Сэйс Нотебоом - Филип и другие

• Название: Филип и другие
• Автор: Сэйс Нотебоом
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-7516-0586-1

Роман знаменитого нидерландского поэта и прозаика Сейса Нотебоома (р. 1933) вполне может быть отнесен к жанру поэтической прозы. Наивный юноша Филип пускается в путешествие, которое происходит и наяву и в его воображении. Он многое узнает, со многими людьми знакомится, встречает любовь, но прежде всего — он познает себя. И как всегда у Нотебоома — в каждой фразе повествования сильнейшая чувственность и присущее только ему одному особое чувство стиля.

За роман «Филип и другие» Сэйс Нотебоом был удостоен премии Фонда Анны Франк.

---

Я ходил по садам с трещоткой, отпугивая скворцов. Мы кричали хой-о, хой-о, хой-о, трещали и стучали консервными банками, а когда сбор вишен закончился, я уехал на остров Тексел, сперва — обрывать листья тюльпанов, после — выкапывать луковицы. Я почти ничего не помню, только землю, мокрую по утрам, сухую и колючую днем, когда солнце поднималось высоко. Мы стояли коленками на земле и руками выковыривали из нее луковицы, кидали их на огромные сита и трясли, чтобы сбить комки земли. Помню, иногда шел дождь, а мы, склоненные над огромным полем, казалось, занимались любовью с землей и требовали ее ответного чувства. Потому что, хотя это и неправда, многие считают себя порождением замли, а не какой-то там бабы.

Все это я делал, чтобы заработать денег — потому что собирался продолжать поиски, и я их зарабатывал в Голландии, но не нашел ее там, потом — в Германии, но и там ее не было; наступил сентябрь, начиналась осень, и однажды, ранним утром, я пересек границу Дании.

После проверки паспортов я взглянул на штамп и прочел: KRUSAA — Въезд.

Поднял глаза — и увидел ее.

5

Все, кто прошли контроль и получили штамп Krusaa, могли видеть, как я остановился справа от дороги, у кустов, и сказал ей:

— Привет, я искал тебя повсюду.

***

На ней были теперь бархатная куртка, узкие вельветовые брюки и изящные туфельки с тесемками, на босу ногу.

— Тебе не холодно? — спросил я — Босиком? Осень уже…

— Да, — сказала она. — Мы купим чулки в Копенгагене.

— Может быть, и раньше, если не найдем попутки до Копенгагена. Возьми пока мои носки.

Так она и сделала, тем более что у меня размер ноги оказался ненамного больше; а потом мы вышли на дорогу вместе, она — держа два плоских чемоданчика в левой руке, ручки она связала веревкой, чтобы было удобнее нести, и вскинув на правое плечо сумку с едой и одеждой.

Первая попутка довезла нас до Аабенраа, там мы купили ей чулки и игральные карты, в одном из кафе.

— Я еду до Хадерслев, — сказал водитель следующей попутки, но в конце концов довез нас до Копенгагена, мы так и не поняли почему: он с нами не разговаривал. Он подобрал нас в полдень, а высадил на окраине Копенгагена уже ночью.

Так как он молчал, мы тоже не сказали друг другу ни слова, только на переправе, когда он оставил нас одних, она поговорила со мной. Мы стояли на корме и смотрели на след, оставляемый паромом на воде, и на огни, которые начали зажигаться в Найборге, потому что наступил вечер.

— Чем ты любишь заниматься? — спросила она.

— Я люблю читать, и рассматривать картинки, и ехать в автобусе, вечером или ночью, мы устраивали такие праздники с дядюшкой Александром.

— А что еще?

— Сидеть у воды, бродить под дождем и иногда целовать кого-нибудь. А ты?

Она подумала немного, а потом сказала:

— Петь на улице, или сидеть на тротуаре и разговаривать сама с собой, или плакать, потому что начинается дождь, но это не всегда удается, ты не можешь сидеть на тротуаре и говорить сам с собой, потому что люди подумают, что ты сбрендил, и тебе придется убраться оттуда.

— А чем еще ты любишь заниматься?

— Думать о том, что я похожа на свою бабушку.

«Что же у тебя за бабушка?» — подумал я, но она ответила раньше, чем я спросил:

— Она иногда кажется странной даже мне, жизнь сделала ее такой, что ей трудно общаться с детьми.

«У тебя вообще не было бабушки, — подумал я, — это неправда, потому что не похоже на то, о чем говорил Мавентер.

— Она была уже старая, но держалась прямо и иногда сердилась на нас, детей. А мы удивлялись. Меня это огорчало, потому что все осуждали ее стиль жизни. Никто не понимал, что управляет ею дикарское сердце, которое знает, что она вот-вот умрет. Я думаю, ей было особенно плохо в ноябре. Она рассказывала мне, что у нее совсем отказали ноги, они все в шрамах от корней, хвои и пеньков в лесу, где она гуляет часами, всегда одна, с серпом в руке. Я однажды пошла за ней. Она была как лесной зверь, дикий зверь, который ищет место, чтобы умереть в одиночестве.

Я подумал, но без большой уверенности, что, может быть, эту картинку она, предчувствуя собственную старость, нарисовала в воображении.

Вода пенилась под нами, и мы следили за игрой луны, которая пыталась поймать в свой луч паром; а позже, ночью, в городе началась уже наша игра — из-за того, что было слишком поздно, мы не стали ложиться спать. Мы сели на трамвай, чтобы доехать до порта, место называлось Найхавн.

— Смотри, лодка, — сказала она; мы сложили вещи на набережной и спустились в нее.

— Как тебя зовут? — спросил я, хотя отлично знал, что ее зовут Марсель; этот тип, Мавентер, сказал мне.

— Ты сам должен дать мне имя, — сказала она и повернулась ко мне так резко, что лодка качнулся на воде, и странно строгим показалось мне ее лицо, словно выточенное из старой слоновой кости.

— Ты так близко от меня, — прошептал я, — можно я возьму в руки твое лицо?

Так как она не ответила, я взял ее лицо в руки, и оно легло в них точно, словно изгиб высоких скул был подогнан под мои ладони…

— Теперь закрой глаза, — сказал я, — закрой глаза. — Чтобы поцеловать ее в веки, вздрагивавшие над закрытыми глазами, сиреневые, как растущие по краям болот на юге цветы, название которых я забыл.

— Я назову тебя Победительница, — сказал я, и отпустил ее осторожно, боясь, чтобы мои руки не причинили ей боль, но она вдруг рассмеялась, ее лицо стало очаровательным, свет играл на ее зубах и тонул в глазах, ставших вдруг огромными и еще более загадочными.

— Что ты прячешь в своих чемоданчиках? — спросил я и подумал, что она может не захотеть ответить, потому что даже своего имени она мне не назвала, но она распустила веревку, которая связывала чемоданы, и откинула крышки.

— Это моя свита. Я собираюсь завести себе двор.

И тогда она станет принцессой.

Это был маленький граммофон с пластинками.

— И это тоже моя свита, — добавила она, указав на книжку, лежавшую сверху. — Позвать их?

«Да», — подумал я и сказал:

— Позови их.

— Но тогда ты должен позвать свою свиту.

У меня нет свиты, хотел я ответить, но вспомнил о том, что рассказал мне Мавентер, и сказал:

— Думаю, я тоже смогу их позвать, думаю, что да.

— У тебя ведь есть книжка?

— Да, — сказал я, надеясь, что, хотя большинство людей находит странным, когда кто-то читает стихи, она, может быть, не будет над этим смеяться; и я протянул ей маленькую книжечку, в которую переписывал понравившиеся мне стихи и которую всегда носил с собой.

— Прекрасно, — кивнула она, — в точности, как моя, высочайшей пробы, un très noble cortège. У тебя есть расческа?

Я дал ей свою расческу, она причесалась, привела в порядок одежду и велела мне сделать то же самое.

— Почему? — спросил я; она не ответила, но спросила, где мы находимся.

— В лодке, — ответил я, — в Найхавне, в Копенгагене.

— Да, — сказала она, словно считала это невероятно важным. — Мы привели в порядок волосы, теперь, я думаю, мы можем начать. — И она поставила пластинку, Cortège из «Сонаты» Доминико Скарлатти, и тотчас со стороны Хавнгаде показались три удивительных лодки, украшенные астрами и зеленью; в первой, раскрашенной в осенние цвета, сидел совершенно неподвижный камерный оркестр — чуть колыхались в воздухе серебяные нити париков и края жабо, в остальном же они сидели как нарисованные, пока клавесин исполнял Cortège.

— Это сам Скарлатти, — шепнула она, и я вспомнил, что этот композитор был как-то раз с визитом в доме дядюшки Александра и я был представлен ему, хотя его самого так и не увидел.

— Там и другие есть? — спросил я, но там были только те композиторы, чьи пластинки у нее были.

— Тот, с рыжими волосами, сзади — Вивальди, — показала она, и я заметил, что она чуть покраснела, а он словно поклонился, когда она ткнула в него пальцем.

Лодки проплыли мимо нас.

— Если заглянешь в свою книжечку, узнаешь их, — сказала она. — Погляди-ка! — И она положила книжечку себе на колени. Я видел людей в лодке, они тихонько переговаривались; некоторые были одеты в костюмы минувших эпох и совершенно не помнили о том, что давно состарились и ушли; впрочем, печать старообразности лежала на их лицах.

— Вон Поль Элюар. — Она толкнула меня, и я увидел и прошептал:

— Зачем он здесь?

Она ткнула пальцем в книжечку, и, пока ветер не перевернул страницу, я успел прочесть строки:

Avec tex yeux, je change comme avec les lunes.

и

Pourquoi suis-je si belle?
Parce que mon maotre me lave.[51]

Он пожал нам руки, присел рядом и заговорил с нами — и еще не наступил вечер, а я успел поговорить со многими и представил ей людей из моей свиты, таких, как Каммингс,[52] потому что он написал: