Николай Лесков - Смех и горе

• Название: Смех и горе
• Автор: Николай Лесков
• Жанр: Русская классическая проза

---

ГЛАВА ДЕВЯНОСТАЯ

Протер глаза, еще раз взглянул - все то же самое, и вверху надпись "К ней"...

Я обиделся и рассердился и, не соображая уже никаких последствий, спросил с досадою: "Это еще что такое"?

- А это, - отвечает мне младший из моих гостей, - на сих днях в балете бенефис одной танцовщицы, которая... с ней очень многие важные лица знакомы, потому что она не только танцует, но... elle visite les pauvres(Она посещает бедных (франц.).) и...

- Но, позвольте, - возражаю, - что же мне до нее за дело?

- Совершенно верно, совершенно верно: вам нет до нее никакого дела, и она ни для кого никакого прямого значения не имеет, но... les jeunes gens foNt foule chez elle...( Молодые люди толпятся у нее (франц.)) и стараются услугами... совершенно невинными... невинными ей услугами доставить удовольствие одному... очень, очень почтенному и влиятельному лицу. Он человек уже, конечно, не первой молодости, и в эти годы, знаете, женщина для человека много значит и легко приобретает над ним влияние. Согласитесь что все это верно?

- Отлично-с, - говорю, - но что же мне до этого за дело?

Гость обиделся.

- Я, - говорит, - и не настаиваю, что вам есть до этого дело, но я прошу у вас помощи и совета.

- А, это, мол, другое совсем дело, - и, успокоенный, прошу гостей садиться.

Офицеры поблагодарили, присели и младший опять начал.

- Генерал Постельников, именем которого мы решились действовать, совсем об этом не знает. Да-с: он нас сюда не посылал, это мы сами, потому что, встретив в списках фамилию вашего дядюшки и зная, что ваша семья такая литературная...

Ну, уж тут я, видя, что мой гость затрудняется и не знает, как ему выпутаться, не стал ему помогать никакими возражениями, а предоставил все собственному его уму и красноречию - пусть, мол, как знает, не спеша, изъяснится. Он, бедняк, и изъяснялся, и попотел-таки, попотел, пока одолел мою беспонятливость, и зато во всех подробностях открылся, что он желает быть замеченным генералом Постельниковым и потому хочет преподнести его танцовщице букет и стихи, но что стихи у него вышли очень плохи и он просит их поправить.

"Так вот, - думаю, - чем весь этот переполох объясняется! Бедный мой дядя: за что ты гибнешь?" И с этим я вдруг расхрабрился, кричу: "человек, чаю нам!"

- Господа, прошу вас закурить сигары, а я сейчас... - и действительно я в ту же минуту присел и поправил, и даже уж сам не знаю, как поправил, офицерское стихотворение "К ней" и пожелал автору понравиться балетной фее и ее покровителю.

- Ах да! я ценю вашу дружбу, - отвечал со вздохом мой гость, - ценю и ваше доброе желание, но наш генерал, наш бедный добрый генерал... он теперь в таком положении, что il semeut dun rien(Его волнуют пустяки (франц.).), и нельзя поручиться, в каком состоянии он будет в этот момент.

Я полюбопытствовал, что же такое отравляет драгоценное спокойствие генерала Постельникова.

- Ах, это то же самое-с, я думаю, что отравляет нынче спокойствие многих и многих людей в нашем отечестве... Это, в самом деле, иначе даже не может и быть для истинных европейцев: я молод, я еще, можно сказать, незначителен и не чувствую всего этого так близко. Но... но и я... je deplore les maux de ma patrie(Я оплакиваю несчастья моей родины (франц.).) Но он, наш генерал, он, который помнит все это в ином виде, когда эта "дурная болезнь", как мы это называем, еще робко кралась в Россию под контрабандными знаменами Герцена, но Герцен, помилуйте... Герцена только забили; он был заеден средою и стал резок, но он все-таки был человек просвещенный и остроумный, - возьмите хоть одни его клички "трехполенный", трехполенный, ведь это все острота ума, а теперь...

"Господи! что, - думаю, - за несчастье: еще какой такой Филимон угрожает моей робкой родине?" Но оказывается, что этот новый злополучный Филимон этого нового, столь прекрасного и либерального времени есть разыскиваемый в зародыше Русский дух, или, на бонтонном языке современного бонтона, "дурная болезнь" нашего времени, для запугивания которого ее соединяют в одну семью со всеми семью язвами Египта.

- Трудное же, - говорю, - господа, вам дело досталось - ловить русский дух.

- Чрезвычайно трудное-с: еще ни одно наше поколение ничего подобного не одолевало, но зато-с мы и только мы, первые, с сознанием можем сказать, что мы уже не прежние вздорные незабудки, а мы - сила, мы оппозиция, мы идем против невежества массы и, по теории Дарвина, будем до истощения сил бороться за свое существование. Quoi quil arrive(Что бы ни служилось (франц.). ), а мы до новолуния дадим генеральное сражение этому русскому духу.

- Да было бы, - говорю, - еще где его искать?

- О, не беспокойтесь: он такого свойства, что сам скажется! Теперь его очень хорошо все понемножку издали по носу, да по носу! это очень тонкая тактика! Он этого долго не, стерпит, наконец, и откуда-нибудь брызнет и запахнет. Jespere, que moitie de force, moitie de gre(Я надеюсь, что частью силой, частью по доброй воле (франц.). ) мы скоро заставим его высказаться, и тогда вы увидите, что всеобщее мнение о бесполезности нашего учреждения есть черная клевета. Благодарю вас, что поправили мне стихи. Прощайте... Если что-нибудь будет нужно... пожалуйста: я всегда готов к вашим услугам... что вы смотрите на моего товарища? - не беспокойтесь, он немец и ничего не понимает ни по-французски, ни по-русски: я его беру с собою для того только, чтобы не быть одному, потому что, знаете, про наших немножко нехорошая слава прошла из-за одного человека, но, впрочем, и-у них тоже, у господ немцев-то, этот Пихлер... Ах, нехорошо-с, нехорошо, очень нехорошо: вперед ручаюсь, его нарочно осудят наши мужики! Ну, да черт их возьми. Поклонитесь вашему дядюшке и скажите ему, что генерал, еще недавно вспоминая о нем, говорил, что он имел случай представлять о его почтенных трудах для этих, как они... госпиталей или больниц и теперь в самых достойных кружках tout le monde revere sa vertu.(Все уважают его добродетель (франц.))

ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ПЕРВАЯ

С этим мы распростились, но я не мог исполнить поручения моего гостя и передать моему дяде уважения, которым tout le monde почтил sa vertu, потому что дядя мой не появлялся в свое жилище. Оказалось, что с перепугу, что его ловят и преследуют на суровом севере, он ударился удирать на чужбину через наш теплый юг, но здесь с ним тоже случилась маленькая неприятность, не совсем удобная в его почтенные годы: на сих днях я получил уведомление, что его какой-то армейский капитан невзначай выпорол на улице, в Одессе, во время недавних сражений греков с жидами, и добродетельный Орест Маркович Ватажков столь удивился этой странной неожиданности, что, возвратясь выпоротый к себе в номер, благополучно скончался "естественною смертью", оставив на столе билет на пароход, с которым должен был уехать за границу вечером того самого дня, когда пехотный капитан высек его на тротуаре, неподалеку от здания новой судебной палаты.

Впрочем, к гордости всех русских патриотов (если таковые на Руси возможны), я должен сказать, что многострадальный дядя мой, несмотря на все свои западнические симпатии, отошел от сего мира с пламенной любовью к родине и в доставленном мне посмертном письме начертал слабою рукою: "Извини, любезный друг и племянник, что пишу тебе весьма плохо, ибо пишу лежа на животе, так как другой позиции в ожидании смерти приспособить себе не могу, благодаря скорострельному капитану, который жестоко зарядил меня с казенной части. Но находясь в сем положении за жидов и греков, которых не имел чести познать до этого приятного случая, я утешаюсь хоть тем, что умираю выпоротый все-таки самими моими соотчичами и тем кончаю с милой родиной все мои счеты, между тем как тебя соотечественники еще только предали на суд онемеченных и провонявшихся килькой ревельских чухон за недостаток почтения к исключенному за демонстрации против правительства дерптскому немецкому студенту, предсказывавшему, что наша Россия должна разлететься "wie Rauch"(Как дым (нем.)).

ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ВТОРАЯ

Что же засим? - герой этой, долго утолявшей читателя повести умер, и умер, как жил, среди странных неожиданностей русской жизни, так незаслуженно несущей покор в однообразии, - пора кончить и самую повесть с пожеланием всем ее прочитавшим - силы, терпения и любви к родине, с полным упованием, что пусть, по пословице "велика растет чужая земля своей похвальбой, а наша крепка станет своею хайкою".

ПРИМЕЧАНИЯ

Печатается по тексту: Н. С. Лесков. Собрание сочинений. СПб., 1889, т. V, стр. 3-222.

Первоначально опубликовано в еженедельном приложении к "Русскому вестнику", "Современная летопись" (1871, э1-3, 8-16) с подзаголовком и посвящением: "Смех и горе. Разнохарактерное potpourri из пестрых воспоминаний полинявшего человека. Посвящается всем находящимся не на своих местах и не при своем деле"; разбивка на главы произведена редактором "Современной летописи" П. К- Щебальским по разрешению автора; подпись: Н. Лесков. Как видно из письма Лескова Щебальскому от 7 мая 1871 года, "Смех и горе" было отправлено им в редакцию "Русского вестника" в начале 1870 года (см. "Шестидесятые годы", М. - Л., 1940, стр. 312), но публикация задержалась из-за того, что одновременно с повестью "Русский вестник" взял у Лескова роман "На ножах", начатый печатанием с э 10 "Русского вестника" за 1870 год. Лесков настаивал на скорейшем печатании повести: "Я совершенно согласен с тем, что вы говорите о печатании повести в "Летописи". Это действительно будет меледа, а не печатание, и для меня гораздо лучше видеть ее в "Русском вестнике", но только не по окончании романа, ибо в повестушке той много вещей, имеющих интерес временный... Надо печатать повесть в журнале с псевдонимом "Меркул Праотцев", или же в "Летописи" с моею настоящей фамилией, но во всяком случае немедленно, не ожидая окончания романа... Там ли, сям ли, но скорее, а то она уж и так выдыхается". ("Шестидесятые годы", стр. 304. Письмо к П. К. Щебальскому от 19 декабря 1870 года). Из этого письма следует, что в это время повесть вся целиком находилась в распоряжении редакции. Во время печатания ее в "Современной летописи" Лесков неоднократно предлагал Щебальскому внести некоторые изменения в текст, однако, за небольшими исключениями, эти просьбы его не были удовлетворены. Так, в письме от 12 января 1871 года он пишет Щебальскому: "...Земно вам кланяюсь и прошу вас неотступно вложить в уста голубого купидона несколько раз слова "простенько, но мило". Так, я желаю, чтобы он, говоря о том, как устроил свою квартиру, сказал: "оно, конечно, простенько, но мило". То же самое он должен употребить, говоря о доме своей хозяйки, об исправленном им зонтике, о комнате Ватажкова и о том, как он, не имея настоящей наблюдательности, решился донесть на него "простенько, но мило". То же самое надо сделать и далее везде, где купидош подводит приятеля. Не откажитесь, пожалуйста, если только возможно, взять корректуру и добавить эти словечки в подлежащих местах по вашему усмотрению" ("Шестидесятые годы", стр. 306). Этих изменений Щебальский не сделал, но другую просьбу Лескова он выполнил: "В одном месте найдете в рукописи "Смех и горе" описание комнаты генерала Перлова... Припишите, пожалуйста, еще "в углу большой образ святого пророка Илии с обнаженным ножом и с подписью: ревнуя поревновах о вседержителе" ("Шестидесятые годы", стр. 314. Письмо" к Щебальскому от 19 апреля 1871 года). В первое отдельное издание повести Щебальский включил эту фразу, но без слов "с обнаженным ножом".