Василий Ганибесов - Старатели

• Название: Старатели
• Автор: Василий Ганибесов
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

Написанный в 30-е годы XX столетия кадровым офицером и писателем роман «Старатели» связан с воспоминаниями автора о его работе на прииске Шахтома Читинской области, в те годы неспокойном приграничном крае, где постоянно происходили диверсии со стороны японских и китайских группировок и белогвардейцев. Жертвой одной из таких операций стал и единственный сын Василия Петровича Ганибесова.

После демобилизации из Советской Армии в 1933 году Василий Ганибесов учился в Москве на курсах марксизма-ленинизма при ЦК ВКП(б). По окончании курсов партия направила его в числе таких же двадцати пяти тысяч добровольцев на труднейший участок социалистического строительства — на золотые прииски Забайкалья в должности парторга. Пять лет работал Василий Петрович на прииске Шахтома Читинской области.

Выполняя ответственные партийные поручения Василий Петрович Ганибесов находил время заниматься литературно-творческим трудом в частности писал основанный на местном материале роман «Старатели». В конце 1937 года Василия Петровича Ганибесова перевели в отдел местной промышленности облисполкома в Чите. Большой жизненный опыт и немалый опыт партийной работы давали богатый материал для художественного творчества. Став профессиональным писателем, Василий Ганибесов переезжает в Ленинград, где получает возможность широко общаться с литераторами. Здесь был завершён его роман «Старатели» и написан цикл очерков и рассказов.

---

На участке «Сухой» Данила заложил, в открытую жилу разведочную штольню; начальником ее стал Иннокентий Зверев.

Зима в тот год явилась рано. В середине октября замерзли Мунга и байкалы, а в конце месяца морозы сковали голую, бесснежную землю.

Усольцев верхом ехал в Синяху, где искали золото старики во главе с Иваном Мартыновым: он надеялся засветло добраться до них и заночевать там. У Чистых ключей его застиг ветер, исколол уши и обжег лицо.

В глубокой щели извилистого Скалистого лога было тихо. С боков нависали разрушенные каменистые стены страшной высоты. В логу лишь кое-где у подошвы северной стены торчали уродливые, окоченевшие лиственницы да высоко-высоко на солнцепеке цеплялись за расщелины редкие кустики багульника. Почти в упор сошедшиеся гигантские хребты синяхинского водораздела стояли голыми, без леса, в неприступной броне изломанных гранитов.

Скалистый лог тянулся километра на два и внезапно оборвался, распахнулся широкой падью. На просторе пади Чалка повеселел, навострил уши: вдали завиднелось зимовье.

В зимовье было безлюдно и холодно. На нарах, покрытых примятым сеном, валялись дохи, козьи унты и пожелтевшая от старости бурятская кошма. Усольцев принес хвороста и развел огонь.

Пришел Калистрат, оторвал с усов ледяные сосульки и тогда только сказал:

— Ну, здравствуй. Замерз? Сбрось полушубок-то... Чай сварим.

Калистрат принес мешок со льдом и, наколов его, набросал в чайник.

Вскоре пришли остальные старики. Они поздоровались с Усольцевым, кряхтя переобулись в сухие портянки и унты, и в ожидании обеда завалились на нары.

Калистрат расстелил на нарах полог, нарезал оттаявшего хлеба и поставил на середину стола бадейку с пельменями.

— Садись, Василий Алексеевич, хлебать с нами, — сказал старшинка.

Ели молча. Только за густым и жирным карымским чаем старики отмякли, повеселели.

Чай они пили очень долго. И когда выпили весь, стали варить еще.

Усольцев смотрел, как Калистрат сушил на железном совке золото. Желтая щепотка золота, и отдельно, как жевок серы, лежал самородок.

— Иван! — Калистрат плечом толкнул дедушку Мартынова.

— А? Чтой-то? — проснулся Мартынов.

Калистрат поднес совок и посветил горящей щепкой.

— Грамм четырнадцать, будет? — спросил он, завертывая теплый песок золота в аптекарский пакетик.

— У тебя сроду двоит, — сердито проворчал Мартынов. — Девять будет... Ась?

Мартынов, нахмурив густые брови, сказал Усольцеву:

— Завтра принимай от нас, новое золото, Василий Алексеевич. От стариков советской власти к празднику. Россыпь открыли. Сдаем безвозмездно... Пусть она пользуется, держава наша. А нас запиши в протокол каждого: и годов сколько, и как звать, величать и фамилию. И зачитай перед народом... Понял?

— Понял. Спасибо, дедушка, сделаю.

— А про меня поясни: золото, мол, он моет больше семидесяти годов. Всю, мол, жизнь старатель. Умею промораживать талики, знаю колеса делать, строил карбаза, гонял караваны в Бодайбу и за свой век спас от смерти жизнь трем старателям... И еще скажи, два моих внука за старательское дело геройски погибли от руки белого гвардейца Асламова. Понял? А остальные всяк за себя завтра зарегистрируют... Ну, а теперь спать давайте.

Мартынов расстелил доху и лег. Усольцев, устраиваясь на неровных нарах, растроганно сказал:

— Хороший ты, дедушка, человек!..

С объезда приисков Усольцев возвратился в Мунгу пятого ноября, к вечеру. Еще с Чингарока, спускаясь к Мунге, увидел жаркий дымок из трубы своей квартиры и, проезжая мимо дома, не утерпел, отпустил Чалку одного, а сам, разминая иззябшие ноги, побежал домой. В квартире его по-хозяйски распоряжалась Григорьевна. Обжитым теплом и уютом повеяла на Усольцева празднично убранная квартира.

— Что не здороваешься? — густым басом встретила его Григорьевна; она стояла в дверях комнаты, целиком загородив собою проход.

— Замерз я, — с трудом шевеля губами, проговорил Усольцев.

— На пол брось полушубок-то. И шапку на пол. Еще не знаю, что в них есть... Я говорю: ни дня, ни ночи не знают... Валенки-то тоже снимай. И брюки снимай. А те вон, на гвозде-то которые, их надень. Снимай, я отвернусь.

Григорьевна ушла в комнату и, звякая' там посудой, опять заговорила:

— Обеда тебе тут нету. Пей сейчас чай и пойдешь в баню. Понял? Белье я тебе тут выгладила.

Она помолчала, послушала и, не дождавшись ответа, снова заговорила:

— Я с кем говорю-то? Я с печкой, что ли, говорю-то? Понял, что ли?

— Понял, — смеясь ответил Усольцев.

Ему хотелось спросить про Наташу, но он стеснялся и не умел.

Пока Усольцев пил чай с моченой брусникой и ел сдобные булочки, принесенные Григорьевной, она все говорила своим грубоватым, ворчливым голосом.

— На карточке-то это кто снятый? — спросила она, кивком головы указывая на снимок, приколотый к стене.

— Родители, братья и сестры.

— С бородой-то отец?

— Отец.

— Роду-то, видать, вроде рабочего?

— Старательского.

Григорьевна подула в свое блюдце, но пить не стала. Она нащупала пуговицу на кофте и начала вертеть ее.

— Спросить хотела, — пробасила она, косясь на окна. — Насчет, словом... Ну... вы сами-то женаты?

— Нет, Григорьевна, не женат я еще.

— Почему так долго? В ваши годы все бывают женаты.

— Некогда было, — с улыбкой ответил он. — Я солдат, боец. Я всю революцию по нарядам хожу. Где плохо — там и я. А работы везде — захлебнуться! И я не могу... Не могу, чтобы у нас было плохо! — остановившись посреди комнаты, он с удивлением посмотрел на неизвестно как попавшую ему в руки подушку. Он осмотрел подушку и, не вспомнив, как и зачем она у него в руках, положил ее на кровать.

— И что вы за люди... не понимаю я, — тихо сказала Григорьевна, неожиданно сердечно-мягким голосом.

Усольцев вышел на крыльцо.

Внизу, над электростанцией, над шахтами и драгой, бледными заревами стояли широкие столбы света. Там все уже притихло. А в поселке, у освещенных и распахнутых настежь дымящихся паром дверей магазинов, все еще сновали старатели, готовясь к празднику.

Примечания

1

Строительный камень.

2

Гуран — козел.

3

Прииски царской фамилии.

4

Ярица — яровая рожь.

5

Измельченная руда, смешанная с кислотными растворами.

6

Глухари — пустые, без золота шурфы.

7

Байкал — глубокий пруд.

8

Маркшейдер — занимающийся геодезическими съемками.

9

Вага — рычаг для поднятия тяжести.