Иван Савин - Стихотворения. Избранная проза

• Название: Стихотворения. Избранная проза
• Автор: Иван Савин
• Жанр: Классическая проза

Имя Ивана Савина пользовалось огромной популярностью среди русских эмигрантов, покинувших Россию после революции и Гражданской войны. С потрясающей силой этот поэт и журналист, испытавший все ужасы братоубийственной бойни и умерший совсем молодым в Хельсинки, сумел передать трагедию своего поколения. Его очень ценили Бунин и Куприн, его стихи тысячи людей переписывали от руки.  Материалы для книги были собраны во многих библиотеках и архивах России и Финляндии. Книга Ивана Савина будет интересна всем, кому дорога наша история и настоящая, пронзительная поэзия.

Это, неполная, к сожалению, электронная версия книги Ивана Савина "Всех убиенных помяни, Россия" (М.:Грифон, 2007). В разделе "Стихотворения" не хватает одного произведения. В разделе "Рассказы и очерки" - двух. Самое досадное, что отсутствует  большая часть раздела "Публицистика" и частично "Приложение". Хочется надеяться, тем не менее, что и в таком варианте книга будет интересна читателю, и со временем будет дополнена недостающими на данный момент материалами. 

---

Александрийский стих

«Когда мне говорят — Александрия…»

М.Кузмин

Когда мне говорят — Россия,
Я вижу далёкие южные степи,
Где был я недавно воином былым,
И где ныне в безвестных могилах
Отгорели мигающим светом
Наши жертвы вечерние — четверо братьев…
Когда говорят мне — Россия,
Я вижу глухой, незнакомый мне город.
В комнате бедной с погасшей лампой
Сидит, наклоняясь над дымной печуркой,
И плачет бесслёзно так страшно, так быстро
Осиротевшая мама…
Когда говорят мне — Россия,
Я вижу окно деревянного флигеля,
Покрытого первым сверкающим снегом,
И в нем — Твой замученный, скованный взгляд Твой,
Который я вижу и тогда,
Когда не говорят мне — Россия…

«Как близок этот день вчерашний…»

Как близок этот день вчерашний:
Часовня, ветер, васильки
И ход коня вдоль пестрой пашни,
Вдоль долгой шахматной доски.

Течет густая струйка зерен
С лениво едущей арбы.
Косится вол на черный корень,
Сожженной молнией вербы
И машет пыльными рогами.
Во ржи кричат перепела.
Как старый аист, млин над нами
Устало поднял два крыла.
Вдали залаял пес кудлатый.
Клокочут куры на шестах.
Квадратным глазом смотрят хаты
Из-под соломенных папах.
Вся в смуглом солнце, как ржаная,
Как жаркая моя земля,
Смеется дивчина босая
У стонущего журавля…

С какою верой необъятной
Жилось и думалось тогда,
Что это солнце — незакатно,
Что эти хаты — навсегда.

1927

«Иногда мне бывает тихо…»

Иногда мне бывает тихо.
Минуты плывут, как дым.
Сладко пахнет гречихой —
Или это пахнет былым?
Не знаю… Грустя бессильно,
Помню еще до сих пор:
На углу, у площади пыльной
Травою поросший двор.
Вечер. Над тетей Маней
Жужжит зеленый жук.
Внизу, в лиловом тумане, —
От лампы желтый круг.
А за кругом так непонятна —
«Взрослая» жизнь для меня:
Ученических платьев пятна,
Крики, смех, беготня.
Во что вы играли? В горелки?
Просто в молодость? В мяч?
Чей-то хохот, низкий и мелкий,
По травам прыгает вскачь.
Тенью широкой и длинной
Кто-то бежит у дверей.
Кто это — ты или Нина?
(Да святится память о ней!)
Сонно ем грущу и слышу
Говор: «Хочется пить…»
«Почему непременно Мишу?»
«Слушай, дай закурить!»
А мне все равно. Курите.
Падаю в сонное дно…
Тетя, что там в корыте
Будто пищит? Все равно…
Дремлю и думаю: право,
Самое лучшее — спать.
Такая пустая забава —
В эти горелки играть…
А теперь я большой и «умный»,
И нет у меня никого.
Только слякоть да ветер шумный
Над тем, что давно мертво.
Плачу о мертвых, о Наде,
Бедненькой, милой сестре…
Боже, молю о пощаде…
За что Ты их сжег на костре?

ВЕСЕННЯЯ ОСЕНЬ

Пусть мы стали пустыми и жалкими,
И в душе у нас осенью пахнет — приди.
Для Тебя я весенние знаю пути.
Я Тебя забросаю фиалками.
Я укутаю в счастье Тебя и сквозь дождь,
Сквозь туманы тропами незримыми
Пронесу над ветрами, над дымами
В тишину никогда не желтеющих рощ,
Разорву нетемнеющей просинью
Истомившие тучи и в зябкой груди
Растоплю незаходное солнце… Приди –
Я весенне люблю Тебя осенью…

«Ты одна беспощадно утеряна…»

Ты одна беспощадно утеряна,
Ты одна нестерпимо близка.
Долгой пыткой дорога измерена,
И в напрасной крови берега.

Я забыт. Все бездонней и меднее,
Обреченней звенит моя боль.
Урони мне безумье последнее,
Пустотой захлебнуться позволь.

Истомленному пляской мучительной,
Дай не помнить тебя. Отпусти!
Но бесстрастен твой лик изумительный
На поросшем изменой пути.

Ни забыть, ни вернуть. Ни с покорными
Славословьями пасть на копье,
Ни молиться, чтоб трубами черными
Было проклято имя твое!

«…Но синие роняя капли…»

…Но синие роняя капли
Ты медленно уходишь в дым
Шумящий. Вспыхнули над ним.
Цветы и шелковые цапли
Японских ламп. Ко мне упала…
Дорожка смутного огня,
Как будто издали меня
Ты медленно поцеловала.

«Снова грусти тяжкая ладья…»

Снова грусти тяжкая ладья
Уплывает медленно в былое.
Милая, я этой грустью пьян,
Пью опять я эту боль запоем.

Горький хмель увил любовь мою,
С каждым днем напрасней эта ноша.
Ветер гонит птиц моих на юг,
Будто ты услышишь и вернешься…

Утренняя светится заря,
Низкий ельник инеем напудрен.
В маске лунных голубых румян
Думаю о первом нашем утре.

Я теперь, как нищий, от тебя
Все приму: улыбку, даже жалость.
Мне теперь и сны не говорят,
Как любила ты и целовала.

«Ночь опустит траурную дымку…»

Ночь опустит траурную дымку,
В чёрной лаве захлебнется день.
Помолись и шапку-невидимку
На головку русую надень.
Мы пойдём, незримые скитальцы,
Девочка из цирка и поэт,
Посмотреть, как вяжут злые пальцы
Покрывала на небожий свет.
Маятник, качающийся строго,
Бросил тень на звёздные поля.
Это в небе, брошенная Богом,
Вся в крови, повесилась земля.
На глазах самоубийцы стынет
Мёртвая огромная слеза.
Тех, кто верит, эта чаша минет,
Тех, кто ждёт, не сокрушит гроза.
Не печалься, девочка, не падай
В пустоту скончавшейся земли.
Мы пройдём светящейся лампадой
Там, где кровью многие прошли.
Мы войдём, невидимые дети,
В душу каждую и в каждый дом,
Мглы и боли каменные плети
Крупными слезами разобьём.
Горечь материнскую, сыновью,
Тени мёртвых, призраки живых,
Мы сплетём с рыдающей любовью
В обожжённый молниями стих.
И услышав огненные строфы
В брошенном, скончавшемся краю,
Снимет Бог наш с мировой Голгофы
Землю неразумную Свою.

«Что ты плачешь, глупая? Затем ли…»

Что ты плачешь, глупая? Затем ли
Жгли отцы глаголом неземным
Все народы, города и земли,
Чтобы дети плакали над ним?
Жизнь отцов смешной была и ложной:
Только солнце, юность и любовь.
Мы же с каждой ветки придорожной
Собираем пригоршнями кровь.
Были раньше грешные скрижали:
Веруй в счастье, радуйся, люби…
А для нас святую начертали
Заповедь: укради и убий.
Сколько, Господи, земли и воли!
Каждый встречный наш — весёлый труп
С красной чашей хохота и боли
У красиво посиневших губ.
Пой же, смейся! Благодарным взором
Путь отцов в веках благослови!
Мы умрём с тобою под забором,
Захлебнувшись весело в крови…

Любовь

Странно-хрупкая, крылатая,
Зашептала мне любовь,
Синим сумраком объятая:
«Жертву терпкую готовь…»
И качнула сердце пальцами.
Тихий мрак взбежал на мост.
А над небом, как над пяльцами,
Бог склонился с ниткой звёзд.
И пришла Она, проклятая,
В гиблой нежности, в хмелю,
Та, Кого любил когда-то я
И когда-то разлюблю.
Глаза пьянели. И ласк качели
Светло летели в Твой буйный хмель.
Не о Тебе ли все льды звенели?
Метели пели не о Тебе ль?
В снегах жестоких такой высокий
Голубоокий расцвёл цветок.
Был холод строгий, а нас в потоки
Огня глубокий Твой взор увлёк.
И так бескрыло в метели белой,
Кружась несмело, плыла любовь:
«Смотри, у милой змеится тело,
Смотри, у милой на пальцах кровь».
Но разве ждали печалей дали?
Но разве жала любви не жаль?
Не для Тебя ли все дни сгорали?
Все ночи лгали не для меня ль?
Когда любовь была заколота
Осенней молнией измен
И потекло с высоких стен
Её расплеснутое золото, —
Я с мёртвой девочкой в руках
Прильнул к порогу ртом пылающим,
Чтоб зовом вслед шагам пытающим
Не осквернить крылатый прах.
И сжёг, распятый безнадежностью,
Я хрупкий труп в бессонный час
У сонных вод, где в первый раз
Ты заструилась гиблой нежностью…

Молодость