Сергей Гомонов - Изгнанник вечности, полная версия

• Название: Изгнанник вечности, полная версия
• Автор: Сергей Гомонов
• Жанр: Научная Фантастика

Фраза-лидер:

«Сам себе и враг, и бог»…

Там, любознательный Путник, обнаружишь ты мир, полный всесильной магии, а также необычных явлений и знаний, носителями которых являются «бессмертные». Там люди при встрече говорили друг другу: «Да не иссякнет солнце в сердце твоем», а прощаясь: «Пусть о тебе думают только хорошее». Там «человек человеку — волк» (читай — друг), но может оказаться и так, что «человек человеку — человек». Не в лучшем смысле этого слова…

И когда человек явил свои пагубные стороны, позволил проявиться лжи, зависти, алчности, мелочности, ревности и беззаконию, явились в наш мир беды… Человек все-таки победил магию: он ее лишился…

Это история о том, как погибал Оритан. О том, как ори тяжело и скорбно искали себе новый дом взамен той ледяной пустыне, в которую превращалась их Колыбель. О том, как они любили и ненавидели, сражались за жизнь и погибали, побеждали и проигрывали.

Они стояли у истоков. Они сотворили наш нынешний мир. Они достойны того, чтобы мы, их потомки, знали о них.

На фоне быстрого угасания двух могущественных миров прошлого — Оритана и Ариноры — на Земле разворачиваются события, связанные с судьбой тринадцатого ученика целителя. Учитель всеми силами старается помочь тому вспомнить и осознать самое себя. Но слишком большое сопротивление со стороны объективной реальности лишь усугубляет ошибки Падшего Ала — того самого тринадцатого ученика, душа которого, однажды расколовшись, воплотилась сразу в трех телах.

Такая же беда произошла и с его попутчицей: отныне она воплощена в двух женщинах, которые… до смерти ненавидят друг друга, и речи о примирении не может и быть!

И остается лишь выяснить: в ком же из воплощений тринадцатого ученика затаился Минотавр — страж лабиринта, попасть в который можно лишь после жуткого испытания?!

КНИГА ПРЕДВАРЯЮЩАЯ ЦИКЛ

Приключения героев продолжатся в наше время в романе

«Душехранитель»

---

Десяток каторжников, вооруженных чем попало — от кривых мечей степняков до рогатин охотников на медведей — гнали прочь отряд отлично экипированных воинов, а впереди, снова верхом на разъяренном быке, их преследовал Ал и одного даже сумел затоптать.

— Откуда вы? — спросил Рарто, сам не веря еще в спасение.

— А чего бы мы вас, мальцов-молодцов, кинули без подмоги?

— Тимаратау! — тыкая пальцем в сторону возвращавшегося Ала, повторял мальчишка-кочевник.

— Чего это он такое вопит все время? — поморщился Рарто, на ощупь исследуя рану повыше локтя и с облегчением убеждаясь, что на этот раз пронесло: это оказалась неглубокая царапина, ее бы только от заразы уберечь.

— Это по-ихнему «бык из железа» значит. То бишь сильный очень воин, — объяснил кто-то из пленников-старожилов. — Сдается мне, вернутся эти сейчас. С подмогой. Уходить надо.

Беглецы наскоро прошлись по стойбищу, раздевая и разувая убитых. Мальчишка неотступно следовал за ними, а Ал с упорством, присущим вожакам, осматривал каждый закоулок, вздрагивая при виде всякого женского трупа. Но сестры и невесты, к своему счастью, среди мертвых он тоже не находил.

Бык, как и мальчишка, плелся за ними, не отставая, хотя надобности ему в людях, а людям — в нем уже не было никакой.

Отделавшись от цепей, но не от кандальных браслетов, брели они до утра вдоль лесной реки, бегом преодолевая открытые пространства — поляны да редколесье. Ведь и помимо бывших хозяев с теми, кто их нынче победил, у каторжан нашлись бы недруги. В этом мире ты чужак и тебя ненавидят уже по той простой причине, что ты из другого племени. Свести в союзе могла только общая беда, лишь в этом случае иноплеменцы объединялись. И создавали новое племя, так же ненавидевшее чужаков и ненавидимое чужаками. Волки были добрее друг к другу в лесных своих владениях, чем говорящие обезьяны!

Когда солнце припекло, многие сбросили лохмотья и с наслаждением вымылись в реке.

— Что делать-то будем? Я о твоих, — подойдя к сосредоточенно растиравшемуся песком Алу, спросил Рарто.

Тот окунулся в воду.

— Не знаю еще. Искать их буду. Пока нам всем надо сил набраться, куда нам таким вот на рожон лезть? — кивнул он на себя, на друга и остальных каторжан, тела которых даже после омовения пугали своей немощью.

— А ты ведь воинскому делу обучен, Ал, — подметил Рарто. — Вон как топором отмахал…

— Я хотел в ополчение попасть, а потом в город выбраться и чтобы в стражи взяли… Да вот не успел.

— А меня брат учил…

Они посмотрели на пацаненка, так от них и не отставшего. Тот сидел на берегу, подальше от воды. Кочевники были нечистоплотным народом: даже в яме каторжан воняло меньше, чем от их знати, не говоря уж о черни. Оттого беглецы и не спешили переодеваться в вещи, снятые с трупов, а сначала усердно стирали их, оттирали песком и отполаскивали в проточной воде. Днем хорошо: жара и солнце, одежда без надобности. А к ночи само все успеет высохнуть.

— Поди сюда, — велел мальчишке Ал, когда все вышли на берег и блаженно развалились в песочке.

Тот пересел поближе, все боясь, не потащат ли его купаться, и недоверчиво разглядывая раскосыми глазами худобу парней-иноверцев.

— Кто-то же из вас знает его язык?

— Знаю, — с ленцой откликнулся один из мужиков, раздиравших пальцами спутанные в колтун бороды и волосы на голове — у юнцов такие бородищи еще не росли.

— Спроси его, не видел ли он в стойбище двух девушек из моего народа? Скажи, они обе еще совсем молоденькие, волосы цветом вот как у него, — он указал на темноволосого Рарто, — а глаза голубые, как небо.

Выслушав мужичка, пацаненок прищелкнул языком и долго что-то тараторил.

— Не видал, говорит, он их в стойбище. От взрослых слышал, что кто-то из твоего племени успел убежать тогда из поселка, скрылся… Может, и родня твоя спаслась…

Ал озабоченно отер лицо:

— Ладно. Спать давайте. Я покараулю, но к полудню подниму кого-нибудь на замену.

Он посмотрел было в сторону мирно пасущегося яка и махнул рукой: коли уж до сих пор не убежал. То и теперь незачем. А так сгодится, может, если везти что-нибудь тяжелое придется… Да и сбежит — невелика потеря.

Беглецы перебрались в тенек, чтобы не сгореть, и тут же, хоть и голодные, провалились в сон.

Воспользовался сном и узкоглазый мальчишка-кочевник, чтобы выйти из погружения и проверить, как дела у остальных учеников…

* * *

Паском поглядел на спящих. Всё было почти как там, в подсознании тринадцатого: вода, песок и люди, отправившиеся на прогулку по иным мирам.

Пространство лопнуло, и в узкую брешь из своей локализации прорвался Солондан, топая ногами, словно копытами.

— Му-у-у… то есть тьфу! Ме…ня все это настораживает, кулаптр! — басом проревел он, но постепенно его голос вернулся в прежнюю тональность и тембр. — Почему сны совпали?

— Вы тоже обратили на это внимание?

Но тот первым делом кинулся к дочери и с тревогой оглядел ее. Как хорошо, подумал Паском, что Танрэй Солондану не ученица, иначе тот своей заботливостью не дал бы ей пройти своим собственным путем. Когда ученик — сын или дочь Учителя — это тяжелое испытание для них обоих. И Танрэй, которая сейчас, слегка улыбаясь, спокойно спала на плече у своего попутчика, не повезло. Ей и Алу выпала трудная роль — быть родителями своему ученику по имени Коорэ, но пока ребята справлялись.

— Вот и Эфимелора сейчас там, у меня, точно такая же. Лежит, улыбается… А меня вот забросило к ним, — Солондан кивнул на парней, — и ума не приложу, где девочки. И войти к ним не могу, вот что! Там как будто сейчас своя линия проигрывается, и нас затягивает именно в этот сюжет…

— Поскольку спят, значит живы, — привел разумный аргумент Паском. — Вот и не будем им мешать. Пусть сыграют эту пьесу до конца, Солондан.

— Все бы вам до катарсиса дотянуть, Паском! Хорошо, я возвращаюсь к своим. Но если что…

Паском кивнул:

— Вызову всенепременно.

Солондан исчез.

* * *

Он вынырнул, будто тоже из сна, из воспоминаний о золотом времени. Ал все так же стоял подле него, а Тессетен крепко спал, и ногу его сковывал гипсовый кокон.

— Ты был прав, а я ошибся, — сказал кулаптр им обоим одновременно. — В этом мире быть может всё. И даже то, чего быть не может…

Глава двадцать четвертая о таинственном страже Соуле, о коварстве и целеустремленности

Немой подошел к ней и взял за руку. Они стояли среди людей, видимые лишь друг другу. А в погребальной капсуле, выставленной у озера напротив дома ради тех, кто пришел попрощаться, лежало тело, которое исправно служило ей тридцать с лишним лет.

Седые волосы мертвой были спрятаны под высокой шелковой короной, на веках лежали две большие овальные пластины из серебра с нанесенным на них лазурью изображением распахнутого глаза. Так издревле положено по обряду провожать усопших…

И казалось, будто она синими очами дерзко смотрит в небо, как смотрела туда всегда.

«Я так и не смог понять: ты считала этот мир игрой нашего подсознания, или безумная и безмерная отчаянность твоя порождена чем-то иным?» — безмолвно спросил Мутциорэ.

«В последнем воплощении я не единожды была за гранью жизни. Как ты думаешь, после такого я могла ошибаться и путать явь и сны?»

«Тебе ли не знать, что фантазия может сама породить эту грань, и уход за нее — это лишь погружение следующей степени, а не пробуждение в мир реальный?»

Она с обычной для нее насмешливостью поглядела на него:

«Хранитель, теперь, когда ты видишь эту капсулу, мы с тобой в фантазии?»

«Я не знаю. Это тело умерло, и ты здесь, не проснулась. Но значит ли это вообще что-либо в том хаосе, в который ниспровергло нас проклятие? Как это проверить?»

В скрещенных руках покойницы лежали меч и кнут. Меч, инкрустированный мамонтовой костью и принесенный в дар Тессетену, и кнут — самый обычный кнут — с которым она не расставалась много лет ни в одной своей верховой поездке. А на губах — улыбка. Всё та же, как у живой.

«Скоро я разделю твою судьбу, хранитель, — добавил тогда Немой. — Ты знаешь о законе сорока дней?»

«Что я должна о нем знать сверх того, чему нас учил Паском? На этот срок я буду засыпать и не смогу оберегать сердце. И если оно не найдет погибели за эти сорок дней, то продолжится и моя жизнь. Изменить в правилах я не смогу ничего, так зачем изводить себя попытками узнать больше?»

Он улыбнулся, изучая лица прощавшихся с Ормоной кула-орийцев, которые проходили чередой, ненадолго задерживаясь перед капсулой.

«Но когда ты уснешь, мне на сорок дней будет дана возможность проснуться и обрести память», — напомнил Немой.