Андрей Левкин - Двойники (рассказы и повести)

• Название: Двойники (рассказы и повести)
• Автор: Андрей Левкин
• Жанр: Русская классическая проза

---

Я - если бы я был Арефьевым - стоял в подворотне, отхлебывал пиво и глядел вокруг. Когда же еще раз взглянул в светло-желтое окно, то заинтересовался: внутри комнаты мельтешил кто-то в красном свитере. Приглядевшись, я обнаружил, что по кругу в комнате совершенно зайчиком прыгает какая-то светловолосая девушка. И за нее порадовался.

А когда я в следующий раз взглянул в то же окно, то обнаружил, что человек в красном свитере подошел к окну и, упираясь лбом в стекло, глядит в мою сторону. Глаза наши встретились, и я увидел, что этой женщине лет пятьдесят пять и теперь она пытается понять, видел ли этот некто с бутылкой в руке, как она скакала по комнате.

7а. Комментарий

Явление Св. Духа сопровождается неопределенным запахом, чуть косящим под миндаль, вообще же - горько-сырым.

На дворе сыро, хитиновые оболочки животных медленно обмякают в слизь, прозрачно окутывающую какое-то белесое тельце мелкими вегетативными колебаниями, дрожащими от хвоста к усам, лицу.

Об потолок комнаты отдельно мечется пятно никакого цвета, обтекающее все углы и предметы, на долю секунды разрезаясь и склеиваясь заново после них вновь.

А так же - в продолговатых конструкциях внутри оружейных мастерских, складов для овощей, автопарка и любых вещей, разложенных по отдельным единицам в соответствии с артикулами.

Хитиновые оболочки растворяются, и начинается кино, шорох в кустах. Грамматические будущее время, сгорая, сгорает быстрей, чем к весне уголь в подвале.

Мучения или боль, преходящие, уводящие за собой в темную часть мозга, дергающуюся мельканиями, клочками каких-то бинтов, невесомых среди воздуха, ноябрьские заморозки.

Прозрачные осенние ампулы со льдом; тело застывает от необходимости работать; следы затягивает холод. Седые ежики и мерзнущие зверьки. Какие-то пустые емкости, где на дне два камешка или только песок; слова проще сказать руками, возможно, тогда им удастся срастись друг с другом. В земле хрустят окоченевающие черви.

8. Арефьев на чужой выставке

Зимой 1996 года в галерее "М-6" (в Риге на Марсталю, между домом Рейтерна и Реформаторской церковью) была выставка фотографа Валтса Клейнса. Называлась так: "Мы любим, мы хотим".

Простая: около сотни фотографий, на белых листах - лица крупным планом, а под каждой тот, кто на фотографии, написал (на русском, на латышском) то, чего бы ему хотелось в жизни, или просто то, что хотел написать. И подписался.

"Я люблю малину"; "Я люблю зиму. Она белая"; "Хочу, чтобы все девушки были как снегурочки"; "Я буду машеником"; "Теплое солнце"; "Хочу, чтобы мама прожила дольше меня"; "Этот мир совершенно безумен"; "Чтобы все верили в Бога"; "Хочу много конфет"; "Хочу уехать в Калифорнию"; "У меня все в порядке"; "Люблю музыку"; "Пусть всегда будет хлеб"; "Пусть меня любят красивые девушки"; "Хочу найти маму"; "Никогда не уходите из дома и не воруйте"; "Пусть дедушка не умирает"; "Хочу компанию"; просто рисунки, на которых не то солнце, не то какой-то цветок.

Швейк бы сказал - это хорошо, когда свидетелей много. Ну, им не будет скучно друг с другом. На этой сотне с лишним фоток - люди от пяти до восемнадцати, они из воспитательных домов, приютов или колоний: бедолаги, сироты, лолитки, взрослеющие дебилы. Валтс - фотограф точный. Непонятно, как ему удалось, но все они смотрели ему в глаза честно - а когда придуриваясь, то - придуриваясь честно.

Они... фотографии этих людей выглядят так, что понятно - все они одиноки. У них, то есть, никого нет рядом - а это всегда проявится на снимке - даже прямо, а не косвенно, через выражение лица. Прямо - никого потому что нет рядом и человек не освещен еще и светом, идущим к нему от близких.

9. Косвенные свидетельства

Набор большого количества мелких фотографий, не имеющих - ни оптом, ни в розницу - никакого художественного смысла. Детали интерьеров, куски пейзажных видов, предметы, почти просто разный мусор.

Здесь мы имеем дело с главным ужасом жизни: любое подобное коллекционирование кусочков схоже с проведением границ на географической карте - пунктиром. В любом варианте подобного предъявления себя на экспорт присутствует признание факта своего нахождения на границе, краю: тем более достоверного, что каждой картинкой хотелось сказать что-то ясное, но наглядный результат - вот он, а желание и повод произвести их на свет остались где-то там.

Поэтому результат и оказывается всегда таким: немало впоследствии удивляя автора. Потому что - там же все было.

Это как если один человек, проходя, скажем, в двери впереди другого, кладет ладонь на косяк двери, а через секунду в то же место попадает ладонь второго, то это - вряд ли случайность, но - косвенное свидетельство.

Особенность косвенных свидетельств и, собственно, гарант их истинности, состоит в отсутствии третьего члена фразы, отвечающего на вопрос "чего?".

10. Ф.Арефьев наблюдает нетипичный свет

Действие происходит под темной сенью различных стволов деревьев, окружающих собой смесь снега и наледи - конец зимы со сквозняками и т. п. Два человека в обнимку: сумки, повешенные на плечи обоих, как бы спадают, однако же не спадают, отчасти им не мешая.

Кадр осуществлен при посредстве гавкающей за редким железным забором собаки, которой - чтобы заткнулась и не мешала - Арефьев швырнул в морду аппаратом, а собака, в свою очередь, сжала челюсти - чуть позже, - успев запечатлеть то, что и запечатлелось. Пусть даже и не вполне в ракурсе.

В результате мы видим, что как бы ночь, две слипшиеся фигуры освещаются фонарем из-за ограды, охраняемой данной собакой, а в чем там у них дело понять нельзя, да и незачем. Надо полагать, что Арефьев как бы хочет девушку, не обращая внимания на преграды между ними, как-то: март, сугробы, одежда и т. д., что хочет N. - неизвестно, не говоря уже об общей конструкции ее жизни, в соответствии с которой она намерена куда-то сегодня вечером дойти, что с нею и произойдет. Тем не менее в данный момент она как бы поддалась обольщениям и, что ли, забылась.

При этом, конечно, она отчасти придуривается, несколько производя некую личную сценку, но Арефьев (помня, в общем, о собаке с фотоаппаратом) вдруг понимает, что никакого тут придуривания уже нет, потому что, вот, холодная аллея со спекшейся оттепелью под ногами; какие-то клочковатые деревья по сторонам от дороги; канава, что ли, сбоку, а за ней прозрачный - ну, с окном во всю стену - параллелепипед спортзала "Локомотив", или как его переименовали, где небольшие нимфетки вечно прыгают по бревну и сплетничают, валяясь по старым матам, от которых пахнет пылью и отшелушившейся кожей, - а думает он об этом всем потому, что иначе надо не думать вообще, но тут же почти улица, город и т. п. окрестности, в конце которых уже кто-то появился из сумрака на белой дорожке, и как быть, поскольку расставаться все равно надо, потому что не лето. Хотя, что бы это изменило? Ну, все те же длинные пальцы, худенькие плечи.

И тут он видит, что в мозгу N. раскрывается, что ли, некая створка оттуда как бы светится небольшой камешек перламутрового цвета околожелезнодорожного прожектора, и Арефьев, понимая, что такое бывает почти никогда, забывает про свои простые желания и смотрит на этот свет, а чуть поодаль ездят тепловозы и прочие локомотивы.

Потом N. уезжает, произнеся через стекло тамбура некоторое количество слов, плохо понятых Арефьевым, который все равно о них не думает, машинально оценивая степень опасности для N.: в поезде какие-то карлики, лилипуты, потомственные нищие и проч. бандиты и насильники - штук пять их сидит на корточках позади нее в тамбуре; они курят и глядят в ее сторону, но девушки всегда легкомысленнее хода жизни, так что она, ничего и не заметив, уходит в вагон, поезд отъезжает, и поземка мягко возвращается на шпалы.

Возвращаясь, Арефьев отнимает у собаки фотоаппарат, полночи проявляет-печатает и, наконец, видит то, чего не будет уже никогда. Хотя бы и в данном месте, сегодня: что-то все равно опять навсегда кончилось, вот только этот стальной свет, пронизывающий мозг так, что кажется из него исходящим...

11. Офицерская ул.

На картинке - улица Декабристов-Офицерская, зафиксированная глядя от центра в моменте выезда Офицерской на площадь перед Мариинкой. Снято лежа на трамвайных рельсах, то есть они выходят сбоку по кадру, откуда-то слишком сбоку, чтобы появиться в кадре сразу, и сужаются через весь кадр в точке, закономерно находящейся уже возле проспекта Маклина.

Слева видна площадь и какое-то весьма немалое количество балетоманов, а также справа - ряд невысоких домов, содержащих в себе аптеку, продовольственный магазин, прогал между домами, являющийся улицей, выводящей к Мойке в районе арки Ламота.

Смысл этого кадра - рассуждая, находясь вне него - состоит, видимо, в ракурсе, который дает понять немного что. Слева - Мариинка. Справа - выход к Мойке. Единственную ясность в дело могут внести разве что перекопанности Офицерской, времен, когда там меняли рельсы, то есть это примерно 1991 год.