Павел Федоров - Пограничная тишина

• Название: Пограничная тишина
• Автор: Павел Федоров
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1971

Творчество Павла Ильича Федорова широко известно советским читателям. Его книги «Генерал Доватор», «В Августовских лесах» и другие привлекают внимание своей правдивостью, жизненностью, глубиной разработки характеров героев.

В сборник «Пограничная тишина» включены две новые повести П. И. Федорова. В них рассказывается о современной жизни наших пограничных войск, которую автор хорошо знает и достоверно, убедительно описывает.

Повести читаются с большим интересом. Динамичный, захватывающий сюжет, положенный в основу повестей, не мешает писателю зримо показать «будни» сложной и трудной работы пограничников, создать запоминающиеся образы офицеров и солдат, раскрыть постоянную связь и дружбу пограничников с местным населением, помогающим зорким часовым границы своевременно обезвреживать врагов Советского государства.

---

— Ну как, посмотрел своего пассажира? — спросил поручик у Милевича.

— О, да! Увидел меня и опустил голову... Хотел я ему сказать несколько слов, да что скажешь такой гадине?

— Ты в этом уверен?

— Еще бы! Мне же объяснили, что за штучку изловили наши друзья. А вот вы промазали... — Душа Стася была открыта новым впечатлениям.

— Ты не очень-то задавайся, владелец «мерседеса»... Тебя-то я не промазал...

— Ну и молодец. Получишь медаль.

— А ты не хочешь медали?

— У меня не было времени интересоваться подобными вещами... Я выполнял свой гражданский долг. Получил благодарность от советских пограничников и счастлив.

Потом сели все за стол, чокнулись, закусили, еще раз чокнулись и опять закусили, сказали друг другу множество добрых слов. Немножко охмелев, Стась Милевич, обращаясь к Гале, говорил, что она единственная женщина среди них, а для него она единственная и в Польше, и в России. Он преподносит ей на ладошке сразу два дружеских государства, потому что сам он теперь государственный человек и с завтрашнего дня приступает работать в гараже госхоза.

Весело сверкая счастливыми глазами, Галина разливала в тарелки уху, каждому старалась положить лучший кусок рыбы, и щеки ее пылали. Много ли нужно женщине, одиноко живущей на далекой заставе?

Утром гости напились кофе и через тот же самый мост прошли к себе домой.

Начальник вернулся на заставу, но едва вошел, как к нему шагнул дежурный — сержант. Сверля его голубыми, глубоко сидящими глазами, со строгой важностью на лице доложил:

— Товарищ майор, в районе погранзнака номер 236 неизвестная машина сегодня ночью нарушила границу о сопредельным государством, пересекла ее и, развернувшись на сопредельной стороне, возвратилась на нашу территорию.

— Выяснили, что это была за машина? — бесстрастным голосом спросил Григоренко.

— Никак нет. Только что позвонил старший наряда.

— Хорошо. Выясним.

Майор прошел в канцелярию и в изнеможении опустился на диван.

XX

После встречи с поручиком Матейко майор Алексей Гордеевич Григоренко прожил очень трудный месяц. Его дело много раз разбирали разные инстанции и комиссии, которым положено разбирать такие дела. Он объяснялся и устно, и письменно, но самым тягостным был разговор с начальником отряда полковником Михайловым, к которому он относился с большим уважением. Самым тяжким был не проступок, а то, что Алексей Григоренко не доложил о нем вовремя полковнику, и что хуже всего — был с ним неискренним.

— О чем вы, Григоренко, думали, когда хотели скрыть от меня происшествие? — спрашивал полковник. — Разве я вам не доверял? — Вопросы Алексея Ивановича были сокрушительны, и он нисколько не пытался смягчить их.

Слушая полковника, Алексей и сам дивился бессмысленности своего поступка. Тогда, после доклада сержанта, он сел в стоявший наготове «газик» и выехал на место происшествия. Солнечное утро показало все его развороты и петли неподалеку около пограничного столба. Вместо того чтобы тотчас же доложить полковнику и честно во всем признаться, он, находясь в какой-то прострации, лег спать. А когда проснулся, сделал вид, что ничего особенного не произошло, и можно о таком досадном случае забыть...

— Вы вынуждаете меня поступить по всей строгости.

— Товарищ полковник, я же признал свою ошибку.

— Поздно...

— Я получил партийное взыскание!

— Это не вызывает у меня ни малейшего сострадания. Вы были неискренни и на парткомиссии. У меня не может быть к вам полного доверия.

— Мне больно это слышать, товарищ полковник.

— Мне тоже не легко подписывать представление об увольнении офицера из войск...

— Меня... уволят? — Григоренко этого не ожидал. Он не представлял себе, что форму, которую он так любит, ему придется снять.

— Представлять к награде куда приятней, — словно про себя сказал Алексей Иванович.

— Прошу оставить меня на любой должности, — тихо проговорил Григоренко.

Взглянув на майора исподлобья, полковник резко выпрямился, затем взял ручку и подписал бумагу. Отодвинув ее в сторону, проговорил:

— Не нужно меня просить. Дело ваше будет решать командование округа.

Поднимаясь на лифте, майор Григоренко вспомнил последний разговор с начальником отряда и крепко придавил ладонью карман кителя, где лежало написанное им объяснение. Командование отряда передало его дело на заключение округа. Сейчас он поднимался для последнего собеседования.

Алексей Гордеевич подошел к двери, постоял перед холодным, зеленого цвета дерматином. Ноги сами задержались... Много бы дал майор, чтобы только не переступать сегодня порог кабинета полковника Васильева. Вчера Васильев прочитал поданную майором бумагу, вернул ее, обескураживающе покачивая головой.

Григоренко помнил, как он стоял возле стола и сквозь стиснутые зубы попросил:

— Разрешите зайти еще раз, товарищ полковник?

— Да, заходите, только пишите все подробней. Я ведь хочу знать истину.

Полковника Васильева нельзя было назвать очень строгим. Нет. Однако его серые глубокие глаза смотрели на провинившегося из-под темных бровей с таким чрезвычайным вниманием, что майору Григоренко от этой пристальности стало не по себе. Пока он писал второе объяснение, помнил этот взгляд и не раз сжимал руками голову.

Оправив китель, майор сделал усилие и вошел в приемную. Знакомая, миловидная, опрятно и просто одетая Клавдия Анисимовна, приветливо кивнув, показала глазами на новенький, мягкий стул и скрылась за высокой дверью.

От больших окон в приемной было до прозрачности светло и необыкновенно тихо. Тишина эта охраняла строгую, без малейших излишеств, мебель, портрет Дзержинского и аккуратно сложенные на столе блокнотики, стопки бумаги. В такой уютно-строгой обстановке майор Григоренко вдруг почувствовал себя тоже насквозь прозрачным и, невольно вздохнув, готов был выбежать вон, чтобы заново, в третий раз! переписать объяснение... Совершить это он не успел: возвратилась Клавдия Анисимовна. Покойно и обнадеживающе улыбнувшись, она пропустила майора мимо себя и мягко прикрыла за ним внушительную дверь.

— Давайте. — Васильев без лишних слов протянул руку. Он был в легкой, летней гимнастерке, с полевыми погонами на мощных плечах. Взяв бумагу, попросил майора присесть, а сам склонил крупную голову и принялся читать.

Полковник Андрей Андреевич Васильев был ненамного старше майора Григоренко, движения его были энергичны, молоды, но седина все же порядком вцепилась ему в виски, и только в мохнатых черных, как у цыгана, бровях не было ни одного седого волоса. Прочитав первые фразы объяснения, он поднялся с кресла и с досадой потер крупный красивый нос.

— Не то, — бросил он кратко. Отодвинув бумагу, добавил: — Идите, последний раз хорошенько подумайте и напишите все, как было...

— Товарищ полковник, разрешите...

— Не разрешаю. Вы же не все здесь написали?

— Товарищ полковник...

— Я вас спрашиваю, вы всю правду здесь написали?

— Когда входил, подумал... и вспомнил...

— Советую спуститься этажом ниже. В буфете выпейте крепкого чая и вспомните самый трудный день в вашей жизни.

— Труднее этих последних дней не было!..

— Если это осознано до конца...

— До конца, товарищ полковник!

— Хочется верить, но вы сами мешаете этому, пишете: «Выпил самую малость...»

— Так точно!

— Совсем неточно, друг мой. Если вы выпили чуть-чуть, то не сели бы за руль и не посадили бы рядом иностранного офицера.

— Но он же был нашим гостем. И выпил я самую малость...

— Тем более не обязательно было ехать за рыбой, тащить с собою гостя и делать развороты за пограничными столбами.

Спустившись этажом ниже, майор попросил буфетчицу налить ему чаю покрепче, как советовал Васильев, и сел за самый дальний, в углу, столик. К стойке, то группами, то в одиночку, подходили офицеры разных званий, женщины и девушки, работавшие по вольному найму. Они весело шутили между собой, говорили о каких-то своих пустяках, и никому не было дела до сидевшего в углу майора, судьба которого решалась сегодня. Да и ему все это оживление у буфета было далеким и чуждым. Сжимая в руках теплые стенки стакана, он напряженно думал о случившейся с ним беде, мысленно стыдил себя за содеянное, каялся и не мог простить себе допущенных промахов. Голова пухла от дум, и память, как нарочно, подбрасывала самые тугие узелки, которые ему с таким трудом пришлось развязывать на своем жизненном пути. Самый трудный из них? Самый памятный? Он не забудет его никогда. Об этом не только рассказывать, но вспоминать было тяжко.

Служил он тогда в рядах Советской Армии замполитом мотострелковой роты. Как можно было забыть тот тихий сибирский вечер, когда за окном звонко шумела листвой ранняя даурская осень! Печь в углу блестела белым кафелем и дышала теплом. На кровати приветливо розовели наволочки подушек, пышно взбитых женой Галей. В уголке на диване, между валиком и спинкой, сидела дочкина кукла с большими, сладкими глазами. Хорошо тогда работалось лейтенанту Алексею Григоренко. Он выкраивал это время, пока жена гуляла с дочуркой Тамарой. Можно было конспект составить, к очередным занятиям подготовиться. Однако в тот вечер работу закончить не дали гости. Пришел командир взвода лейтенант Гена Евдокимов, только что прибывший из училища. Сам пришел и девушку, по виду тростиночку, привел с собой. Уселись рядышком на диване. Смущенно одернув подбитую мехом каких-то зверушек шубейку, девушка приспособила к себе на колени Тамаркину куклу, а Гена, не успев снять белых, парадных перчаток, склонив светловолосую голову, внезапно заявил: