Николай Лесков - Юдоль

• Название: Юдоль
• Автор: Николай Лесков
• Жанр: Русская классическая проза

---

Ей "покинули" сколько могли корочек и охапки три хворосту, чтобы она могла им понемножку топить избу, и оставили ее на волю божью. Несчастная абандона коротала дни одинокая в пустой и почти холодной избе, для согревания которой было очень мало топлива. Она сидела днем - под окошечком, пряла какую-то посконь я томилась и от голода, и от стужи, и от немощи, и от одиночества, и в этом положении ее навещала только одна подруга - таких же лет девочка из соседней избы. Разумеется, и эта девочка была такая же бедная, но та, первая - была тихая и покорная, а эта, вторая - очень бойкая и, как увидим, слишком предприимчивая.

Она и наделала бед, из которых сложились потом разнообразные легенды, ходившие по округу и еще сохраняемые, может быть, и доселе.

У этой, второй девочки - "озорницы", недавно умерла мать, и отец ее отложил новую женитьбу "до урожая", а пока он сам уходил побираться с двумя мальчиками, а "озорницу" он жалел таскать, потому что ей было не во что одеться.

Ей также "покидали кусочков и топливца", и она оставалась "при избе". А как одной в избе сидеть скучно, то "озорница" приходила скучать к смирной соседке.

Вдвоем им было веселее и теплее и дни коротать и ночь спать.

Девочки ладили между собою, несмотря на то, что резвая, приходя к тихой, не давала ей покоя и не раз ее забижала; но это все было ничто в сравнении с тем, что она один раз устроила.

Однажды, в холодный и солнечный день, утром, когда обе девочки встали, - хворая хозяйка начала набивать хворостом печь, а озорница убежала "свою избу проведать" и долго не возвращалась; но потом хворая слышит, что кто-то отворил дверь, которая вела с надворья в сени, и сейчас же в сенях послышалось блеяние ягненка.

Немощная девочка удивилась, потому что во всем их конце деревни давно уже ни ноги овечьей в живых не осталось, и ягненку взяться было неоткуда. Уцелело же несколько овец только у двух "богатеев", но это было в дворах на противоположном конце деревни. Оттуда сюда забежать ягненку было далеко, да и незачем.

Но, однако, больной, ясно было, что у нее в сенях есть ягненок и что он пришел туда не своею охотою, а его кто-то тащит и в то же время запирает за собою дверь с надворья.

Больная стоит у печи и смотрит на дверь, а дверь, вдруг распахнулась и с клубом холодного облака врывается в избу соседняя озорница, а перед собою толкает маленького черненького ягненочка. Больная спросила ее:

- Чей это баранчик? А озорница ей отвечает:

- Разве не видишь, что мой?!

- Нет, исправди чей?

- Да вот исправди и есть, что мой.

- Чего ты врешь!

- Ничего не вру: в моих руках, так, стало быть, мой. Давай мне, девушка, поскорей нож - я его зарежу! Та удивилась.

- Что ты, - говорит, - выдумала!.. Уйди ты!

- Ну как же, так я сейчас и ушла! - поддразнила озорница и добавила: Мы эту барашку сейчас обдерем, и спечем, и есть будем.

А сама увидала в эту минуту на столе хлебный нож, схватила его, зажала барашка в колени и перерезала ему горло.

Хворая было бросилась, чтобы отнять барашка, да уже поздно было: барашек трепетал и фыркал кровью.

Девочки побранились, и хозяйка хотела выгнать гостью вон из избы вместе с зарезанным ягненком; но озорница ее не послушалась и не пошла вон, а схватила из-под лавки рогожу и хотела закрыть ею окно, чтобы никто случайно не заглянул в это окно и не увидал, что тут делается; но едва она зацепила на веретено один угол рогожи, как заметила, что к окну снаружи прильнуло детское лицо в огромной шапке, и шепелявый полудетский голос проговорил:

- А я все видел, что вы, сибирные, сделали! Робкая хозяйка так и замерла, а бойкая виновница всего происшествия дала ей знак, чтобы она молчала, а сама закричала на говорившего:

- Ан врешь, ты ничего и не видел!

- А вот же, убей меня бог, видел! - отвечал мальчик, в котором обе девочки теперь могли узнать картавого хозяйского сына из того самого двора, чьего ягненка озорница заколола.

- Ну, а если видел - так скажи: что же ты видел?.. - переговаривалась она, продолжая держать против окна рогожу. - Я видел, что вы нашего ягненка зарезали, - отвечал мальчик.

- Ну вот ты и врешь!

- Нет, видел... я сейчас побегу и тятьке скажу. Тут озорница не стала больше спорить, а переменила тон:

- Нет, ты слушай... ты, хороший мальчик, - этого пустого не сказывай!

- Ан скажу... Зачем вы зарезали?!

- Да на, посмотри, - барашек жив еще.

- Не ври, не ври! Я видел, как ты на - него верхом села да по горлу его полоснула!..

- Ну, а вот поди же, посмотри, - он жив.

- А зачем он не кричит?

- А зачем ему кричать, когда ему хорошо. Бяшка! бяшка! Ишь, смотри... хвостиком махает! Поди посмотри, как ему хорошо, - тебе и самому так захочется.

Мальчик хотел посмотреть в окно, но девочка не отвела рогожи, а упорно звала его в избу,

- Поди, - говорила она, - поди сюда в избу... Ишь ты какой молодчик! И чья это только на тебе такая шапка ухастая?

- Шапка дедкина.

- То-то, ты в ней ишь... как купец, пригожий. Она у тебя, гляди, в середке-то еще, должно быть, пуховая?

- С перьями. - Тот-то я и вижу, что из нее из середки перо куриное лезет... Поди, я тебе эту дырку в шапке иглой зашьют

- Не надобно.

- Отчего же так не надобно? Иди, дурачок - я зашью.

- Свои бабы зашьют.

Девчонка бойко его передразнила:

- "Свои бабы зашьют"... Легко ли радость какая в своих бабах! К нам иди - у нас лучше.

- Не надобно.

- Зарядил одно: "не надобно"! Иди говорю тебе, - увидишь, что надобно будет:

Мальчик стал водить по снегу хворостиною и, - заминаясь, повторил:

- А что будет?

- Хорошо поиграем с тобою... Иди скорее!

Мальчик еще больше заколебался и глухо протянул:

- Не надо было барана резать... Зачем зарезала?

- Да полно тебе все про одно, дурак!.. Иди... я за тебя замуж выйду, а она будет свахою, а потом я тебя на ней женю... Иди... хорошо поиграемся.

Маленькая сирена восторжествовала, и еще меньший сатир, в дедкиной шапке на курином пере, будто нехотя пополз к двери избы, куда его поманили на обещанные забавы, а чуть только он отворил дверь и перелез через порог, в дедкином треухе и с огромною хворостиною, озорная девочка сейчас же схватила его за руку и говорит:

- На-ка, игрунок, смотри-ка, где ваш ягненок-то!

- А где же он?

- Вон, вон, - гляди, он сигает вверху на полочке!

Мальчик этот был моложе обеих девочек - ему всего было лет десять, но он понимал, что барашек не птица и что ему наполице быть не пристало; однако мальчик поднял вверх голову, а девочка в ту же секунду нахлобучила ему шапку до подбородка, - воткнула ему в горло ножик и толкнула его коленом в спину так сильно; что он упал ниц, и ножик еще глубже вонзился в его горло.

Мальчик лежал ниц, замирал в тихих, но сильных содроганиях и захлебываясь собственною горячею кровью, которая лилась из раны прямо в шапку и, наполняя ее, быстро задушила его через рог и ноздри. Он не вскрикнул и даже не подал стона, и можно сказать был убит мастерски, да и сам себя вел молодецки: придя сюда поиграть в мужья, он в самом деле вел себя мужественно - не плакал и не жаловался на женское предательство, а лежал, как жертва коварства и любви, распластав руки вразмет в разные стороны и не выпуская из крепко сжатой ладони ореховой хворостины.

Как шел на свидание, так и умер во всей своей пышной представительности.

Больная девочка, увидя такое происшествие, заголосила и хотела выбежать из избы, но гостья погрозила и ей ножом и сказала:

- Чего ты боишься?.. Он сам наткнулся. Хотел играть - вот и поиграл... Слушай меня, а то и тебе то же будет. Пихай больше хворосту в печь... Мы этого мальчонку сожжем - и знать ничего не будут, а барашка спечем и поедим убоины.

Больная девочка, дрожа от страха, стала исполнять распоряжения своей гостьи: они с очень большим трудом запихали убитого мальчика в печь, потому что растопыренные руки ребенка и хворостина, которую девочки никак не могли вырвать из окоченевшей руки, давали мальчику самооборону; он растопырился в самом устье печи и не хотел лезть, так что с ним, с мертвым, пришлось бороться и драться. Только после многих трудов и усилий его, наконец, одолели и пропихали в печь, и завалили его хворостом, и зажгли этот хворост, а потом принялись свежевать барана; но дело это тоже пришлось им не по силам.

Чтобы снять кожу с убитого животного, для этого нужно известное уменье, которого у девочек не было, и притом они сделали упущение, дав трупу барашка закоченеть, после чего освежевать его стало еще труднее. А потому они все перепортили и бросили, а откромсали кое-как, вместе со шкурою, одну ляжку и принялись ее печь без всякой приправы и в той же самой печи, где теперь сожигался убитый мальчик.

Мальчик горел, запихнутый в печь подальше, а баранья ляжка пеклась в той же печи, только поближе к устью, и у загнетки стояла робкая девочка-хозяйка, подбивая к огню хворост, а озорная гостья убирала хату, то есть засыпала сором и золою кровь, пролитую на земляной пол, и металась, не зная, куда сбыть с глаз долой выпущенную из барана утробу.