Мор Йокаи - Золотой человек

• Название: Золотой человек
• Автор: Мор Йокаи
• Жанр: Любовные романы
• Год: 1965

«Крупнейший венгерский писатель Кальман Миксат — критик строгий и скупой на похвалы — назвал роман „Золотой человек“ (1873) „самым поэтическим“ из всех творений Йокаи и „прекрасным, как утренний сон“. Этот отзыв не случаен. Успех романа превзошел все, что знал раньше Йокаи. Еще при жизни автора он выдержал огромное число изданий, был переведен на несколько языков, его драматический вариант на протяжении двадцати лет не сходил со сцены театров, а впоследствии был трижды экранизирован.»

^{Е. Умнякова (из предисловия)}

---

И горе «чистителю», если скроет он хоть одного «нечистого». За самое малое упущение грозит ему пятнадцать лет заточения в крепости.

Контрабандистов же, видимо, не берет никакая чума, ибо они не возят с собой «чистителя». И как бы ни свирепствовала в Бруссах зараза, они днем и ночью снуют на своих утлых суденышках от берега к берегу. Кстати сказать, покровителем контрабандистов считается святой Прокопий.

Только ураганный бора способен нарушить бесперебойный контрабандный промысел. И когда дует бора, стремительное течение Дуная часто выбрасывает на южный берег у Железных ворот весельные скорлупки с гребцами.

Конечно, контрабандой можно заниматься и на крупных судах, которые тянут по берегу лошади. Но это уже большая коммерция. Чем крупнее дело, тем больше издержки. Здесь уже одним кумовством не обойдешься. Бедному люду такая коммерция не по силам. Для крупной контрабанды уже не соль требуется, а табак и кофе.

Бора сметает с Дуная суденышки, и дня на три, на четыре у Железных ворот воцаряются такие добрые нравы и такое уважение к закону, что в отпущении грехов никто не нуждается. Суда спешат встать в тихую гавань или бросить якорь посреди Дуная — и пограничные стражи могут мирно почивать, пока бора сотрясает камышовую кровлю деревянных домишек. Судоходство на какое-то время замирает.

Но что это?

Сквозь дикое завывание ветра и грохот штормовой волны на расстоянии не менее двух кабельтовых нет-нет да и прорывается протяжный звук судового рожка — «ту-у-ту-у».

Или это только почудилось сегодня утром капралу судового поста в Оградине? Нет, дразнящий, тревожный и печальный звук судового рожка не спутаешь ни с каким другим звуком.

Неужели там плывет судно? Неужели в такую непогоду оно еще способно держать связь с погонщиками лошадей на берегу? А может, несчастное судно наткнулось на скалы и отчаянно взывает о помощи?

Да, это судно, сомнений нет.

Там, в разбушевавшейся стихии, движется барка грузоподъемностью в десять-двенадцать тысяч бушелей пшеницы. Видно, и сейчас трюмы ее набиты до краев — через борта, низко сидящие в воде, перекатываются высокие волны.

Пузатая посудина сплошь черная, только улиткообразный нос обит блестящей жестью серебристого цвета. К палубной надстройке с покатой кровлей ведут узенькие лесенки, а наверху проложен специальный трап — от одного штурвала к другому. Носовая часть надстройки заканчивается сдвоенными каютами, каждая из них состоит из двух маленьких комнатушек с дверьми, расположенными друг против друга. В каюте по два окошка с зелеными жалюзи, через эти окошки видна целомудренная фигура великомученицы святой Борбалы, изображенная на стакселе судна в натуральную величину на золотистом фоне. Святая Борбала облачена в розовый кунтуш и голубой плащ, подбитый золотой парчой, на голове у нее — пурпурная шаль, в руках она держит огненно-красную лилию.

На небольшой площадке, между каютами и кливером, возле которого лежат у борта витки толстых канатов, находится сбитая из досок зеленая цветочница, наполненная землей, — в два фута шириною и в пять футов длиной. Здесь густо цветут прекрасные махровые гвоздики и фиалки. Этот миниатюрный садик огорожен железной решеткой высотою в три фута, сплошь увитой полевыми цветами, а посредине садика — в красной пузатой склянке горит лампада, бросая желтые блики на цветущий куст розмарина и распустившиеся сережки священной ракиты.

На носу барки высится мачта, к которой туго привязаны три толстых морских каната; концы их заброшены на берег, где семьдесят две лошади, запряженные в специальную упряжь, тянут тяжелое судно против течения. В хорошую погоду для буксировки достаточно было бы и вдвое меньше лошадей, а на верхнем Дунае с этой работой вполне справляется дюжина битюгов, но в здешних краях, да к тому же против ветра, даже такой упряжке приходится туго.

Звук судового рожка был обращен к погонщикам.

Человеческий голос здесь бессилен. Если даже и достигнет он берега, то разноголосое эхо исказит его до неузнаваемости.

А звук рожка понятен всем, даже коням: в зависимости от того, протяжный или прерывистый подается сигнал, тревожный или подбадривающий, и люди и кони знают, когда надо двигаться быстрее, а когда замедлить шаг, а то и вовсе остановиться.

Трудно судну, особенно если оно перегружено, в этом скалистом ущелье: приходится преодолевать бортовой ветер, стремительное течение реки, лавировать между скал и водоворотов.

Судьба судна в этот момент находится в руках двух людей. Один из них — рулевой, стоящий у штурвала, другой — шкипер, при помощи рожка подающий команду бурлакам сквозь гул разбушевавшейся стихии. Стоит одному из них хоть немного ошибиться, как судно либо разобьется о прибрежные скалы, либо будет выброшено на берег, либо сядет на мель; а то, чего доброго, течение затянет его в пучину, и тогда — верная гибель…

Судя по лицам этих двух людей, страх им неведом.

Рулевой был крепко сбитый, саженного роста человек. Его сильно обветренные, медного цвета щеки покрывала сеть красноватых прожилок, отчего даже белки глаз казались сетчатыми. Голос у рулевого был хриплый, надтреснутый, — казалось, он не способен издавать никаких других звуков, кроме зычного рыка и сиплого ворчания. Возможно, поэтому рулевой так заботился о своем горле: предусмотрительно заматывал его красным шерстяным шарфом, а затем промачивал водкой из фляги, постоянно обретавшейся в кармане его штормовки.

Шкиперу было лет под тридцать; русый, с задумчивыми голубыми глазами, с гладко выбритым лицом, на котором выделялись длинные усы, он был среднего роста и на первый взгляд казался даже тщедушным; это впечатление усиливалось от его голоса, мягкого и, когда он говорил тихо, почти женского.

Рулевого звали Яношем Фабулой; имя шкипера было Михай Тимар.

Чиновный «чиститель» восседал на приступке штурвала, надвинув брезентовый капюшон на лоб, так что виднелись только его нос и усы — и то и другое красно-бурого оттенка. Имя его не вошло в историю. В настоящий момент он жевал табак.

К судну привязан плот, на нем — шесть матросов; они изо всех сил налегают на огромное весло. Взмах — и все шестеро откидываются назад. Усилия гребцов помогают движению судна вперед, особенно когда оно идет против течения. К плоту привязана небольшая лодка.

В дверях каюты стоял человек лет пятидесяти и курил из длинного чубука турецкий табак. У него были восточные черты лица, и он скорее походил на турка, чем на грека, хотя, если судить по одежде — меховой кафтан и твердая красная скуфья, — человек этот явно выдавал себя за греческого серба. Однако внимательному наблюдателю непременно бросилось бы в глаза, что его бритые щеки были значительно бледнее нижней части лица, — видимо, человек этот лишь недавно расстался с густой бородой.

Вышеописанный пассажир был занесен в судовой журнал под именем Эфтима Трикалиса и являлся владельцем груза на зафрахтованной им барке — собственности купца Атанаса Бразовича из Комарома.

Но вот в одном из окон каюты показалось девичье лицо необычайной красоты, вполне достойное соседства святой Борбалы.

Лицо это отличалось матовой бледностью, вернее, кристально чистой белизной белого мрамора или алебастра. Белый цвет был так же органически присущ этому лицу, как черный — абиссинским женщинам или желтый — малайкам. Ни встречный ветер, ни пристальный взгляд мужчины, казалось, не способны вызвать румянец на бледные щеки девушки.

Это было еще совсем юное создание, не более тринадцати лет, но ее высокий и стройный стан, спокойное лицо с классическими чертами античной богини были столь совершенны, словно мать, нося ее под сердцем, не отрывала взгляда от Венеры Милосской.

Густые черные волосы девушки отливали синевой, как перья черного лебедя. Но глаза ее — о, чудо! — были темно-синими. Две тонко очерченные брови почти сходились на переносице, придавая лицу какое-то колдовское очарование. Дуги бровей словно создавали некий своеобразный нимб. Звали девушку Тимеей.

Таковы были пассажиры «Святой Борбалы».

Когда шкипер откладывал судовой рожок и, измерив оловянным лотом глубину реки, возвращался на свое место, он не упускал случая поговорить с девушкой, лицо которой в иллюминаторе казалось ликом мадонны в киоте.

Тимея понимала только по-новогречески, и шкипер обнаружил способность бегло изъясняться на этом языке.

Вот и сейчас он рассказывал ей о суровых красотах здешнего края, о красотах, наводящих ужас и страх.

Белолицая девушка с темно-синими глазами не отрываясь смотрела на рассказчика и внимала каждому его слову, но шкиперу казалось, что глаза ее устремлены мимо него на распустившиеся фиалки у ног святой Борбалы. Тогда он сорвал один цветок и протянул его девушке: пусть вдохнет она аромат цветка, может быть, он о чем-нибудь ей расскажет?