Михаил Лифшиц - На деревню дедушке (В мире эстетики)

• Название: На деревню дедушке (В мире эстетики)
• Автор: Михаил Лифшиц
• Жанр: Публицистика

---

Особенно дико видеть смешение этого бутафорского активизма, который можно найти л каждой философской аптеке современного Запада, и притом в любых политических смесях и сочетаниях, с принципом коммунистической партийности. Позиция Роже Гароди - не первый случай такого смешения. Он не открыл ничего нового, утверждая, что коммунистический взгляд требует дополнения реальной картины мира полезной мифологией, исправляющей ее в духе наших субъективных желаний. По крайней мере практически такие дополнения уже делались и ни к чему хорошему не привели. Значит, пишите хоть тысячи фраз о новаторах и консерваторах, необходимо провести резкую грань между ленинской идеей партийности, взятой в самом серьезном смысле слова, и хитроумной или наивной подделкой субъективного "видения" под эту идею. Такое размежевание неизбежно, его не миновать.

Милый дедушка, новаторы и консерваторы, те и другие, часто ругаются "объективизмом", между тем это вовсе не ругательство. Не всякий объективизм плох, напротив - глубоко и до конца проведенный объективизм является первой чертой материалистического мировоззрения. Как-нибудь в другой раз я покажу вам, что из диктата действительности, не из другого источника, растут и подлинная субъективность, и революционная страсть, горящая ярким огнем в учении Маркса и Ленина.

А впрочем - вы это знаете без меня. И не новость те странные вспышки другого пламени, которые появляются в этом огне и с треском исчезают. Вы слишком хорошо знаете жизнь, чтобы видеть в таких феерических явлениях простые ошибки ума. Вы знаете, что слепые движения воли, от коих даже земля трясется, не в лоне теории родились, и ей самой бывает при этом сиро и неприютно. Скорeе можно упрекать ее в слабости перед лицом реальных сил, которые выражаются в этих стихийных поветриях.

Я теперь с удовольствием вижу в газетах, что слово "волевой" утратило свой прежний, слишком мягкий свет, вроде его даже в отрицательном смысле начали применять. Видно также, что люди стали больше интересоваться историей, между тем прошлое как раз не зависит от нашей воли - что было, то было. Чего доброго, еще созерцание восстановят в его правах, потому что самое плохонькое созерцание реальных вещей и процессов лучше дикой привычки скособочить независимую от нас картину мира в угоду нашему видению. Вы все это лучше поймете, когда по плану движущейся эстетики мы перейдем к общему и частному.

А теперь не стану вам больше портить самочувствие. Примите, милый дедушка, эти набросанные мною критические заметки в образах - полусмешных, полупечальных, простонародных, идеальных... Далеких, конечно, от художественного совершенства, но действительных на сегодняшний день, как справка из домоуправления.

Серьезное и смешное связаны крепким узлом в самой жизни. И пусть вас это не смущает, любезный Константин Макарыч. Гоните прочь глупые предрассудки! Ведь пионеры нашего великого дела были веселые богатыри - они презирали тупую, чугунную серьезность, мещанскую чопорность, чуждую психологии трудящегося человека.

Так что не ставьте мне в вину шутливый тон этого послания. Сам Державин истину царям с улыбкой говорил. В стихах, конечно. Ну, а так как у нас царей, слава богу, нет, то можно и в прозе.

Прощайте, милый дедушка! Не забывайте меня, старый друг, ведь я вам через И.Жукова прихожусь дальним родственником.

Итак, лети, мой пламенный привет. Лети туда, куда мне надо, откуда буду ждать ответ!

3

25 октября 196...г.

Милый дедушка, Константин Макарыч! Я живо представляю себе, как в ясный солнечный день вы стоите у ворот правления колхоза "Луч" и, согласно всей литературной традиции, обмениваетесь шутками с женским полом. А в это время местный работник связи, по-старому почтарь, вручает вам мое толстое и нескладное письмо. Вы медленно протираете очки в оловянной оправе и с досадою видите, что я жалуюсь вам на А.Дымшица, который снова хочет завладеть селедочным хвостом и сапожной колодкой для наведения порядка. Помилуйте, да кто же теперь обращает на это внимание? Это все вздор, об этом и думать и писать не стоит. Согласен, милый дедушка, согласен, но погодите, может быть, мы с вами еще дойдем до более серьезных вопросов.

По словами А.Дымшица, мой взгляд приводит к "отрицанию художественной индивидуальности писателя". Чтобы узнать, как надо к ней относиться, я заставил себя прочесть статьи самого А.Дымшица в журнале "Октябрь", где он еще недавно был заместителем главного редактора, Но, увы, надежды мои не оправдались... Я увидел в этих статьях самые заурядные выпады против Э.Казакевича, А.Вознесенского, Б.Окуджавы. "Не самобытно", как говорил Рахметов.

Хотя я, по словам движущейся эстетики, консерватор, мне еще не приходилось принимать участия в таких компаниях. Да, но вы отрицаете право художника на свое особое видение, а Дымшиц его признает! Допустим. Но если во имя видения можно тыкать индивидуальность в морду селедкой, что нам за польза от движущейся эстетики? Движется она или не движется - все едино.

Это не шутка, совсем не шутка, любезный Константин Макарыч. Всякий, кто дал себе труд познакомиться с литературной деятельностью А.Дымшица, знает, что он одновременно за свободу видения и за кузькину мать. Мартин Лютер сказал: "Я здесь стою и не могу иначе". В отличие от Лютера А.Дымшиц здесь стоит, но может и иначе. Он и новатор, и консерватор, он всецело за отражение жизни, но, в предвидении всяких возможностей, заранее отворяет немного свой в а с и с д а с для личного видения.

Если позиция Лютера - это догматизм, то позвольте сказать, что такой догматизм мне больше нравится, чем отсутствие правил. Как вы думаете, милый дедушка, почему Лютер стоял на своем месте и не мог иначе? А вот почему: мне кажется, он был убежден в том, что его точка зрения не просто личное видение мира, а всеобщая объективная и абсолютная истина. Ручаюсь вам головой, что так же было со всеми выдающимися историческими деятелями, мыслителями и художниками прошлого. Никакой движущейся эстетики и прочей бутафории в них не было и следа.

Конечно, Лютер заблуждался, он брал на себя слишком много. Этот сын разбогатевшего рудокопа был крепко сколоченной индивидуальностью. И чем крепче он стоял на своем, тем больше утверждался в своей вере, то есть считал ее истиной в последней инстанции. Нам остается принять его таким, каков он есть - со всеми его высокими и смешными сторонами, с его особым литературным стилем, который оставил, заметный след в истории немецкого языка.

Да, Лютер был сыном своего века, своей страны, своего класса. И, если угодно, если нам так нравится, вы можете сказать, что у него было свое видение мира - ведь он имел даже своего личного черта и всю жизнь сражался с ним один на один. Где ему было понять таких мыслителей, как Эразм! С другой стороны, очень возможно, что простодушие виттенбергского профессора помогло ему на время, в самом начале двадцатых годов шестнадцатого века, стать вождем всего немецкого национального движения. Когда же это движение разделилось на ясно выраженные классовые потоки, сколько мещанской узости обнаружил Лютер по отношению к восставшим крестьянам!

Отсюда следует, что люди, сильные духом, деятели, как называл их Белинский, склонны придавать своей особой позиции всеобщее значение. И это хорошо, пока уверенность в своей правоте имеет действительное историческое содержание, и это плохо, когда она расходится с объективной истиной. Но если человек с самого начала не претендует на всеобщее содержание своих идей, а хочет только выкроить себе особое видение рядом с другими видениями - это всегда плохо. Релятивизм, как называется эта теория, есть верный признак разброда умов, а где вы видели, чтобы в такой среде рождались сильные индивидуальности?

Мне неловко повторять уроки диалектики, давно, до Маркса, усвоенные самой глубокой и честной общественной мыслью. Если человеку досталось счастье быть индивидуальностью, не раздавленной кованым сапогом чужой власти, не выжатой бесконечным трудом, откуда он черпает свою личную силу? Послушайте Гете: "Что такое я сам? Что я сделал? Я собрал все и воспользовался всем, что видел, слышал и наблюдал. Мои произведения вскормлены тысячами различных индивидов, невеждами и мудрецами, умными и глупыми. Детство, зрелый возраст, старость - все принесли мне свои мысли, свои способности, свои надежды, свою манеру жить; я часто снимал жатву с поля, засеянного другими, мой труд - это труд коллективного существа, и носит оно имя - Гете".

Здесь с нами говорит, положа руку на сердце, один из самых сознательных художников мира - не только оригинальный писатель, но и глубокий ум, постоянно изучавший действо творческой силы в самом себе. Для Гете индивидуальность тем более развита и свободна, чем больше она наполнена общественным содержанием. Я привел слова Гете, но с таким же правом можно привести слова Дидро, Бальзака, Пушкина, Белинского и многих других авторитетных лиц - авторитетных по крайней мере для таких консерваторов, как я. Все они полагали, что писатель прежде всего "коллективное существо", воплощение чего-то большего, чем он сам, пророк, способный услышать диктат действительности и, говоря от имени этой силы, а не от лица своей собственной милости, глаголом жечь сердца людей.