Сэйс Нотебоом - Филип и другие

• Название: Филип и другие
• Автор: Сэйс Нотебоом
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-7516-0586-1

Роман знаменитого нидерландского поэта и прозаика Сейса Нотебоома (р. 1933) вполне может быть отнесен к жанру поэтической прозы. Наивный юноша Филип пускается в путешествие, которое происходит и наяву и в его воображении. Он многое узнает, со многими людьми знакомится, встречает любовь, но прежде всего — он познает себя. И как всегда у Нотебоома — в каждой фразе повествования сильнейшая чувственность и присущее только ему одному особое чувство стиля.

За роман «Филип и другие» Сэйс Нотебоом был удостоен премии Фонда Анны Франк.

---

— Почему ты молчишь? — прошептала она. Она нагнулась ко мне, чуть повернув голову в сторону парня из Утрехта: — Three is а crowd.[26]

В метро, по дороге к Порт д'Орлеан, она продолжала гладить мою руку, ей это явно нравилось. Мне бы хотелось, чтобы она перестала это делать, если честно, мне это было неприятно. Вернее, не совсем так; дело вот в чем, я все время думал, что она хочет, чтобы я ее поцеловал и обнял, — а я думал, что ни за что не смогу сделать это хорошо или — сделаю недостаточно хорошо, потому что она совсем старуха; я знал, что она спала со многими мужчинами, но не собирался ей это говорить.

Soit.[27] Ключ остался снаружи, парень из Утрехта — внутри, я поцеловал ее и ощутил ее тепло, но тут же заметил, что это не я ее поцеловал, а она меня и что она обняла меня и погладила.

Она сказала, и я мог не только слышать ее, но и чувствовать, так близко ко мне она была:

— Ты такой странный, глаза у тебя…

Больше она ничего не сказала, вздохнула и отпустила меня.

Мы медленно пошли назад, в сторону бульвара Брюна, мы пили кофе в баре, а молодые работяги играли в настольный футбол, и я запомнил все, что они говорили. Двое из них были одеты в комбинезоны, трое других носили кричаще яркую дешевку. Звонкое щелканье их игры и хриплые, невнятные выкрики заглушали музыку пластинок Паташу.[28]

Двое парней подошли к нам поближе.

— Vous êtes Américains?[29] — спросил один, он был немного навеселе.

— Нет, она — ирландка, а я — голландец, — ответил я.

— Нет, — сказал парень, — вы американцы, — и крикнул остальным: — Они американцы! — а потом добавил, обращаясь к нам: — Хотите выпить с нами?

Это сходилось с тем, что мы прочли в путеводителе парня из Утрехта насчет характера парижан. Мы приняли их предложение, но тут я почувствовал, как она под столом сжала коленками мою ногу, и понял, что она хочет уйти, да я и сам хотел уйти, потому что опасался: они увидят, чем она там занимается, и будут говорить об этом между собой или смеяться над нами.

— Французский пролетариат, — сказал один из работяг, — предлагает американскому капитализму выпивку.

Остальные засмеялись — теперь они окружили наш столик и смотрели, как мы пьем кофе.

— Мы не американцы, — повторил я. — Она приехала из Ирландии, Дублин, а я — из Голландии. La Hollande, Pays-Bas,[30] Амстердам.

— Нет, — сказал старший из них или предводитель, тот, что был немного навеселе. — Amerikanen, New York. How do you do. Américains, capitàlistes.[31]

Мы допили свой кофе, поблагодарили их и пожали им руки. Они проводили нас до двери, и я увидел, что они все еще смотрят нам вслед, когда, метрах в ста от бара, она меня поцеловала.

Я притянул ее к себе. И вдруг увидел, что они идут за нами.

— Они идут за нами, — сказал я.

Она оглянулась. Они приближались, а когда мы ускорили шаг, побежали.

— Бежим, — сказал я ей, — мы успеем добежать до кемпинга, тут недалеко.

Но она не хотела бежать, и они нас догнали. Мы остановились, никто не сказал ни слова, и поэтому все выглядело странно, даже немного страшно, когда они нас окружили.

Наконец предводитель, который угощал нас кофе, заговорил.

Он крепко схватил меня и начал:

— Тут важный вопрос. Все не так серьезно, но… — Теперь он был уже по-настоящему пьян. — Приключилась неприятность, — прошептал он. Остальные молча стояли вокруг нас.

— Чего они хотят? — спросила Вивьен. Она не понимала по-французски.

— Я не знаю. — И я спросил предводителя, все еще державшего меня: — Чего вы хотите? Отпустите меня.

Он схватил меня за плечи и встряхнул.

— Заткни пасть, грязный, тупоголовый америкашка, — заорал он. — Дело в том, что ты с девушкой.

Он отпустил меня. Я был напуган.

— Пошли отсюда, — сказал я Вивьен.

Но она снова спросила:

— Чего они хотят?

И я заорал:

— Я тебе уже сказал, что не знаю.

Предводитель снова ухватился за меня.

— Тут небольшая трудность, — сказал он. — Кое-что не сошлось в кассе. Касса, в кафе. Совсем ненамного.

Я почувствовал ужасную усталость. На улице не было ни души.

— Это действительно досадно, — бормотал он. — Серьезная неприятность. Совершенная мелочь. Пошли с нами в кафе, а?

— Ладно, — согласился я, — и спросим самого patron, что там случилось.

И мы, все вместе, медленно направились в сторону кафе, тупо и молча, как стадо, — пока они внезапно не остановились. Я хотел идти дальше, но он принялся орать:

— Теперь ты должен остановиться, ты, проклятый, вонючий… — И вдруг замолчал.

— Я думал, мы должны вернуться в кафе, — сказал я, но он схватил меня за одежду и закрыл мне рот своей здоровенной лапой, потом зажал нос другой рукой, так что я совсем не мог дышать.

— Если бы с тобой не было девушки!.. — взвизгнул он, а потом выругался, отпустил меня и заговорил плаксивым голосом: — Такая неприятность, просто не могу сказать.

Я начал медленно отступать, пока не увидел, что один из них держит в руке нож. Это уже серьезно, подумал я, нож был ржавый, и я спросил:

— Сколько?

— Шестьсот, — ответили они.

— Шестьсот, — перевел я Вивьен, потому что у меня с собой денег не было.

— Почему? — спросила она, но я не ответил.

— Спроси тогда у них, в чем дело.

— Сама видишь, они пьяны.

Она вытащила бумажник.

— An Irishman would have fought the lot of them,[32] — сказала она, — Раз, два, три, четыре.

Она отсчитывала стофранковые банкноты в протянутую потную ладонь.

— Тут только четыре, — сказал он, — я видел, у тебя там еще бумажка в тыщу франков.

— Спроси, найдется ли у него сдача.

В ответ на мой вопрос он помахал в воздухе только что полученными от Вивьен банкнота-ми. Она отдала ему тысячефранковый билет и получила сдачу — четыре сотни.

— Такая неприятность, — сказал он, пожимая нам руки. Теперь он плакал по-настоящему. — Мне очень досадно… дурацкий спор. — И они ушли прочь.

Мы не сказали друг другу ни слова. Я знал, что она считает меня трусом, и через некоторое время спросил:

— Ты, конечно, думаешь, что я трус?

— Нет, мне только жаль, что так вышло, — сказала она. — Ты ведь не умеешь драться, правда? И потом, что может сделать один человек против пятерых?

«Да, — подумал я, — она права», — и даже нашел себе оправдание:

— Бог знает, что они бы сделали с тобой, они были пьяны. — Но думал я только о том, что ирландец дрался бы с ними, и знал: она тоже думает об этом. Вдруг она остановилась:

— Давай забудем об этом. Совсем забудем, как будто этого никогда не было.

И мы пошли дальше.

Улицы были тихими, но вдалеке слышался шум города. Она непрестанно касалась моей руки, я понимал, чего она от меня ждет, и наконец схватил ее, прижал к стене, и стал ласкать — но при этом не терял головы, и отмечал про себя, не знаю, как сказать иначе, все детали ее лица — крошечные мягкие волоски на щеках, розовый, чувственный рот. Вдруг она зашевелилась под моими руками, задрожала, как парусник, поймавший попутный ветер, — и я услышал, что она говорит, но не мог понять — о чем.

— Что с тобой? — спросил я. — О чем ты? — И медленно разжал руки.

Но она отвернулась от меня. И стояла так некоторое время, с полуоткрытым ртом.

Наконец она спросила:

— Тебе сколько лет?

— Восемнадцать.

— Кто научил тебя этому?

Я и не знал, что сделал что-то особенное, — я делал то, что должен был, по моим понятиям, делать, и считал, что именно так поступали в подобных случаях остальные.

— Я никогда еще не спал с женщиной, — сказал я.

Она взяла меня за плечи и притянула поближе к себе:

— Ну, так не делай этого никогда.

— Ты-то наверняка спала со многими.

Она кивнула в знак согласия задумчиво, словно подсчитывая:

— Но я больше этого не делаю. — И вдруг заплакала.

Я пришел в бешенство. Не рыцарская реакция, но что ж тут поделаешь.

— Не плачь, — сказал я, — не надо. — И подумал: почему это все норовят поплакать у меня на плече? И впервые вспомнил дядюшку Александра в тот первый вечер в Лоодсдрехте, когда он сказал, что никогда не плачет.

— Я не плачу, — сказала она, — но откуда ты знаешь, что у меня горе?

— Твои глаза… — я обвел вокруг них кончиками пальцев, словно рисуя оправу очков, — вокруг них столько морщинок.

Я так и стоял, обнимая ее, а она плакала, прислонясь к стене.

Наконец она сказала:

— Он был такой чудный. — Она сделала ударение на «чу», отчего все слово приобрело странное подвижное звучание.

— Кто? — спросил я.

— Мой ребенок.

— У тебя был ребенок… — Я почувствовал отчуждение. — Думаю, что мне пора спать, — сказал я.

Потом я поцеловал ее на прощание, а она все рассказывала о мужчине, который оставил ее:

— Он был такой красивый и большой и все делал так чудесно; я без труда могла заставить его жениться, без труда, он сам предложил, хотя не хотел настоящего брака. Я этого не сделала, потому и получила — то, что получилось. — Она подняла голову и прямо посмотрела на меня. — У тебя странные глаза, — сказала она, — соблазнительные глаза, наверное, при дневном свете они у тебя зеленые; кошачьи глаза.