Жанна Браун - Синяя дорога

• Название: Синяя дорога
• Автор: Жанна Браун
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1984

В очередной сборник фантастики ленинградских писателей вошли повести и рассказы:

Феликс Дымов. "Школа"

Галина Панизовская. "Два Вальки Моторина"

Наталия Никитайская. "Экспонат"

Вячеслав Рыбаков. "Все так сложно"

Борис Романовский. "Парень из послезавтра"

Святослав Логинов. "Смирный Жак"

Галина Усова "Синяя дорога"

Светлана Беляева "Воспоминания об отце"

Открывает сборник статья Евгения Брандиса.

---

Сам Олег Школу не вспоминал, старался не вспоминать: она и отец всегда жили вместе, без отца Школа была ему не нужна.

Однажды Школа не выдержала, открылась, пустила по магнитным силовым линиям на север всю свою тоску. «Олег, ты слышишь? Это я. Я! Я! — кричала она. — Мне плохо. Мне ужасно одиноко без тебя! Я не могу одна! Приходи!»

Олег чинил мотор на катере, когда тоска эта доплыла до него и сгустилась вокруг. Катер был вытащен на берег, детали мотора аккуратно сложены на мешковине. Поодаль рыжая остроухая лайка катала между лапами пустую банку, вылизывая в тысячу первый раз давно выветрившиеся остатки сгущенки. Вдруг лайка подняла морду и глухо зарычала.

— Чего скалишься? — спросил Олег, не оборачиваясь. — Учу-учу тебя, а все без толку, пустолайкой живешь. Впрочем, извиняюсь, необходимому тебя мать-природа и без меня выучила. Может, не высшее, но уж среднее собачье образование от рождения тебе дано. Как говорится, собаке собачья жизнь. А вот человеку не повезло. Беспомощным приходит а мир, без помощи и человеком не может стать. Тут, в этом деле, понимаешь, никакому животному не доверишься, Поскольку волки, к примеру, из младенца лишь волчонка способны вырастить. Собаки — щенка. И даже наши уважаемые лазающие по деревьям предки могут выпестовать лишь обезьяныша. Выходит, милая псина, кому-то непременно надо идти в учителя. Без нас, понимаешь, в мире одни волки расплодятся. Свиньи. В крайнем случае, бараны. А человек — нет, человека учить надо, ясно?

Олег впервые примерил к себе это звание — учитель, до этого он как-то не задумывался о будущем. Ему хотелось добавить, что не кому-то вообще, а лучшим надо идти в учителя, только лучшим доверит человечество новое поколение, потому что горячая это точка сейчас на земле — воспитание. Однако сказать так о себе не позволяла скромность. Такие слова неудобно произносить вслух, даже если твой единственный слушатель — рыжая остроухая лайка. Другой вопрос — произнесены эти слова или не произнесены, главное, они пришли на ум…

«Да-да, это правильно, это по-молевски!» — восторженно ответила Школа на беглые Олеговы мысли, и прежняя гордость за эту семью пробудилась в ней, и закатным румянцем зардели окна — будто ямочки на улыбающейся детской рожице. От этой улыбки на парту вспрыгнул веселый блик. В точности как на алгебре в шестом классе. Но в тот раз, прежде чем приморозиться к крышке парты, солнечный зайчик нырнул в чернильницу-непроливайку. Олег тотчас вообразил, как блик, искупавшись в чернилах, фиолетовой кляксой поползет по спине сидящей впереди Райки Лицкевич, наследит в ее аккуратной тетрадке, перепрыгнет на классный журнал и замажет все ее пятерки, — и ему стало смешно. Однако вдвое смешнее ему стало после того, как он, переглянувшись с Борькой Макеевым, понял, что тому пришло в голову ровно то же самое.

Если смеяться нельзя, смех раздувает человека изнутри, словно водород — воздушный шар. Смех может даже приподнять над партой или вообще вынести вон из класса. Мальчишки крепились из последних сил, надувались и багровели, зажимая кулаками губы. Но беззвучный вначале, смех все же сотрясал тела, и подлая парта затряслась под ними и выдала их. Олег с Борькой не выдержали, сумасшедший смех взорвал тишину. Математик, конечно, тут же выставил их вон. Олег с Борисом, изнемогая от хохота, перебежали двор и спрятались в туалете. С ними творилось совсем уж какое-то непотребное веселье. Они тыкали друг друга пальцами и вновь закатывались, повизгивая словно цуцики. Наконец смех иссяк в них досуха, до икоты, и казалось, уже ничто в мире их не рассмешит. Как вдруг взгляд Олега упал на стенку, где какой-то грамотей вывел ногтем на инее, переставив в спешке буквы: «Борбун!» И колики начались снова. Их ломало и корежило, и не погибли они в корчах лишь потому, что боялись свалиться… После уроков обоих вызвали к директору. Леонид Петрович набычился у окна, заложив руки за спину. В строгости своей он не отличал сына от других учеников. Может, не за одну только любовь к французской династии прозвали директора Бурбоном?

…Невероятно изогнувшись, Олег положил подбородок на поставленную ребром крышку парты, качнул ее локтями. На свету сквозь глянец проступили матовые следы букв: «Люда + я = семья…» Потом кто-то от души потрудился, превращал «семью» в «свинью».

Это наверняка другие парты. Не довоенные.

Впрочем, и на тех, довоенных, Олег не успел в детстве вырезать своего имени…

Он сжал кулак, придавил крышку рядом с надписью. На побелевших основаниях пальцев яснее обозначилось: О-Л-Е-Г.

За шесть лет чего только не выколешь на своем теле, чтоб выглядеть настоящим мужчиной!

Невмоготу.

«Еще. Еще!» — подзадоривала Школа. И едва закончились кадрики прежнего нелепого воспоминания, тут же резво выдернула из забытья пустырь за железной дорогой и Раечку Лицкевич. На плече у нее доска раз в восемь длиннее самой Раечки. (Олег тогда уже был в Раечку влюблен.) Смело кашлянув, он предложил помочь. Раечка покраснела и отказалась. Настаивая, он потянул доску. Доска и так почти доставала концами землю, а теперь провисла окончательно, воткнулась в бугорок, Раечку повело сначала вперед, потом назад, потом боком. Раечка сбилась с шага, засеменила и побежала враскачку прочь. Не оборачиваясь, Раечка сказала ему: «Дурак», но в общем-то без толку, потому что он успел обругать себя раньше и гораздо обиднее…

— Твои нынешние любят? — ревниво поинтересовался Олег. — Ты знаешь про них?

Школа ответила не сразу. Спрессовала в одном мгновении все сложившиеся с ее судьбой судьбы. Вычла войну. Разделила пополам. Как задачки в учебнике: «со звездочкой» — повышенной трудности, для смекалистых, облегченные — для середнячков. Извлекла корень. Десятки крошечных человечков!.. Кому из маленьких личностей она помогала? И кому помогла? Имеет ли она право выдавать чужие тайны? И чью именно выбрать наугад?

Но это же Олег. Свой. Своему можно и тайну доверить. А Олег уж такой свой — по кирпичику наизнанку вывернись, ближе не найдешь…

Разве вот только теперь Алик…

Рыжий. Застенчивый. Непомерно угловатый, как деревянный плотницкий сантиметр.

Школа притушила окна и тихо скрипнула усталой чердачной балкой.

Олег вдруг увидел Дыницы с самой высокой точки — с конька школьной крыши. Словно огромный добрый слон неожиданно вскинул его хоботом себе на шею. Люди отсюда выглядят маленькими. И о каждом все знаешь. Как во сне…

Каждый день по дороге в Школу Алик встречает девочку. У нее карие волосы и русые глаза… То есть наоборот: русые глаза и карие волосы. И чудное имя Джемма. Она тоже шагает в школу. Но в другую. В железнодорожную.

Вид у нее неприступный и гордый. Не познакомишься.

А Алик мечтает об этом второй год.

Валера — друг Алика. Валера учится вместе с Джеммой. Его прозвали Профессором, и не зря: он прочел все книги в библиотеке, собирает коллекцию минералов, а в свободное время выпускает для своего ободранного Мурзика «Кошачий вестник»…

Проницательный человек не может не заметить, как на его глазах сохнет от любви друг. Особенно ежели прямо в руки этого проницательного человека вытряхнут невзначай из комсомольского билета девчоночью фотографию, переснятую с Валеркиного классного снимка. Сначала Профессор не подал вида. А потом придумал великолепный и безошибочный план. Главное ведь что? Заставить девочку заговорить с Аликом…

На перемене Валера попросил Джемму срочно передать записку тому парню, которого она встречает утром по пути в школу. «Он такой высокий, с птичьим лицом, от застенчивости немножко сутулится. Шея у него из-за этого будто дважды изогнута: от плеч идет вперед, потом одумывается и утаскивает голову обратно. Ай, да чего там: его легко узнать! Очень важная записка…»

Джемма девочка вежливая. Может, и впрямь срочное дело, как не помочь?

— Ваш друг велел вам передать… — тихо сказала она на следующее утро, задержав шаг перед Аликом.

Алик, уже три дня посвященный в Валеркин план, «загреб» длинной рукой воздух вместе с бумажным конвертиком едва ли не раньше, чем следовало, нелепо крутнулся, побледнел и на негнущихся ногах пробежал по инерции дальше, одинаково боясь и поблагодарить и обернуться.

Если Джемма хоть одним глазком заглянула в записку, то наверняка от изумления потеряла аппетит. Потому что в записке излагался — ни больше, ни меньше! — рецепт против ночной невесомости: «Возьми грамм сала саранчука… Домелка разотри свинцовую пломбу… Равномерно смешай их, добавляя по капле мушиной обманки… Через замочную скважину слей на дно крысиного камня… Нагрей до образования пены… Не давая остыть, раствори получившуюся массу в стопке циркульной кислоты… Намазывайся каждый день после полета…»

Бессмысленнее этого трудно было что-либо вообразить. Тем не менее Алик и Джемма начали при встречах здороваться.