Авл Геллий - Аттические ночи. Книги I - X

• Название: Аттические ночи. Книги I - X
• Автор: Авл Геллий
• Издательство: Гуманитарная Академия
• Жанр: Античная литература
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-93762-027-9

Сочинение римского писателя Авла Геллия (II в.) «Аттические ночи» — одно из самых крупных известных нам произведений древней римской литературы — представляет собой собрание небольших разнородных по тематике очерков, отличающееся поистине энциклопедическим охватом сведений о различных сторонах жизни и науки своего времени. Автор затрагивает вопросы литературы и грамматики, риторики и философии, юриспруденции и истории, физики и математики, естествознания и медицины. Умело используя широко распространенный в его время принцип сочетания поучения с развлечением, Авл Геллий — весьма взыскательный стилист — может одинаково интересно и изящно преподносить читателю как рассказы о различных диковинных вещах, так и весьма специфические вещи — такие, как проблемы греческой и римской фонетики или тонкости толкования римского права.

Труд Авла Геллия — не только увлекательное и полезное чтение, погружающее современного читателя в самые разнообразные сферы античной культуры, но и ценнейший исторический источник: «Аттические ночи» содержат извлечения более чем из 250 древних авторов, в том числе огромное количество цитат из недошедших до нас памятников античной литературы более раннего периода.

Данное издание — первый полный современный русский перевод сочинения Авла Геллия — снабжено обширными комментариями и рассчитано как на специалистов, так и на широкий круг читателей, испытывающих интерес к античной истории и культуре.

---

(2) «Вот случай вам также узнать, что почти все мои слова и дела в течение долгой жизни, — сказал он, — не были достойны сожаления. (3) Я же в это самое время не обманываю себя, будто бы я не совершал ничего, память о чем была бы <мне> в тягость, [74] кроме, конечно, одного того, [относительно чего] мне все еще не вполне ясно, правильно ли я поступил или нет.

(4) В деле, касающемся жизни друга, был я судьей совместно с двумя другими [судьями]. Закон был таков, что этот человек подлежал осуждению. Итак, либо друг должен был лишиться жизни, либо к закону должен был быть применен подлог. (5) Я много вопрошал свою совесть о помощи в столь сомнительном деле. Кажется, то, что я сделал, в сравнении с иным легче перенести: (6) сам я молча вынес решении об осуждении, а тех, кто судил вместе [со мной], убедил оправдать. (7) Стало быть, в столь важном деле не были мной нарушены обязательства ни в отношении судей, ни в отношении друга. [Но] такую душевную муку я испытываю от этого, что, боюсь, не чуждо вероломства и вины то, что в одних и тех же обстоятельствах, в одно и то же время и в общем деле сам я склонился к тому, что мне лучше всего было сделать, а других убедил в противоположном этому».

(8) И ведь этот Хилон, человек выдающейся мудрости, сомневался, до какой степени он должен был идти против закона и против права ради друга, и дело это даже на пороге смерти тревожило его душу; (9) и в дальнейшем многие другие последователи философии, как сказано в их книгах, довольно подробно и обстоятельно исследовали, если выражаться их собственными словами, как они были написаны, [следующее]: «Следует ли помогать другу вопреки справедливости, и до какой степени, и в чем?». [75] Эти слова означают, что они исследовали, должно ли иногда ради друга действовать вопреки закону и вопреки обычаю, и в каких случаях, и до какой именно степени.

(10) Относительно этого вопроса, как я сказал [вслед за] многими другими, и Теофраст, [76] муж весьма почтенный и сведущий в перипатетической философии, [77] проводит самое подробное исследование, и записано это рассуждение, если мы правильно вспомнили, в первой книге его [сочинения] «О дружбе». (11) Эту книгу, очевидно, прочитал Марк Цицерон, когда и сам сочинял книгу «О дружбе». [78] Также и прочее, что следовало, по его мнению, заимствовать у Теофраста, со свойственным ему талантом и красноречием, он взял и переложил самым уместным и соразмерным образом; (12) но именно тот вопрос, труднейший из всех прочих, о котором, как я сказал, достаточно рассуждали, он прошел поверхностно и кратко, и не последовал тому, что ясно и точно было описано Теофрастом, но, опустив ту тщательность и как бы придирчивость, обозначил сам род дела словами немногими. (13) Эти слова Цицерона, если кто-либо захочет проверить, я привожу: «Итак, я считаю, что надо оставаться в тех пределах, чтобы как нравы друзей были безупречны, так была бы между ними общность во всех без исключения делах, решениях и намерениях, так что если даже по воле судьбы случится, что нужно будет помочь не вполне справедливым желаниям друзей, в которых дело бы шло об их жизни или репутации, то следовало бы отклониться от [прямого] пути, если бы только это не повлекло за собой величайший позор; ведь существует предел того, насколько дружбе может даваться снисходительность». [79]

«Когда, — говорит [Цицерон], - дело идет о жизни друга или о добром имени, следует отклониться от [прямого] пути, чтобы помочь его желанию, даже несправедливому». (14) Но какого рода должно быть это отклонение и каким отступление ради помощи и при сколь значительной несправедливости желания друга, он не говорит. (15) Однако к чему мне знать, что при таких опасностях для друзей следует отклониться от [прямого] пути, если это не повлечет для меня великий позор, когда он не укажет мне также, какой позор он считает великим и до какой степени мне следует дойти, отклоняясь от [прямого] пути? «Ибо до такой степени, — говорит он, — следует оказывать снисхождение дружбе». (16) Ведь именно о том самом, чему в особенности следует научиться, те, кто учат, говорят менее всего: насколько и до какого предела следует оказывать снисхождение дружбе. [80] (17) Знаменитый мудрец Хилон, о котором я сказал немного ранее, ради спасения друга отклонился от [прямого] пути. Но я вижу, насколько далеко он зашел; ведь для спасения друга он дал ложный совет. (18) Однако даже в конце жизни он сомневался, можно ли его по справедливости упрекать и обвинять.

«Против родины, — говорит Цицерон, — нельзя поднимать оружие ради друга». [81] (19) Это, конечно, известно каждому и, как говорит Луцилий, [82] «прежде чем родился Феогнид». [83] Но я не нахожу искомого: если ради друга должно действовать против права, против того, что дозволено, сохраняя, тем не менее, достоинство и спокойствие, и если следует отклониться, как он сам говорит, от [прямого] пути, то что, и до какой степени, и в каком деле, и до каких именно пределов надлежит сделать? (20) Знаменитый афинянин Перикл, [84] муж, на славу одаренный и прекрасно владевший всеми благородными науками, достаточно ясно, пусть и в одном только случае, высказал, что он думает [по этому вопросу]. Ведь когда друг просил его дать ложную клятву в его деле и тяжбе, он обратился к нему с такими словами: «Следует помогать друзьям, но лишь пока дело не касается богов». [85]

(21) Теофраст же в той книге, о которой я упомянул, со своей стороны, рассуждает об этом деле и более точно, и более сжато, чем Цицерон. (22) Все же и он при объяснении рассуждает не о каждом случае отдельно и не с определенными примерами, но применяет категории поверхностные и слишком общие, в целом примерно таким образом:

(23) «Следует принять, — говорит он, — невеликое бесславие или бесчестие, если благодаря этому делу для друга может обнаружиться значительная выгода. Ведь легкий ущерб умаленной чести воздается и восполняется другой, более значительной и важной почестью в помощи другу, и этот наименьший позор и своего рода ущерб для доброго имени подкрепляется приобретенными для друга выгодами». (24) «И не должно нам, — говорит он, — волноваться из-за имен, поскольку не равны по самому роду честь моего доброго имени и польза дела друга. Ведь их следует различать на основании значимости и подлинной силы, а не по именам и достоинствам родов. (25) Ибо когда в случаях равных или весьма недалеко [друг от друга отстоящих] положены на весы польза друга или наша честность, то честность, несомненно, имеет перевес; но когда польза друга гораздо более значительна, а нашей чести в несерьезном деле наносится легкий ущерб, тогда полезное для друга окажется более значительным в сравнении с тем, что мы считаем честным, подобно тому, как большое количество меди ценнее небольшой пластинки золота».

(26) К этому добавил я слова самого Теофраста об этом деле: «Воистину, если нечто более ценно по природе, не следует тотчас брать какую-либо меру этого, сравнимую с таким же количеством другого. Я говорю только, что, если золото ценнее меди, то и одинаковое количество золота в сравнении с таким же количеством меди не покажется большим; но и количество и величина будут иметь определенное значение». [86]

(27) Также философ Фаворин, [87] известным образом несколько сократив и опустив точное исследование справедливости, подобное оправдание снисхождения обосновал такими словами: «Так называемое снисхождение у людей есть ослабление точности в должном». [88]

(28) Затем далее тот же Теофраст рассуждает примерно следующим образом: «Однако иногда, — говорит он, — другие внешние обстоятельства, а сверх того и прочие — как бы привески лиц, причин, времен и неизбежности самих обстоятельств, которые трудно заключить в правила, — управляют, руководят и словно повелевают этой незначительностью и важностью дел, и всеми этими оценками должного, делая [их] то незыблемыми, то недействительными».

(29) Это и тому подобное Теофраст описал достаточно осторожно, тщательно и добросовестно, старательно разбирая и разделяя, самоуверенно вынеся приговор, поскольку, действительно, разнообразия причин и времен, тонкостей различий и оттенков и прямого, постоянного и определенного в каждом отдельном случае наставления, которое, как я уже сказал, мы не нашли в первой части этого трактата, они не содержат.

(30) Известны не только некоторые другие полезные [дела] и мудрость этого Хилона, с которого мы начали данное небольшое исследование, но и то, более всего представляющее несомненную пользу, что два яростнейших чувства, любовь и ненависть, он удержал в рамках меры. «До того предела, — сказал он, — люби, словно по воле судьбы тебе предстоит и ненавидеть, и также питай ненависть до того [предела], словно впоследствии ты, возможно, должен будешь любить».

(31) Об этом самом Хилоне философ Плутарх в первой книге [своего сочинения] «О душе» написал в следующих словах: «В древности Хилон, услышав, как кто-то говорил, что у него нет ни одного врага, спросил, не так ли [дело обстоит], что у него нет и ни одного друга, считая, что вражда по необходимости следует за дружбой и сплетается [с ней]». [89]