слово, Оленин ходатайствует теперь о пособии для нового издания, так как с тех пор Иван Андреич издал еще три книги басен па свой счет, а теперь собрал седьмую книгу из 20 новых басен. В доказательство отвращения Крылова от вольнодумства Оленин ссылается в своем докладе на негодование французского журнала но поводу басни «Сочинитель и Разбойник». По докладу этому Император Александр разрешил выдать Крылову десять тысяч рублей ас. В новом издании первою была поставлена басня «Конь и Всадник», написанная еще в 1814 г.». В ней Крылов разумел французский народ и революцию. Картинка к ней исполнена была Зауэрвейтом по мысли А. Н. Оленина.