Виктор Степанов - Юрий Гагарин

• Название: Юрий Гагарин
• Автор: Виктор Степанов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1987

В немеркнущем созвездии героев нашего народа ослепительно ярко сверкает короткая жизнь первого космонавта планеты — Юрия Алексеевича Гагарина. Книга построена на обширном документальном материале, важное место в котором занимают свидетельства близких друзей и соратников Юрия Гагарина, а также собственные воспоминания автора, лично знавшего первопроходца космоса.

Рецензенты: дважды Герой Советского Союза, летчик-космонавт СССР П. Р. Попович; первый заместитель председателя Федерации космонавтики СССР И. Г. Борисенко.

В книге использованы фотографии: П. Барашева, А. Моклецова, И. Снегирева, А. Софийского, М. Харлампиева, В. Шмакова, А. Щекочихина.

---

— Понятно. Хотите, чтобы эти щенки запомнили плац, по которому мы скоро пройдем парадом. А потом сотрем с лица земли, затопим всю вашу Москву…

— Вы не смеете так говорить о детях, — заливаясь краской стыда, что при ней так разговаривают, вспыхнула Ксения Герасимовна.

— А вы это смеете? — взвизгнул офицер и, замахнувшись, швырнул в учительницу букварь.

Наверное, он бы ее ударил. Но тут произошло нечто трудно объяснимое, потому что, когда уже стали взрослыми, никто из ребят толком не мог понять, как на такое решились.

Юра Гагарин выскочил из-за стола, поднял с пола букварь, расправил помятые страницы и встал, заслоняя учительницу, вызывающе глядя на немецкого офицера. Громыхнув скамьями, ребята устремились к ним, окружили кольцом.

— О, это называется пролетарская солидарность! — изумился офицер. И усмехнулся, хлопнув снятой перчаткой себе по ладони. — Ну хорошо, мы начнем вас постепенно разучивать… — Он повелительно повернулся к солдатам и резко приказал им что-то по-немецки. Те кинулись собирать со стола буквари, тетради.

Возле дома солдат полил груду учебников бензином из канистры, и пламя взвилось почти до крыши. От налетевшего ветра скорченные листки разлетались по сторонам.

Юрий оглянулся и все-таки выбрал момент, поднял и спрятал несколько опаленных по краям страничек.

Ему удалось спасти странички букваря, до которых он сам «дошел» всего несколько дней назад и где было стихотворение, как ему казалось, о тех летчиках, которые прилетели на солнечную луговину первого сентября.

Мой милый товарищ, мой летчик!
Хочу я с тобой поглядеть,
Как месяц по небу кочует,
Как по лесу бродит медведь.

Как светят зарницы в просторе,
Как утром на убыль идут,
Как речки в далекое море
Зимою и летом плывут.

Давно мне наскучило дома,
Обегал я поле и сад.
Мне небо еще незнакомо:
Какой в нем порядок и лад?

Так вот высоко над землею
Мы будем лететь и лететь.
Возьми меня, летчик, с собою,
Не будешь об этом жалеть.

Лететь бы над морем к востоку,
Проплыть над большим кораблем,
Лететь бы высоко, далеко
И птицей кружить над Кремлем.

И скоро они прилетели. Вернее, пролетели над селом, шесть бесстрашных советских Илов. Все мальчишки распознавали теперь самолеты — чужие и наши — точнее, чем собственных голубей, которых давно ради куража и пьяного веселья перестреляли фашисты.

«Штурмовики полетели бомбить», — сразу определил Юрий, и с ним не стал спорить даже Вова Орловский, забияка, любитель опровержений. Точно — вскоре вдалеке послышались глухие удары разорвавшихся бомб.

Сделав свое боевое дело, вся шестерка вынырнула из-за леска и, как бы пригибаясь, снова с другой стороны стригнула опасное над селом небо. Но тут с холма ударили немецкие зенитки. Пять самолетов благополучно проскочили губительное заграждение, а шестой задымил и пошел на снижение — угодил в него все-таки фашистский снаряд.

Но, наверное, поняв, что ему не дотянуть до спасительной линии, до своих, летчик развернул самолет и на бреющем повел его над колонной фашистов. Последними яростными очередями ударили но врагу его пулеметы, а когда ему уже нечем было стрелять, пилот устремил штурмовик в самое скопище бронемашин. Вместе с громом второе солнце вспыхнуло над селом. Три танка пылали, четвертый взорвался. Кострище взметнулось до самого неба.

Удивительно ли, что на всю жизнь в глазах Гагарина останутся отблески героического поступка неизвестного летчика.

«И самолет и летчик сгорели, — вспоминает он. — Так никто в селе и не доведался, кто он, откуда родом. Но каждый знал: это был настоящий советский человек. До самого последнего дыхания он бил врагов. Весь день мальчишки проговорили о безымянном герое. Никто не сказал вслух, но каждый хотел бы так же вот жить и умереть за нашу любимую Родину».

Не в те ли дни озорноватые голубые глаза Юрия с золотистыми искорками доброты словно подернулись железистой окалиной недетской думы?

Не с той ли минуты, когда фашист Альберт, новый хозяин их дома, зарядчик аккумуляторов, ради развлечения повесил за детский шарфик на суку яблони доверчиво потянувшегося к нему за кусочком сахара маленького Бориску?

Этого уже невозможно было забыть никогда: мать, метнувшуюся с побелевшим лицом к мальчику, который на глазах у веселящегося гитлеровца начинал уже подергиваться судорогами.

Бориску еле отходили. А перемену в Юре, конечно, заметила мать.

«Когда Боренька в себя пришел, а я смогла вокруг кое-что различить, обратила внимание, что с Юрой творится неладное. Стоит, кулачки сжал, глаза прищурил. Я испугалась, поняла — отомстить задумал. Подошла, на коленки к себе сына посадила, по голове глажу, успокаиваю: «Он же нарочно делает, чтобы над тобой тоже поиздеваться, чтобы за пустяк убить. Нет, Юра, мы ему такую радость не доставим».

И все-таки он будет мстить, мстить, хотя ни маме, ни отцу, ни Зое, ни даже Валентину — ни слова.

Страшно. Снег пахнет бензином и порохом. И предательски скрипит под ногами. Вовка вспрыгивает на завалинку, смотрит в окно избы, уснул ли подвыпивший «черт» Альберт. Отмахивает рукой: давай!

По этой команде Юра запихивает в выхлопную трубу мотоцикла извлеченный из карманов мусор, щепки и тряпки.

Назавтра две пары внимательных смеющихся глаз высматривают в заборную щель, как «черт» полчаса, а то и час не может завести мотоцикл. Он, конечно, находит причину неполадки и, очистив трубу, бежит к Юриной матери. Несколько дней после этого Юра прячется у соседей.

Но что это — во сне, наяву? Дверь землянки распахнута сильным ударом приклада.

И фонариками, как ножами, — в лица, в глаза.

— Валентин Гагарин? Шнель, шнель! Выходи! Герр комендант приказал. К девяти утра на расчистку снега…

Этого ждали и опасались давно: вот таких, как брат, как Зоя, угоняют в Германию, в рабство. Приказ на работу — подвох.

Мать заломила руки, приобняла Валентина, оттолкнула охранника:

— Не отдам, не отдам!

Валентин спокоен, подпоясывается ремнем и ростом как будто стал выше от этой беды.

— Мама, спокойно, отец, прощай. Юрка, слышишь — не хлюпать носом. Разберемся, в обиду себя не дадим…

Но кто и где разберется? В землянке теперь как в могиле: холодно, мрачно, пусто. Зоя забилась в угол, боится, что завтра придут за ней.

А утром проясняется все окончательно — до почерневшего снега в глазах. На площади, где когда-то гремели оркестры и пели гармони под красными флагами, замерли друг против друга два строя: один из крестов с поржавевшими касками, другой из людей — парней и девчат. Сквозь влажную, застилавшую глаза пленку, как в мутный бинокль, выщупал Юра в толпе Валентина. Брат стоял с неподвижным, таящим отчаянье взором, словно простреленный, но не падающий, потому что вморожен был в снег. «Валя! Брат! В Германию, в неволю?»

И звяканье касок на жестком ветру — как торжественный похоронный марш, под который пошла вниз по дороге колонна пленных.

Наутро полицаи заявились за Зоей.

И снова тот же понурый путь — от площади мимо дома. Зоя, Зоя, сестричка, мамка, твоя школьная парта с крышкой под подбородок, первые буквы в волшебной книжке, пришитая пуговица на рубашонке, теплый, всегда ободряющий взгляд. И тебя увели фашисты…

Как сегодня все это представить, что творилось в душе мальчонки?

Землянка совсем опустела.

И вдруг однажды, словно в простудном бреду, разбудили голоса незнакомых. Прислушался — вроде хорошие люди. Выглянул из-под рядна: трое рослых парней сидят за столом в маскхалатах. Сгрудились вокруг отца, а он им на карте рисует кружочки. И обронил одно лишь словечко: мины. Значит, это наши? Разведчики!

Но какой же это был замечательный день — со смеющимся мартовским солнцем, взошедшим над луговиной, со свежей порошей, салютующей мириадами искорок. И бодрее, радостнее любого оркестра скрип снега под валенками наших солдат, шагающих в новеньких полушубках, в шапках со звездами и смотрящих на тебя роднее родных.

Командир, высокий, подтянутый, оглядел собравшуюся толпу:

— Есть ли среди вас Гагарин Алексей Иванович? Прошу выйти!

Отец, прихрамывая, вышел из последних рядов, в смущении остановился.

— Спасибо вам, дорогой Алексей Иванович, много жизней спасли.

Командир обнял и поцеловал отца.

Зарделся Юрий от гордости: это же выше всяких наград!

За краснозвездным солдатским строем дни пошли один за другим как сплошные праздники.

Так совпало, что в день рождения Юры, словно ему в подарок, возобновились занятия в школе — 9 марта 1943 года. Под школу отвели половину дома Клюквины — добрые люди. Тетя Вера сама предложила и к приходу ребят полы вымыла, отскоблила, окна протерла до самой ясности. Втащили столы, табуретки.

Почти через два года опять собирался вместе их первый класс.

— Здравствуйте, дети!