Бернар дю Бушерон - «Короткий Змей»

• Название: «Короткий Змей»
• Автор: Бернар дю Бушерон
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-19905-5

Стало известно, что христиане Новой Фулы, что на крайнем севере мира, пребывают в опасности. Более пятидесяти лет от них нет никаких новостей, и это вызывает сильные опасения за их жизнь и веру. Поэтому аббат Монтанус, чрезвычайный посланник кардинала-архиепископа города Нидароса, спешно пускается в путь на «Коротком Змее» – судне, специально построенном для плавания во льдах…

«Короткий Змей», первый роман Бернара дю Бушерона (р. 1928), сразу же принес своему автору заслуженную славу и Гран-при Французской Академии.

---

Наиболее тщеславные протестовали против рескрипта касательно роскоши, другие пытались уклониться, пряча в волосах запрещенные раструбы. Я велел выпороть и тех, и других.

Во-вторых, я заботился о том, чтобы оградить детей от жестокости родителей – обычного следствия наимерзейшей нищеты. Мне помогла в этом религия: из наставлений Вашего Высокопреосвященства мне удалось заключить, что именно нищета питает, если осмелюсь сказать, злобу, когда жертвуют сыном ради выживания отца и сохраняют мать путем устранения дочери: какое будущее можно извлечь из уроков Вашего Высокопреосвященства и Евангелия, если младший умирает прежде старшего, если девушки призваны погибнуть прежде, чем прийти на смену матерям в священном деле зачатия, разрушая тем самым порядок, угодный Богу? Хорошенькое дело, если святые евангелисты и доктора богословия, мудро их истолковавшие, будут впредь читаться только на кладбищах! Я запретил поэтому выбрасывать детей из дому, что было общепринято у бедняков. Этот обычай в наиболее варварских формах перенят у плебеев. Тогда как у нас брошенный ребенок сохраняет шанс выжить, благодаря милости Божьей, если его тайно доставляют к окошку доброй сестры привратницы или оставляют на паперти, положив в короб, наполненный мягкими стружками и хорошо просушенным мхом, мои бедные подопечные переняли от плебеек обычай бросать голых младенцев на льду или даже под грудой камней, так что это ложное укрытие служит одновременно орудием убийства и могилой. Поэтому можно быть уверенным, что деятельной помощи не приходится ждать от народа, привыкшего сбывать с рук, а не выкармливать. Некоторые пытаются изобразить подобие заботливости, вплоть до того, что вкладывают в рот младенца кусок тюленьего сала, дабы заставить поверить того, кто его откопает, что родители не желали его смерти. Я решил, напротив, что крайняя нужда должна обрекать родителей на голодную смерть, дабы жертвовать детям худое пропитание, сделавшееся возможным из-за родительского воздержания. Недавно я даже разрешил или, как сказал бы, дал согласие на то, чтобы дети, когда питание их становится скудным до крайности, принуждали родителей и родителей их родителей, паче возраст превратил их в совершенно бесполезных, уходить в безвозвратное изгнание во льды Верхней Страны, откуда никто еще никогда не возвращался. Решение до такой степени нарушить самое торжественное из приказаний Вашего Высокопреосвященства не прошло без угрызений совести. То, что я в некотором роде поощряю патрицид, было вызвано гнетом самой смертельной необходимости и вовсе не противоречило почтению к произведшему меня учетверенному отцовству: мой отец по плоти – простое орудие даже в самых благородных отцовствах; Бог, Отец наш всеобщий; Ваше Высокопреосвященство, без коего я бы ничего не значил; и, наконец, Святейшие Отцы, благодаря которым я отчасти являюсь тем же, кем и Ваше Высокопреосвященство. Я уверяю Ваше Высокопреосвященство, что я таким образом ограничился лишь тем, что воспроизвел жертвоприношение верховного Отца во благо Его детей, дошедшее до предложения поедать Его собственную плоть. У голода – своя мудрость, а у холода – свое милосердие. Лукавый хотел, и Предвечный позволил, чтобы я позаимствовал одно и другое у плебеев. У них, и правда, когда старческая немощь делает их непригодными к охоте и рыбной ловле, ибо не могут они ни метнуть гарпун, ни подналечь на эти их весла, старцы приглашаются покинуть жилье и удалиться в ледяные пустыни Верхней Страны, с почтительной твердостью, инспирированной их бесполезностью и естественным движением крови. Эти несчастные уходят без слова, без прощания, без сожаления, чтобы стать добычей волков, коим отдаются они добровольно, или мороза, у которого просят они вечного сна. Так обычай совершенно языческий стал помилованием для моих христиан. Я должен был даже сдерживать их рвение, ибо застал самых изголодавшихся за тем, что они побивали своих родителей камнями, после того как выкололи им глаза, чтобы те не смогли найти дорогу назад. Я прошу Бога и умоляю Ваше Высокопреосвященство, чтобы сие варварство, воспоследовавшее от излишнего рвения при выполнении моих приказов брльше, чем от приказов самих по себе, не обрушилось опять на народ Новой Фулы.

В-третьих, я искоренил в Учреждении отвратительную игру в повешение, коей частенько предавались дети. Да поймет меня Ваше Высокопреосвященство: у несчастных малых сих речь шла не о том, чтобы в игре казнить через повешение убийц, воров и содомитов, коих преследовало их воображение, перед тем как препоручить придуманному палачу. Такая игра была бы вполне невинной, не без пользы для руководства душами, ибо дети усвоили, что преступление влечет наказание, даже если игра заканчивалась, случайно или в безумии жестокого развлечения, настоящей смертью. Дети Гардара предавались забавам гораздо более извращенным. Я понял из их исповедей и сбивчивого рассказа Эйнара Соккасона, что они вешают себя сами или при помощи друзей, дабы почувствовать, посредством головокружения и угасания мышления, кои они считают сладостными, приближение смерти. Многие не верят в вечность или не придают ей никакого значения; вовсе не преддверия Рая, как они очарованно говорят, познают они в забытьи, а остановку движения влаги к голове, как от очень крепкого пива или тех дурманных листьев, одновременно едких и приятных для жевания, о коих иные крестоносцы отзывались как о лакомстве.

Две причины заставили меня осудить эту практику как неблагочестивую. Вначале упомяну опасность, угрожавшую жизни детей, из-за безумного желания продлить повешение или из-за недосмотра товарища, который должен был отвязать повешенного; но еще больше заслуживало наказания ложное стремление достичь при жизни телесного рая, когда забвение становилось заменой добродетели, а безумие одного мгновения – заменой трудов всей жизни. Покарать за преступление такой редкой разновидности не было пустяковым делом. Я не решался казнить виновников, ибо это было бы странным вознаграждением – дать преступникам то, чего они хотели от своего преступления; кроме того, мне было тяжело убивать детей даже по справедливости, и потому что они, измученные голодом и холодом, не нуждались во мне, чтобы умереть. Я думал об отрубании одной конечности. О ноге речь не шла, о руке тоже, даже левой, из страха взвалить на народ тяготы содержания молодых увечных, тогда как от работы наименее ослабленных зависело спасение всех. Я решил выкалывать им один глаз – наказание достаточно суровое, чтобы предотвратить рецидив, но подходящее, чтобы сохранить для детей возможность охотиться (кроме, быть может, как посредством стрельбы из лука), ловить рыбу, пасти скот и пахать землю.

В-четвертых, я взялся пресечь манеру, с коей наш маленький народ разрешал тяжбы и вершил то, что под другими небесами именовалось бы правосудием. Мне показалось, что это правосудие неявным образом унаследовано от плебеев, ибо вершилось оно украдкой в углу собора, чуть ли не во время служб, восстановленных там мною, или под прикрытием какой-нибудь кучи торфа. Наши норманны, коих голод и холод сделали рабами их рабов, лучше приспособленных к ужасам климата, пришли к этому мало-помалу, приправляя обычай щепоткой христианства. Истощение Церкви и, несмотря на провозглашаемую власть Эйнара Соккасона над окрестными крестьянами, отсутствие всякого светского правления оставили простор для неблагочестивой практики, кою вынужден я описать Вашему Высокопреосвященству. Какой инквизиции без костра, какому суверену без стражника могли бы они, впрочем, представить на рассмотрение свои дрязги, оплачивая кровью переменчивые прихоти гнева, ибо у народа сего не осталось больше золотых и серебряных монет, дабы искупить вину справедливым денежным взысканием? У тех, кто являлся на собрание, дабы вершить правосудие, все начиналось с невинной считалки, похожей на детские присказки или ведущей происхождение от древних плебейских легенд, где, Ваше Высокопреосвященство заметит, святые пробираются в языческий бестиарий, чтобы навесить на него толику сакральности. Поэтому, перед тем как затеять дрязгу о супружеской измене (частая тема для споров, несмотря на мороз, который должен бы остудить страсти), я слышал, как обе стороны задирают друг друга; при этом одна изображает орла, а другая – треску, в диалоге, довольно далеком от природы:

ОРЕЛ:

У меня красивые усы
И чуткое ухо.

ТРЕСКА:

Святой Реверьен, поддержи мое дело,
Сидя на камне,
Сидя на камне.

ОРЕЛ:

Святая Плектруда,[37] докажи мою правоту,
Сидя на камне,
Сидя на камне.

ТРЕСКА:

Пусть Святой Реверьен отрежет твои усы
И заткнет твое чуткое ухо,
Сидя на камне,
Сидя на камне.

Как эти простодушные, десятилетиями лишенные наставлений Вашего Высокопреосвященства и Его августейшего предшественника, сохранили воспоминание о святом Реверьене и святой Плектруде, милых моему сердцу, но редко призываемых в Христианстве, о том я предоставляю судить Вашему Высокопреосвященству. Несмотря на странную отрыжку, которую вызывала такая смесь, и на варварское неблагочестие, отличавшее продолжение процедуры, я был тронут этими ничтожными следами набожности, дошедшими через века, из страшной глубины французских лесов.