Антон Чехов - Том 28. Письма 1901-1902

• Название: Том 28. Письма 1901-1902
• Автор: Антон Чехов
• Издательство: Наука
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1982

Двенадцать томов серии — это своеобразное документальное повествование Чехова о своей жизни и о своем творчестве. Вместе с тем, познавательное значение чеховских писем шире, чем их биографическая ценность: в них бьется пульс всей культурной и общественной жизни России конца XIX — первых лет XX века.

Десятый том писем охватывает время с апреля 1901 по июль 1902 г.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

21 мая 1901 г.

Печатается по автографу (ИМЛИ). Впервые опубликовано: «Новый журнал для всех», 1908, № 2, декабрь, стлб. 79–80.

Ответ на письмо В. А. Поссе от 7 мая 1901 г.; Поссе ответил 24 мая (ГБЛ).

…Ваше письмо пошло в Ялту, оттуда в Москву… — Письмо Поссе от 7 мая 1901 г. было написано из петербургского дома предварительного заключения: «…Вот уже около трех недель, как я нахожусь в „замке“. Не знаю за что, да этого, вероятно, и никто не знает. Может быть для того, чтобы „человек не избаловался“. Для жизненного опыта не мешает попасть и в тюрьму, но трех недель для этого вполне достаточно. Таково мое мнение, в частности, мнение моих сильно истрепанных нервов. Желательно, чтобы это мнение разделялось и теми, кто не желает дать мне избаловаться. Умный человек вряд ли станет предполагать, чтобы я, ведя „Жизнь“, одновременно играл в „нелегальщину“. От дела я оторван, и, если дело будет выясняться слишком долго, то „Жизни“ придется искать другого редактора, моим же детишкам (их и к счастью и к несчастью очень много!) придется класть зубы на полку. Впрочем, для них мой арест будет иметь, конечно, воспитательное значение…»

Вас выпустили? — В. А. Поссе был арестован в апреле 1901 г. и в середине мая освобожден. 24 мая он писал Чехову: «Первые дни „воли“ прошли для меня грустнее всей неволи. Журнал фактически приостановлен, приостановлен вопреки всем цензурным законам. Пришлось много хлопотать и бросаться из стороны в сторону. Надо надеяться, что дело в конце концов наладится: вчера Ермолаев формально продал „Жизнь“ Приснякову, который имеет много шансов на утверждение редактором-издателем Ермолаеву, а мне в течение трех лет запрещено жительство не только в столицах и стол<ичных> губ<ерниях>, но и во всех унив<ерситетских> гор<одах> и всех фабричных губерниях (что-то около 20). Намерен жить в Финляндии».

Горький уже выпущен дня 4 назад… — Ответ на сообщение Поссе: «От Горького и о Горьком известий не имею. После отъезда из Петербурга он писал мне всего один раз». См. примечания к письму 3390*.

…он весел и здоров… — О настроении Горького во время ареста Н. И. Долгополов сообщал Чехову 7 мая 1901 г.: «Алексей Максимович имеет свидание с Екатериной Павловной еженедельно. Обед получает из дому; кровать ему тоже разрешили взять. Сидят в пансионе веселые, добрые, смеются над стрясшейся бедою» (Из архива Чехова, стр. 192).

Я видел доктора, который его освидетельствовал… — Н. И. Долгополова, одного из врачей, подписавших акт второго медицинского освидетельствования М. Горького. О первом медицинском освидетельствовании Горького Долгополов писал Чехову 7 мая 1901 г.: «На днях производили освидетельствование А<лексея> М<аксимовича>, тюремный врач Длиноградский и <…> врач Покровский поступили как добровольцы-тюремщики — дали заключение: что он бодр и тюрьма не оказывает на него вредного влияния. Освидетельствование было по предписанию из Питера, говорят… Теперь Екат<ерина> Павл<овна> возбудила ходатайство о переосвидетельствовании. Приняты меры, чтоб „добровольцы“ не могли функционировать…» (там же, стр. 193). 16 мая 1901 г. в тюрьме состоялось вторичное медицинское освидетельствование Горького консилиумом врачей в составе Н. А. Грацианова, Н. И. Долгополова и В. Н. Золотницкого; на другой день тюремное заключение было заменено Горькому домашним арестом.

…Миролюбова, который ездил в Нижний хлопотать у Святополк-Мирского… — Вероятно, ошибка. Хлопотать об освобождении Горького ездил в Петербург к П. Д. Святополку-Мирскому К. П. Пятницкий. Об этом он писал 13 мая 1901 г. Екатерине Павловне Пешковой: «Приехал в Пет<ербург> 10-го утром. Немедленно отправился к кн. Святополку-Мирскому <…> Меня он принял 11-го утром. Я сказал всё, что мог, в пользу немедленного освобождения Алексея Максимовича. Передал Ваше письмо и копии с обоих свидетельств. Святополк-Мирский выразил уважение к личности и таланту Алекс<ея> Макс<имовича>; жалел, что был подан повод к обвинению в агитации среди сормовских рабочих. Обещал сделать для освобождения все, что в его силах. Между прочим, он указал, что нельзя освобождать до окончания следствия. Я возражал, что допросы уже сделаны, что следствие вступило в такую фазу, когда нет никакой нужды изолировать обвиняемого. Святополк-Мирский согласился, что при известных условиях можно освободить немедленно. По крайней мере, он сообщил такой факт <…> Святополк-Мирский обещал, со своей стороны, содействовать освобождению Ал<ексея> Максимовича» (Архив Горького).

…выслали мне туда майскую и июньскую книжки «Жизни»… — Поссе ответил: «При случае сообщите „литературному кругу“, что опасность для „Жизни“ миновала и что изменится лишь официальный редактор-издатель. Майская книжка, вероятно, выйдет в одном томе с июньской. Надеюсь, что доверие к „Жизни“ не пошатнется». Однако майская книжка журнала не увидела света. После выхода апрельской книжки «Жизни», в которой напечатана «Песня о Буревестнике» Горького, издание журнала было приостановлено, а в июне правительственным постановлением окончательно прекращено.

Рассказ непременно пришлю. — Поссе просил рассказ для журнала: «О „Жизни“ я болею душой и прошу Вас не забыть своего обещания. Вообще важнее всего сохранить этот журнал, на который потрачено немало сил. Подписка в нынешнем году превзошла ожидания, и журнал, что называется, встал на ноги <…> Здесь в тюремной библиотеке, к сожалению, нет Ваших рассказов, а они много бы облегчили участь заключенных. Тюрьма, даже предварительная, штука скверная, особенно для нашего брата, нигде не служившего и привыкшего к полной независимости».

Ваша статья ~ мне очень понравилась. — Статья «Московский Художественный театр (По поводу его петербургских гастролей)», напечатанная в апрельской книге журнала «Жизнь» за 1901 г. «„Ум, образованность, изучение“ — вот слова, которые Московский Художественный театр мог бы взять своим девизом, — писал в статье Поссе. — Мы не хотим этим сказать, что в Московском Художественном театре нет выдающихся дарований, — дарований и помимо г. Станиславского, этого primus inter pares, много, но особенность и сила этого театра не столько в том, что его артисты талантливы, сколько в том, что на всех его участниках, начиная с руководителей, кончая статистами, лежит печать интеллигентности, печать ума, образованности, изучения. Ум проявляется и в выборе пьес, и в их постановке, и в самой игре. Интеллигентны не только гг. Станиславский и Немирович-Данченко, но и все другие участники, которые изучают не только свою роль, но и все произведение и даже нередко всего автора.» «Самой типичной» для Художественного театра пьесой Поссе признал «Дядю Ваню» — «пьесу настроения», которое «всегда прекрасно передается Художественным театром». Далее Поссе писал: «Конечно, сценическое искусство своим торжеством не мало обязано удивительному драматическому искусству Чехова <…> Пьесы Чехова умны, старательно обработаны, действие в них развивается без затяжек, без ненужных разговоров, наконец, характеры и душевные драмы действующих лиц ясны и определенны, оттого в них много настроения, оттого они сценичны, оттого они требуют для удачного выполнения талантливых, умных, образованных и старательных артистов. Чеховские пьесы явились, нам думается, результатом серьезной и кропотливой творческой работы автора. Это — не ряд фотографий, так сказать, механически снятых с натуры; это — картины, поражающие своею цельностью, картины, где все фигуры строго выбраны и отчетливо выписаны…» Отметив неприязненное отношение критики к «Трем сестрам», Поссе продолжал: «Все это очень хорошо, т. е. хорошо, что „почти вся печать“ запротестовала: это значит, что удары Чехова попадают в цель, что он своими последними произведениями, в том числе „Тремя сестрами“, ранит прямо в сердце пошлость и ничтожество, которыми „живы“ представители нашего мещанского общества. Талант Чехова растет беспрерывно, становится все серьезнее и опаснее для гг. „сереньких“; они правильно называют его „талантом мстящим“, они боятся его, но надеются, что „жизнь — сильнее и умнее Чехова“. Нет, господа, Чехов сильнее вашей, как вы сами проговариваетесь, „бессмысленной“ жизни, и его „мщение“ подготовляет жизнь осмысленную, в которой нет места „ряженым“ представителям общественного мнения. „Три сестры“ — новый шаг вперед. Они значительнее „Дяди Вани“, но вместе с тем и труднее для понимания. Недаром и в Москве и в Петербурге на первых представлениях многие „чеховцы“ ходили с недоумевающими и разочарованными физиономиями».