Фима Жиганец - Тюремные байки. Жемчужины босяцкой речи

• Название: Тюремные байки. Жемчужины босяцкой речи
• Автор: Фима Жиганец
• Жанр: Контркультура
• Год: 1999
• ISBN: 5-222-00958-0

В очередной своей книге скандально известный переводчик шедевров классической поэзии на уголовный жаргон рассказывает читателям веселые и не очень веселые истории из жизни арестантского народа, большинство из которых произошло на самом деле и лишь в определенной мере расцвечено яркими подробностями и живым, сочным уголовным жаргоном. Местам лишения свободы автор отдал почти 20 лет и знает быт и нравы страны Зэкландии не понаслышке. Вторая часть книги – увлекательный рассказ о происхождении многих слов и выражений так называемой «блатной музыки» – криминального русского сленга. Автор рассматривает блатной жаргон не как «тайный» язык, а как форму существования живого великорусского языка. Читатель узнает много неожиданных фактов, убедится, что воровскоеарго тесно связано со славянской мифологией, историей нашей страны, бытом ремесленников, крестьян, священнослужителей; открытием для многих станет то, что «блатная феня» была не чужда Петру I и Александру Пушкину...

---

– Ты, пархатый, не тронь Христову веру! – подскочил на заднем ряду Егор Андронов, возглавлявший в колонии арестантов, прибившихся к православию. Недавно они с дозволения хозяина соорудили в зоне небольшую церквушку, прилепив её одним боком к школе. Приходящий с воли к осуждённым батюшка посетовал, что эдак не по уму – как же, мол, совершать крёстный ход вокруг храма? Но всё же освятил и даже пустил по сему поводу обильную пастырскую слезу.

– Слышишь, ты, овца заблудшая! – огрызнулся Миня. – Кто бы гавкал! Егорий-Победоносец, ты бы лучше нам тиснул, кто спиздил со святой ударной стройки два ведра зелёной краски и сменял её в третьем отряде на баллон самогона? Причём, что характерно, – у пидоров!

– Самогон не ебётся! – парировал Егорий мощным и неопровержимым доводом. – Мне его петухи из баллона в баллон слили…

– Глохнуть всем! – сотряс помещение громоподобный рык Леща. – Кончайте этот кипиш! Мусоров, что ли, скликаете? Кто там следующий на подиум?

– А это куда?

– Сейчас покажу, дай только мотню расстегнуть!

Следующим оказался здоровенный бугай Валя Смирный (в миру – Смирнов). Смирный был типичным «мужиком» из тех, кого называли «сохатыми»: смирно пахал на промке, смирно отстёгивал на общак, смирно послал на хер начальника отряда, когда тот предложил Вале возглавить секцию профилактики правонарушений, то есть «лагерных полицаев». Так же смирно притопил слегонца двух бакланов на дальняке[48], когда те решили показать «рогомёту» свою крутизну. Был Валя обычно суров и молчалив.

– Славны дела твои, Иегова! – прокомментировал неугомонный Миша Ашкенази появление нового персонажа. – Вот, наконец, и камни возопили…

Кто-то сзади хлопнул Мишу по башке брошюрой «Воспитание чести и достоинства у старшеклассниц», и очередной претендент завёл свою волынку.

Рассказ смирного рыболова

СЕЛО НАШЕ СТОИТ НА БЕРЕГУ РЕЧКИ. Битюг называется. Да не село называется, а речка. Это в Воронежской области. Места хорошие, грибные да рыбные. У нас испокон веку все рыбалят, и сроду на улов не жалились. Я с мальства удочку хвать – и на берег.

Как подрос, конечно, мы с парнями полегоньку на сети перешли. Мы ж не пацанята, чтобы день убить и на дондышке пару ершей притащить. Рыбнадзор? Дак свои ж, местные. Делись по-братски – и всех делов.

К хорошему быстро привыкаешь, вскорости и сетка тожить надоела. Всё ж таки двадцатый век на дворе, а мы как обезьяны с палками-копалками. Потихоньку начали рыбёшку глушить. Тогда ещё взрывчатки этой сахарной не знали – гематоген не то как… Ну да, вот это самое слово. Мы по-крестьянски: толовую шашечку хлобысь в воду – а оттель карасики кверху брюхом. Только сгребай их, болезных, косяками – да на сковородку.

А как я с зоны воротился… Не всё одно, за что сидел? По мелочи. Мы с Гришаней, соседом моим, два комбайна пропили. А Чё такого? Их, этих «Нив», в колхозе в те поры было как мусору. Каждый год по несколько штук пригоняли. Мы ж их не сразу пропили, а с машинного, значить, двора по частям перетаскали. Кабы сразу, тогда конешно… Как воротился я с зоны, гляжу – маманя ты моя родная! В деревне как на передовой. Какие удочки, какие сетки? Только грохот стоит. Ты как дитя малое. Да этими шашками тебя в любой военной части загрузят, как баржу арбузами. А мы взамен – картошечку, молочко, сметанку. То есть обмен – по-городскому называется навроде как бампер, но не бампер… О, вот это самое слово.

Я, значить, решил безобразие прекратить. Если каждый будет природу глушить, это ж сколько рыбы надо? Ну, кому морду набил, кого постращал. Так что вскорости всё село знало, что с шашками можно рыбалить только мне да брательнику моему Коляне. И настала у нас тишь-гладь, божья благодать.

Сидим как-то с Коляней на бережку, никого не трогаем, наслаждаемся. Понятное дело, в «сидоре» пяток шашек лежит. Чё б мы иначе на бережку-то делали? Гляжу, старушонка семенит, Анисимовна. Она деда своего год как схоронила, живёт одна, а хозяйство не тянет: за восемьдесят годков перевалило. Подкатила к нам, говорит – мол, доброго здоровьица, ребятки… Ну, здорово, Анисимовна, чего тебя сюда занесло, старую? Чего на печи не лежится? Да вот, говорит, ребятки, пособили бы вы мне бычка забить. Умаялась я с им, окаянным, пущу его на мясо, меньше хлопот. Только как бы так его жизни лишить, чтоб не мучился? А то ить этот Яшка (бык это – Яшка) у меня на руках вырос, я его чуть не своей титькой прикармливала… Не снесу я его страданий.

Колян-то, брательник, парень у нас в семье башковитый. Он даже в ветеринарном техникуме полгода учился, посля бросил и шоферить пошёл. Потом, как грузовик-то по пьяной лавочке в карьер перекинул, пересел на трактор. А с трактора согнали, опять его к животным потянуло – в скотники. Так что бабка знала, к кому обращаться. Вот Колян и говорит: ты, Анисимовна, не боись. Твой Яшка умрёт геройской смертью, даже и мявкнуть не успеет. В наш век, говорит, техничного прогресса это как два пальца обсосать. Ну, «сидор» за плечи – и потопали мы в бабкин двор.

Тупое животное этот бык, я вам доложу. Мы ему шашки на рога вяжем, а он стоит, как подстамент. Ну, не всё одно; вот это самое слово. Оно, конечно, мы для него вроде как свои, местные. Но вот Аньки Плотниковой бычара, тот хрен кого к себе подпустит, кромя самой Аньки. И то, падлюка, ноздрями пышет. Старушка присела в сторонке на завалинку, вздыхает: переживает… Прикрутили мы этот тол к Яшкиным рогам бичёвкой, подожгли запал, отошли подале и стали ждать.

Я ж ещё говорил Коляну, сомневался: Коляня, говорю, на кой же ляд ты столько шашек сюда крутишь? Одной хватит за глаза. А он мне: это ж бык-производитель, дурья башка, это ж не стерлядка или селёдка какая. Вдруг его только малость оглоушит, а потом оклемается и пойдёт нас по всему селу веником гонять? Видал ты его роги? Хотишь, чтоб он тебе их в задницу засадил? Кто ж хотит… Вяжи, говорю, сколько надо.

Но я всё ж таки прав оказался. Однако тожить не ждал такого оборота. Я как очнулся-то, ничё понять не могу. Не слышу ничё, только звон какой-то в башке. А главное, не вижу. Дома бабкиного не вижу. Так, какая-то кучка дымится.

Ну, от дома-то хучь пепел остался. А от быка так ни пепла, ни рогов, ни копыт. Вот ведь загадка природы… Не могло ж его на атомы разнесть или выкинуть в безвоздушное пространство. В сракосферу или как там… Вот это самое слово. И главное – бабулька счезла. Как её и не было.

Это бы ещё что. Посля афганец местный, Родя Пряхин, рассказывал на суде, что этот взрыв, говорит, напомнил ему суровый бой под Кандагаром. Мне, говорит, даже отчётливо послышались вопли «Аллах амбар!» Ну всё одно, вот это слово. В соседней хате стену-то одну вынесло вчистую, как не было. В других, правда, только стёкла разлетелись. Но это благодаря что бабкина-то хата на отшибе стояла. И что интересно: в половине дворов все коровы пали, как ящуром скосило! Тоже загадка природы… От инфаркта, что ль?

Не, бабку мы попозжей отыскали. Так, метрах в пятнадцати от бывшей завалинки. Ниче с ней не сталось. Как новенькая. Дажить помолодела мальца. Так на нас с брательником набросилась, так матюгала! Я за всю жизнь этаких слов и не слыхивал. Просто какой-то народный… ну, типа «вафлёр». Во-во, это самое слово. Позжа ещё мужики с кольями поспели, Семён с дробовиком. Хорошо, менты вовремя прикатили, пока председатель этих иродов сдерживал. Однако ж пару раз мы с Коляней по кумполу схлопотали. Я говорю, что ж это за самосуд, как в Америке, прямо пукнусплан какой-то… Да ты меня уже заёб, как попа грамота!

***

– НУ, ВАЛЯ, ТЫ ПОСТРАШНЕЙ ЧЕЧЕНСКИХ ТЕРРОРИСТОВ, – уважительно прогудел Бурый, подождав, пока сидельцы проглотят хохотунчика. – Чем даром такому таланту пропадать, ты бы здесь давно уж какому-нибудь быку или, скажем, морде козлячьей на роги шашку намотал. Кандидатов мы тебе подберём. Со взрывчаткой в стране пока напряга нет. Чего подогнать – динамита, аммонала?

Пусть рвутся шашки,
Динамит и аммонал —
А на хрен сдался
Беломорский нам канал!

– весело запел юркий коротыш Шурик Клякса и стебанул чечеточку, лихо выстукивая об пол дробь своими кривыми ножонками.

– Эй, народ, уру-ру![49] – хлопнул в ладоши Енот. – Кляксич, вяжи свои танцы-шманцы! Махмуд, блин, Эсамбаев… Кто там у нас следующий на горизонте?

– Кишеня вроде, – подсказал Жора Лещ.

– Какой Кишеня? Дядя Вася?

– Ну…

– Он-то зачем на эти мутки подписался? Вроде уважаемый бродяга… Василь Поликарпыч, и ты, что ль, в сказочники подался? Андерсен, япона мать!

Кишеня недовольно отмахнулся:

– А что я, хуже всех? Я по-быстрому, без всяких сисек-писек. Не за ради ваших бабок и барахла. Хочу поделиться горьким опытом. Как, значит, старый жулик может попасть в блудную…

– Лады, тискай, раз вожжа под хвост попала… Жертва блудная.

И Кишеня тиснул.

Рассказ блудной жертвы

«КАРМАШ» – СПЕЦИАЛЬНОСТЬ БЛАГОРОДНАЯ, НО НЕРВНАЯ. Я говорю о старых щипачах, а не об нынешних бабуинах. Эти только и могут, что мойкой махать налево-направо, писаки[50] сраные. Народу только одёжу портят, а клиент нервничает, психует. Ты, урод, технично ему воткни в нутряк[51], чтоб он даже не щекотнулся! Или попробуй дурочку разбить[52], которую дамочка прижала к своим грудям, как младенчика, и глаз с неё не спускает. Вот это искусство, ради этого жить стоит!