Невидимый комитет - Грядущее восстание

• Название: Грядущее восстание
• Автор: Невидимый комитет
• Издательство: Ультракультура 2.0
• Жанр: Публицистика
• Год: 2011

Грядущее восстание — пожалуй, самый сильный левый текст последнего десятилетия. Авторы этого постситуационистского манифеста скрываются за коллективным псевдонимом «Невидимый комитет». Французская полиция, расследовавшая саботаж на путях Национальной Компании Железных Дорог (SNCF) в ноябре 2008, приписывает его авторство так называемой «Тарнакаской девятке» — группе активистов из автономного поселение в отдаленной деревушке, схваченных по подозрению в организации остановки поезда.

Этот манифест — остроумное и пронзительно точное описание невыносимости повседневного существования в условиях развитого капитализма, представленное в семи главах — семи кругах ада, а также революционно-философская программа по сопротивлению новому мировому порядку.

---

Все остальные трудовые операции, которые невозможно было делегировать машинам, составляют невнятную массу должностей, которые можно вверить любому — это грузчики, кладовщики, работники конвейерных цепей, сезонные рабочие и т. п. Такая гибкая, послушная, недифференцированная рабочая сила переходит от одной задачи к другой и никогда не задерживается долго на одном предприятии. Она не способна сформироваться в общественную силу, поскольку никогда не находится в центре производственного процесса, а как бы распылена по многочисленным периферийным промежуткам, ею затыкают те дыры, в которые не удалось ввести машины. Временный наемный работник — таково воплощение этого рабочего, который и рабочим-то уже не является. У него больше нет своего ремесла, а есть только компетентность, которую он продает от одного заработка к другому, и его нахождение в резерве в состоянии перманентной готовности — тоже часть его работы.

По краям этого ядра действующих работников, необходимых для нормального функционирования машины, протянулось отныне ставшее избыточным большинство, которое, безусловно, пока необходимо для бесперебойного сбыта продукции и которое подвергает всю машинерию риску — риску того, что в результате своего бездействия оно станет ее саботировать. Угроза всеобщей демобилизации — вот призрак, страшащий современную систему производства.

И отнюдь не каждый сегодня в ответ на вопрос «Для чего нужно работать?» скажет то же, что сказала одна бывшая безработная в интервью газете Liberation'. «Для собственного благополучия. Ведь нужно же чем-то себя занять». Есть серьезный риск того, что мы, в конце концов, найдем применение нашему бездействию. Это неустойчивое население должно быть чем-то занято, чтобы держать его под контролем. Однако по сей день не найдено лучшего метода дисциплинирования, чем наемный труд. Вот почему так уверенно и методично продолжается разрушение системы «социальных льгот»: нужно вернуть в лоно наемного труда самых строптивых, которые сдаются только тогда, когда им приходится выбирать между голодной смертью и гниением в тюрьме. Вот для чего растет весь этот рабский сектор «персональных услуг»: домработницы, рестораны, массаж, услуги на дому, проституция, частные уроки, терапевтический досуг, психологическая помощь и т. п. А в довершение картины — еще и непрерывное ужесточение норм безопасности, гигиены, поведения и культурности, нескончаемая гонка за эфемерной модой, которая и порождает необходимость подобных услуг. В Руане, например, стойки автоматической оплаты парковки уступили место «человеческому счетчику»: скучающий на улице человек выдает вам парковочный талон, а в дождливую погоду у него можно взять на прокат зонтик.

Устройство труда было синонимом устройства мира. От очевидности его краха захватывает дыхание, как только подумаешь, какими последствиями это чревато. Труд сегодня скорее связан с политической необходимостью в производстве производителей и потребителей, в спасении любыми средствами трудоцентричного мироустройства, чем с экономической необходимостью в производстве товаров. Производство самого себя скоро станет основным занятием общества, в котором производство утратило свой объект: подобно плотнику, лишенному своей мастерской, который в отчаянии принимается строгать самого себя. Отсюда и весь этот спектакль, в котором молодые люди учатся правильно улыбаться, готовясь к собеседованиям, отбеливают зубы в надежде на успех, ходят вместе в ночные клубы для стимуляции корпоративного духа, учат английский для продвижения в карьере, разводятся или женятся, чтоб подбодрить себя для новых свершений, участвуют в театральных воркшопах, чтобы стать лидерами, или в практиках по «личностному развитию», чтобы лучше «разрешать конфликтные ситуации». Ибо именно самое интимное «личностное развитие», как утверждает один гуру, «способствует большей эмоциональной устойчивости, большей открытости в отношениях с другими, лучшему контролю и использованию интеллектуальных способностей, а значит, и повышению экономической эффективности».

Все это копошение этого маленького мирка, натаскивающего себя на «естественность», стоя на задних лапках в ожидании, что ему перепадет какая-нибудь работа, происходит из попытки спасти трудоцентричное мироустройство через этику мобилизации. Быть мобилизованным означает относиться к работе не просто как к занятию, а как к жизненному шансу. Если безработный избавляется от пирсинга, делает приличную стрижку и строит проекты, значит, он серьезно работает над своей, как принято говорить, «нанимабельностью», значит, он мобилизован. Мобилизация есть то легкое отлипание от самого себя, тот маленький отрыв от всего, что составляет твое нутро. Это то условие отчуждения, при котором «Я» может быть превращено в субъект труда, при котором становится возможным продать самого себя, а не свою рабочую силу, и получать вознаграждение не за то, что ты делаешь, а за то, что ты есть, за твое тонкое владение социальными кодами, за твои таланты в общении, за твою улыбку и манеру представляться. Такова новая норма социализации. Мобилизация накрепко спаивает две противоречивые стороны труда: при таком порядке люди участвуют в собственной эксплуатации и эксплуатируют любое стремление к участию. В идеале, мы сами себе становимся маленьким предприятием, своим собственным шефом и своим собственным продуктом. Неважно, работаешь ты или нет, главное — накапливать контакты, компетенцию, расширять свои «сети», одним словом, аккумулировать «человеческий капитал». Всепланетный призыв к мобилизации по любому поводу — будь то рак, «терроризм», землетрясение или проблема бездомных — отражает решимость власть придержащих сохранить царство труда в эпоху его физического исчезновения. Таким образом, с одной стороны, современный аппарат производства — это гигантская машина психической и физической мобилизации, высасывания энергии из человеческих существ, ставших избыточными. С другой стороны, это машина селекции, которая предоставляет право на выживание лишь субъективностям, соответствующим норме, и оставляет на произвол судьбы «опасных индивидов», всех тех, кто сопротивляется ей, воплощая собой иной образ жизни. С одной стороны, мы подкармливаем призраков, с другой стороны, оставляем подыхать живущих. Такова собственно политическая функция современного аппарата производства.

Организовываться вне наемного труда и против него, коллективно выходить из режима мобилизации, проявлять жизнеспособность и дисциплину в самом этом процессе демобилизации — вот в чем наше преступление, которое цивилизация не готова нам простить. И вот в чем единственный способ выжить после ее краха.

Круг четвертый

«Проще, веселее, мобильнее, безопаснее!»

Хватит твердить нам о «городе» и «деревне», а уж тем более об их застрелом противопоставлении. То, что простирается вокруг нас, не напоминает об этом ни близко, ни отдаленно: это единая урбанная пелена, бесформенная и беспорядочная, это скорбная, неопределенная и беспредельная зона, мировой континуум музеифицированных мегацентров и национальных парков, жилых массивов и огромных агропромышленных хозяйств, промзон и земельных участков, сельских гостиниц и продвинутых баров. Это метрополия. Города были в Античности, в Средние века и Новое время, но их нет при Метрополии. Метрополия стремится к тотальному синтезу территории. В ней все сосуществует, но не столько географически, сколько через сочленение ее сетей.

И именно потому, что город на грани исчезновения, сейчас его, так же, как и Историю, предают фетишизации. Лилльские мануфактуры превращаются в зрительные залы, бетонный центр города Гавр внесен в список наследия Юнеско. В Пекине были разрушены хутонги,[25] окружающие Запретный Город, а неподалеку были сделаны их искусственные реконструкции на потеху любопытствующим. В Труа фахверковые стены налепляют на блочные здания. Это искусство стилизации чем-то напоминает магазинчики в викторианском стиле, встречающиеся в парижском Диснейленде. Исторические центры, испокон веков бывшие очагами бунтов, послушно занимают свои места в организационной схеме метрополии. Они отданы туризму и престижному потреблению. Они — островки торговой феерии, поддерживаемой с помощью ярмарок, особой эстетики и сил правопорядка. Удушливая слащавость рождественских рынков всегда дается ценой усиления охраны и муниципальных патрулей. Контроль идеально вписывается в товарный пейзаж, показывающий всякому, кто готов его увидеть, свой авторитарный оскал. Мы живем в эпоху эклектики, смеси из мотивчиков, раздвижных дубинок и сахарной ваты. А уж сколько полицейского наблюдения стоит за всем этим — просто загляденье!