Малькольм Лаури - У подножия вулкана

• Название: У подножия вулкана
• Автор: Малькольм Лаури
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1972

"У подножия вулкана" - роман, действие которого происходит в маленьком мексиканском городке в течение одного ноябрьского дня 1939 г. — Дня поминовения усопших. Этот день — последний в жизни Джеффри Фермина, в прошлом британского консула, находящего убежище от жизни в беспробудном пьянстве. Бывшая жена Фермина, Ивонна, его сводный брат Хью и друг, кинорежиссер Ляруэль, пытаются спасти консула, уговорить его бросить пить и начать жизнь заново, однако судьба, которой Фермин заведомо «подыгрывает», отдает его в руки профашистских элементов, и он гибнет. Повествование об этом дне постоянно прерывается видениями, воспоминаниями и внутренними монологами, написанными в третьем лице, в которых раскрывается предыстория главных персонажей. Неизлечимый запой Фермина символизирует в романе роковой недуг всей западной цивилизации, не способной взглянуть в лицо истории и решительно противостоять угрозе ею же порожденного фашизма. Давая многомерный анализ извращенной индивидуализмом больной психики Фермина, Лаури исследует феномен человека, сознательно отказывающегося от жизни, от действия и от надежды. Однако в образной структуре романа духовной опустошенности и тотальному нигилизму консула противопоставлены внутренняя целостность и здоровье Хью, который выбирает другую формулу жизни: лучше верить во что-то, чем не верить ни во что. Логика характера Хью убеждает, что в надвигающейся решительной схватке с силами мрака он будет воевать против фашизма. Линия Хью, а также впечатляющий, выписанный с замечательным проникновением в национальный характер образ Мексики и ее народа, чья новая, истинная цивилизация еще впереди, сообщают роману историческую перспективу и лишают безысходности воссозданную в нем трагедию человека и общества. Виртуозное мастерство психологического рисунка; синтез конкретной реальности и символа, мифа; соединение тщательной передачи атмосферы времени с убедительной картиной внутренних конфликтов; слияние патетики и гротеска; оригинальная композиция — метафора, разворачивающаяся в многоголосье, напоминающее полифоничность монументального музыкального произведения, — все это делает «У подножия вулкана» выдающимся явлением англоязычной прозы XX в.

---

Вох! Arena Tomalin. El Balon vs El Redondillo[77].

— Но я не досказал тебе насчет того трупика. Самое поразительное, что его досматривали таможенники, уверяю тебя, досматривали на американской границе. И взыскали такую же выездную пошлину, как с двоих взрослых пассажиров.

— ...— Но тебе, я вижу, это не интересно, а посему я намерен рассказать кое-что другое.

— Да, повторяю, я намерен рассказать другое, и притом весьма важное.— Хорошо, я слушаю. Что же?

— Насчет Хью.

Ивонна долго молчала, потом наконец вымолвила:

— Значит, ты получил вести от Хыо. Где же он теперь?

— Здесь, живет у меня.

Вох! Arena Tomalin. Frente al Jardin Xicotancatl. Domingo 8 de Noviembre de 1938. 4 Eniorionantes Peleas. El Balon vs El Redondillo. Las Manos de Orlac. Con Peter Lorre [78].

Как!

Ивонна остановилась, словно натолкнувшись на стену.

— Кажется, на сей раз он побывал в Америке, на каком-то ранчо,— говорил консул очень серьезно, и при этом они непостижимым образом продолжали путь, по уже заметно медленней.

— Бог весть, зачем его туда понесло. Не может быть, чтобы он обучался там ездить верхом, однако же он объявился здесь на прошлой неделе в каком то диком наряде, похожий на Xута С. Харта во «Всадниках солончаковой пустыни». Видно, он перенесся сюда сверхъестественным усилием воли, а может, его переправили из Америки на грузовике, который перевозил скот. Сказать по правде, я не знаю, как журналисты устраиваются в таких случаях. А может, он сделал это на пари... Так или иначе, он добрался до самой Чиуауа в кузове со скотом, и какой-то торговец оружием, поставщик оружия, как бишь его звать — Вебер, кажется,— в общем, я позабыл, мы ведь с ним не знакомы, прихватил его оттуда на самолете. — Консул постучал трубкой о каблук, выколачивая пепел, и усмехнулся. Похоже, за последние дни все, кому не лень, слетаются меня проведать.

— Но... но ведь Хью... право у меня это в голове не укладывается...

— По дороге он бросил всю свою одежду, но, представь себе, не из-за беспечности, а только потому, что на границе его вещи хотели обложить высокой пошлиной, а они того не стоили, ну и, ясное дело, он их попросту оставил. Но паспорт он, как ни странно, не потерял, хотя до сих пор сотрудничает — правда, я понятия не имею, в качестве кого,— в лондонском «Глобе»... Ты, конечно, знаешь, что с недавнего времени он прославился. Это уже во второй раз, прими к сведению на тот случай, если тебе и про первый не известно.

— А знает он, что мы с тобой развелись? — спросила Ивонна, едва шевеля губами.

Консул покачал головой. Они шли медленно, и консул, потупясь, не поднимал глаз.

– Ты сказал ему?

Консул шел молча, все замедляя и замедляя шаги.

- О чем? - спросил он наконец.

- Ни о чем, Джефф.

- Ну, разумеется, теперь он знает, что мы разошлись.— Консул сбил тростью запыленную головку полевого мака, росшего у канавы. - Но он полагал, что застанет здесь нас обоих. Думается, он заподозрил, что у нас неприятности... но я старался не говорить ему, что мы уже разведены. По крайней мере так мне кажется. Я очень старался. Право слово, насколько помню, я не успел ему это сказать до его отъезда. стало быть, он уже не живет у тебя. Консул рассмеялся и сразу закашлялся от смеха.

— Живет до сих пор! Уж будь спокойна... Веришь ли, он так усиленно старался меня спасти, что я чуть было не сыграл в ящик. Короче говоря, он решил «довести дело до конца». Не ужели ты сама не видишь, до чего он меня довел? Неужели не чувствуешь, что он приложил тут свою мужественную руку? Раздобыл какой-то зверский препарат стрихнина, который буквально чуть не довел меня до могилы. И все же...— Ноги у консула вдруг начали заплетаться, но длилось это всего одно мгновение.— Все же надо прямо сказать, лучше бы он остался здесь, чем разыгрывать из себя Теодора Уоттса Дантона. А из меня делать Суинберна.— Консул сбил еще одну маковую головку. —

Безответного Суинберна. Когда он отдыхал на ранчо, запахло сенсацией, и он помчался сюда, как бык, которому покапали красную тряпку. Разве я не рассказывал тебе об этом?., Потому-то он — неужто я не говорил? — и отбыл в Мехико.

Они долго молчали, а потом Ивонна сказала так тихо, что едва слышала собственный голос:

— Что ж, значит, мы сможем немного побыть наедине, правда?

— Quien sabe?

— Но ты же говоришь, он сейчас в Мехико,— поспешно продолжала она.

— Так ведь ему недолго покончить с делом... быть может, он уже дома. Во всяком случае, я думаю, он сегодня вернется, говорит, что «жаждет действия». — Трудно было понять, шутит? консул или говорит серьезно, но он добавил, как казалось, не без сочувствия: — И бог весть, до чего доведет его этот романтический порыв.

— А теперь,— спросила вдруг Ивонна, собравшись с духом,— он как к тебе относится?

— И общем, по прежнему, разница пустяковая, да и не было времени ее обнаружить, но я вот что хотел сказать,— продолжал консул хрипловатым голосом, - те суровые времена, какие переживали мы с Ляруэлем, кончились после спасительного пришествия Хью.— Он брел как слепой, ощупывая тростью дорогу, отчего в пыли оставались мелкие лунки.— Вообще-то доставалось главным образом мне, ведь у Жака слабый желудок, и после третьей рюмки его мутит, после четвертой он начинает разыгрывать из себя доброго самаритянина, а после пятой — того же самого Теодора Уоттса Дантона... Поэтому я оцепил, если можно так выразиться, иную квалификацию. И оценил настолько, что, пожалуй, буду искренне благодарен от лица Хью, если ты ничего не скажешь ему...

— Ох...

Консул кашлянул.

— Я, конечно, не пил лишнего без него, да и сейчас трезв как стеклышко, ты же видишь.

— Да, в самом деле.

Она улыбнулась своим лихорадочным мыслям, которые унесли ее далеко назад, за тысячу миль отсюда. Но в то же время она шла рядом с ним, медленно, не спеша. И подобно тому как альпинист с опасной высоты глядит еще выше, на сосны, растущие над бездной, и ободряет себя: - «Пускай подо мною пропасть, было бы гораздо страшней, очутись я вон там, на верх одной из тех сосен!» — она сознательным усилием воли отрешилась от действительности: она отринула воспоминания, верней, вспоминала вновь эту улицу, такую безрадостную прощальный миг,— разве можно сравнить сегодняшние чувства с тогдашним ее отчаянием! — когда они уезжали в Mexиона, совершая непоправимое, с тоской взглянула назад и терянного теперь автомобиля, который свернул за угол, и тарахтел, и подпрыгивал на ухабах, скрипя рессорами, и резко мозил, и полз дальше, и продвигался судорожными рывками, вихлял и жался впритирку к стенам.

Какие они высокие стены, гораздо выше, чем ей помнилось, и как густо оплетены бугенвилеей; сплошные заслоны, где среди зелени огонь (теплятся цветы. А над ними видны кроны деревьев, массивные, недвижные ветви, да мелькнет изредка сторожевая башня вековечный mirador[79] штата Париан, но дома уже не видны отсюда и со стен тоже, один раз она нарочно поднялась наверх и убедилась в этом, они таятся в своих двориках, а башни словно оторваны от земли, парят в высоте, как обители одиноких душ. Дома едва различимы и сквозь чугунное кружево высоких ворот, чем-то напоминающих Новый Орлеан, замыкающих эти стены, где назначали тайные встречи влюбленные и так часто тосковали люди, для которых родиной оставалась все же не Мексика, а Испания. По правую сторону канава ненадолго исчезла, ушла под землю, и опять угольная яма, вырытая у обочины, грозила Ивонне из-за невысокой ограды, зловеще оскалив черную пасть, — здесь Мария всегда брала уголь, которым отапливался их дом. А потом вода снова заблестела на солнце и с противоположной стороны, сквозь просвет в стене одиноко обозначился Попокатепетль. Она не заметила, как остался позади перекресток и уже видны стали ворота их дома.

На улице не было ни души, здесь стояла тишина, нарушаемая лишь шумливым клокотанием воды в канавах, где мчались теперь наперегонки два узких стремительных потока; и ей смутно вспомнилось, как она, еще до встречи с Луи, почти уверенная, что консул вернулся в Англию, пыталась сохранить в своем сердце этот город, Куаунауак, представить себе некую твердыню, где вечно бродит призрак консула, сопутствуемый и утешаемый лишь ее незваной тенью средь половодья какой-то грядущей катастрофы.

А потом, в самые последние дни, Куаунауак представлялся ей иным,— хотя и опустелый, он очистился, до конца освободился от прошлого, и Джеффри был здесь, одинокий, но не призрачный, облеченный в плоть, она еще может его спасти, подать ему желанную помощь.

И вот действительно Джеффри здесь, но он отнюдь не одинок, и помощь ее отнюдь ему не желанна, и, более того, он не простил ей ее вину, он только этим живет и, как ни странно, черпает в этом силы...

Ивонна крепко стиснула сумочку, чувствуя внезапное головокружение и смутно различая знакомые предметы, а консул, видимо приободрившись, молча указывал на них тростью: вон справа проселок и церковка, в которой теперь помещается школа, и надгробные плиты за оградой, и спортивная площадка с турником, и темное устье подземного хода — теперь уже высоких стен по обе стороны улицы как не бывало,— ведущего в заброшенную шахту под садом, где некогда добывали железную руду.