Андрей Никитин - «Повесть временных лет» как исторический источник

• Название: «Повесть временных лет» как исторический источник
• Автор: Андрей Никитин
• Издательство: АГРАФ
• Жанр: История
• Год: 2001
• ISBN: 978-5-7784-0041-2

В книге рассматриваются вопросы достоверности сведений древнейших русских летописей, используемых для реконструкции событий ранних веков русской истории.

Первая часть посвящена анализу структуры, хронологии, терминологии и стилистики «Повести временных лет», вопросам ее авторства, количеству редакций, их объемов, датировок и вероятного времени сложения окончательного текста.

Во второй части исследуются спорные вопросы текстологии и атрибуции памятников русской письменности и искусства XII–XV вв. (Ипатьевская летопись, «Слово о полку Игореве», «Задонщина», «Троица» Андрея Рублева), а также ряда событий истории XIV–XVI вв. (Куликовская битва, второй брак Василия III, опричнина Ивана IV).

Книга рассчитана на специалистов по истории России, историков литературы, преподавателей вузов, студентов, а также на широкий круг читателей, интересующихся этими вопросами.

Рекомендуется в качестве пособия для семинарских занятий.

* * *

Книга содержит таблицы и inline-картинки.

---

Этим вызваны и некоторые особенности работы, о которых следует предупредить читателя заранее.

Пытаясь понять взаимозависимость текстов и разобраться с ними, я счел необходимым оперировать только летописными датами, указывая их одновременно от сотворения мира и от Р.Х., не внося никаких корректив на основании собственных расчетов или расчетов Н. Г. Бережкова, как это делал, например, Б. А. Рыбаков, в результате чего его достаточно интересная работа о летописании второй половины XII в.[20] оказалась практически непригодной для использования. Столь же последовательно я придерживался изначального написания личных имен (исключение сделано только для уже канонизированного имени монаха Печерского монастыря «Нестор», хотя все без исключения тексты воспроизводят его в форме «Нестер», как его и называли при жизни), топонимов (Тмуторокан/Тмуторокань вместо «ТьмутАрАкань») и этнонимов (рос/русь вместо «русский»), считая такие искажения, незамечаемые современными исследователями, фактической фальсификацией исторического документа и собственно смысла, который вкладывали в него летописцы.

В самом деле, никто почему-то не изменяет имя «Василька» (теребовльского) на более правильное «Василий», «Царьград» на «Василеополис», «сумь» — на «суоми», «лопь» — на «саамов» и т. д., вероятно потому, что каждая из этих лексем поддерживает определенный семантический уровень включающей ее синтагмы, тогда как ее изменение влечет за собой изменение информации, заключенной в содержащей ее фразе. То же самое касается столь излюбленных прозвищ князей типа Ярослав «Мудрый», Иван «Грозный» и пр., которых не знает летопись и использованием которых в своих трудах историки вводят в заблуждение и себя, и своих читателей. Насколько можно судить по сохранившимся текстам, впервые такие маркирующие клички (за исключением «Осмомысла» в «Слове о полку Игореве») появляются не ранее середины XVII в., как это было отмечено М. Н. Тихомировым при изучении летописных текстов[21], а потому и не могут использоваться в научных работах, поскольку содержат в себе оценку того или иного исторического персонажа, ничего общего не имеющую с действительной оценкой его личности и его действий современниками.

Соответственно, я предпочитаю называть и Константина VII не «Багрянородным», что является бессмыслицей и повторяется постоянно, а Порфирогенитом, т. е. ‘рожденным в порфире’, каковое определение указывает на рождение ребенка в определенном покое императорского дворца, стены которого были отделаны плитами порфира, что определяло его «законнорожденность» по отношению к другим детям императора (внебрачным, добрачным, приемным и пр.), родившимся вне этой комнаты.

Поэтому и тексты, о которых идет речь, я считаю обязательным передавать в том виде, в котором они нашли свое типографское воплощение. В основу исследования мною положен текст ПВЛ Ипатьевской летописи по изданию 1908 г. (ПСРЛ, т. 2. Ипатьевская летопись. Издание второе. СПб., 1908) с разночтениями по Хлебниковскому и Погодинскому спискам, ссылки на которую отмечены в тексте квадратными скобками с указанием столбца [Ип.]. Так же оформлены ссылки на столбцы Лаврентьевской летописи [Л.] по изданию 1926 г. (ПСРЛ, т. 1. Лаврентьевская летопись, вып. 1: Повесть временных лет. Л., 1926), и на страницы Новгородской первой летописи (Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.-Л., 1950) — [НПЛ]. Ссылки на остальные летописные памятники, документы и литературу даются в подстрочных примечаниях.

Текст источника передается гражданским шрифтом в его полужирном начертании, тогда как цитируемый текст современных исследователей — курсивом.

Концентрируя внимание читателя исключительно на текстологии и фактологии ПВЛ, я указываю в сносках только непосредственно привлекаемые мною для решения конкретных вопросов труды своих предшественников, опираясь по возможности не на их мнения, а лишь на бесспорные результаты фактологического анализа. Отсюда некоторая скудость ссылок, возникшая как из-за экономии места, так и по причине знакомства с литературой читателя-специалиста, а также стремление удержаться от критики выводов, предположений, догадок и просто фантазий авторов, если только они не стано вились препятствием в исследовании или определяли ложный путь, приводивший к патовой ситуации. Так это произошло, например, с классификацией личных родовых «знаков рюриковичей», оказавшихся одним из наиболее существенных факторов, которые следует учитывать при анализе событий 1015–1019 гг. и в фактологии легенды о Святополке и Борисе и Глебе.

И последнее. Фрагментарность этих очерков обусловлена задачами, которые я пытался при помощи их для себя решить. Поэтому очень многие вопросы текста ПВЛ остались просто не затронуты, или затронуты вскользь, как, например, проблема поздних переработок текстов договоров, происхождение имен «Олег» и «Олга/Волга», похоже, связанных своими корнями в прямом и переносном смысле с Б[олг]арией и болгарами, анализ «семейного клана» Игоря, отраженного в договоре 942 (945) г., походы черноморской «руси» на Каспий и на Волгу, борьба Святославичей за отцовское наследство в 1078–1079 гг.[22] и многое другое, в том числе совершенно необходимый лексический анализ сочинений Нестера/Нестора и реконструкция ряда новелл на основании остатков первоначального текста в более поздних сводах. Однако нельзя объять необъятное. Именно по этой причине свои наблюдения над ПВЛ я публикую сейчас в том виде, который они приобрели в процессе исследования, не делая попытки их объединить и согласовать друг с другом: они являются всего только рабочими инструментами, которые могут оказаться небесполезны для тех, кто пойдет дальше по этому пути.

2. «Новгородец Василий» и третья редакция ПВЛ

После работ А. А. Шахматова и до настоящего времени в исторической науке считается аксиомой положение о трех последовательных редакциях Повести временных лет. Соответственно, первая из них принадлежала Нестеру/Нестору, черноризцу Киево-Печерского монастыря, и была доведена им якобы до 6621/1113 г., заканчиваясь смертью Святополка Изяславича[23], вторая — игумену Михайловского монастыря Сильвестру, который осуществил ее в 1116 г.[24], а третья — Василию, автору Повести об ослеплении Василька теребовльского, который работал над текстом в 1118–1119 гг.[25] На самом деле всё обстоит не так просто, поскольку за прошедшее время было установлено, во-первых, что Нестер/Нестор, автор «Чтения о Борисе и Глебе» и «Жития Феодосия», не может быть автором статей ПВЛ, резко отличных от его собственных произведений как по стилю, так и по освещению одних и тех же фактов[26]; во-вторых, приписка Сильвестра, помещенная в Лаврентьевской летописи следом за оборванной на полуфразе ст. 6617/1110 г. [Л., 285–286], не несет никакой другой информации, кроме изложенных в ней фактов, поскольку продолжение этой же статьи читается в Ипатьевском изводе ПВЛ [Ип., 262]; и, в-третьих, Лаврентьевский и Ипатьевский изводы ПВЛ отличаются друг от друга только объемом сокращений общего для них архетипа.

Не подтвердилась и основная идея А. А. Шахматова об отражении труда предшественника Нестора в тексте НПЛ, на чем исследователь строил далеко идущую систему взаимозависимости летописных сводов и развития всего русского летописания в целом, поскольку то, что он принимал за Начальный киевский свод, оказалось дефектным списком «третьей редакции ПВЛ», из статей которой сделана сокращенная компиляция весьма позднего времени.

Всё это, однако, не повлияло на авторитет конечного вывода А. А. Шахматова, что ПВЛ составлена в Киево-Печерском монастыре, затем была передана в Михайловский Выдубицкий монастырь, где ее перерабатывал Сильвестр, будучи там игуменом, и еще раз была переработана и дополнена в 1118 г. по поручению новгородского князя Мстислава Владимировича[27]. Если первые два положения (о Киево-Печерском монастыре и работе Сильвестра) основаны на фактах и никак не связаны с построениями Шахматова, то последнее требует достаточно серьезной аргументации, тем более необходимой, что именно на этот «краеугольный камень» опираются многие заключения о составе, хронологии, авторах и истории сложения ПВЛ.

Основанием для гипотезы о создании третьей редакции ПВЛ именно в 1118 г. А. А. Шахматову послужили два фрагмента текста, которые представились ему прямо связанными друг с другом: новелла о посещении автором Ладоги в 6622/1114 г. и рассказ новгородца Гюряты Роговича, включенный автором ПВЛ в новеллу 6604/1096 г. о войне с половцами. Общим между ними было лишь то, что в первом случае автор сообщал о своем пребывании в Ладоге, а во втором — разговаривал с новгородцем, предварив свой рассказ замечанием, что разговор состоялся «преже сихъ 4 летъ», т. е. за четыре года, но — до чего? Шахматов и его последователи считали, что речь идет о времени написания данного текста. Однако, поскольку этот рассказ является не интерполяцией, а логическим комментарием к основному сюжету, вызванным вполне конкретным поводом — воспоминанием о «заклепанных в горах» Александром Македонским людях, которых встретил на Севере Гюрята Рогович, естественно полагать, что встреча автора с Гюрятой Роговичем происходила за четыре года до описываемых событий, т. е. в 6600/1092 г. Однако Шахматов решил иначе, и вот каким образом.