Людмила Бояджиева - Москва Булгаковская

• Название: Москва Булгаковская
• Автор: Людмила Бояджиева
• Издательство: ООО «Издательство Астрель» ООО «КРПА Олимп»)
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7390-2337-7 978-5-271-23306-7

Москва была для Михаила Булгакова особым, мистическим городом. Здесь он влюблялся, женился, творил, играл в театре, издавался, бедствовал, умирал… Здесь он получил известность, обзавелся врагами, был гоним и возвеличен, вознесен и растоптан.

Благодаря воображению великого писателя булгаковские адреса до сих пор живут своей таинственной жизнью: квартира № 50 в доме 302-бис по Садовой улице, ставшая на время пристанищем самого Сатаны и его свиты, не зря заслужила репутацию «нехорошей», а на Садовом кольце, иногда до сих пор видят прогуливающегося кота Бегемота…

Три женщины, сыгравшие в его судьбе важную роль, появляются на страницах этой книги — терпеливая и преданная Тася Лаппа, элегантная и аристократичная Любовь Белозерская, Елена Шиловская, которую многие называли за глаза настоящей ведьмой. Кто из них стал музой писателя? Кто послужил прообразом знаменитой Маргариты? Читайте об этом в новой книге Людмилы Бояджиевой.

---

Знамением московского быта, стержнем социально-бытового климата столицы был и остался «квартирный вопрос», который, по провидческому замечанию Булгакова, всех нас испортил. Предпосылки это катастрофической для формирования социальной психологии аномалии были заложены в самой сути Октябрьского переворота, использовавшего принцип Шарикова — «все отобрать и поделить». Экспроприация частной собственности шла широким фронтом, касаясь не только объектов промышленности, хозяйства, транспорта, но и личного имущества. Уже через две недели после взятия Зимнего дворца, в набросках к декрету «О реквизиции теплых вещей для солдат на фронте», В.И. Ленин указал: «Богатой квартирой считается также всякая квартира, в которой число комнат равняется или превышает число душ населения, постоянно живущего в этой квартире». Ленинская формула «богатой квартиры» стала ключевым пунктом в понимании отношения советской власти к жилищу. Жилье изымалось у богатых и заселялось «семьями бедного населения» в соответствии с установленной нормой 20 кв. аршин (10 кв. метров) на взрослого и ребенка до двух лет и 10 кв. аршин (5 кв. метров) на ребенка от двух до двенадцати лет. В комнаты необходимого размера заселялись, как правило, по одной семье. Слишком большие делили перегородками. Так возник феномен «коммунальной квартиры». А норма жилплощади, в пересчете кубометров воздуха на душу населения, позже была сокращена до 5 кв. метров.

Все, кто проживал на площади, превышающей норматив, обязаны были потесниться и сдать излишек жилой площади для заселения нуждающимися либо самостоятельно вселить к себе на излишки площади любого человека, даже не родственника. Вселенный жилец обретал право на площадь в данном жилище. Власть активно использовала инициативу масс для исполнения своих решений — не нужно ждать, пока сотрудник жилищного отдела выяснит, где имеется жилая площадь, доступная к заселению, нужно самостоятельно занимать ее, заселяя своими родственниками или знакомыми.

И посыпались анонимки, и пошли аресты с исчезновением «богатых владельцев». И расцвело пышным цветом в Москве стукачество.

Рассмотрим поочередно (в хронологическом порядке) «булгаковские места» — дома и объекты, упомянутые в его творчестве.

1

Знаменитый дом Нирензее (Гнездниковский переулок) приворожил внимание Булгакова. С ним связаны многие эпизоды его рассказов, на его крыше устраивал писатель читки своих произведений.

Самый тогда высокий в городе десятиэтажный дом был построен в 1912 году и прозван так москвичами по имени его строителя и первого владельца. Изначально дом задумывался как доходный. Поэтому всякие «излишки» вроде кухонь в квартирах даже не планировались. Их заменяли ниши для плиты. А питаться в основном предполагалось в общественной столовой, для которой на крыше соорудили специальное помещение.

Заселить дом планировалось состоятельной публикой. Поэтому строитель отнесся внимательней к потребностям в пище духовной. В подвальном пространстве находилось специально спланированное помещение для проведения зрелищных мероприятий. С 1915 года и почти на целое десятилетие в подвале поселилась «Летучая мышь» — популярный театр-кабаре под руководством Н. Балиева. На следующий год местом для развлечений стала и окруженная высоким парапетом крыша, куда гостей поднимал отдельный лифт. Зимой там заливали каток, а летом гоняли на ставших вдруг страшно модными роликовых коньках.

В 1916 году в надстройке на крыше, где первоначально планировалась столовая, открылась «Греческая кофейня», которую почти сразу же для своих посиделок облюбовали литераторы. А на окружавшем крышу высоком парапете исполнял уникальные цирковые номера Виталий Лазаренко. Держа на парапете стойку на одной руке, он другой приветливо помахивал оцепеневшим внизу от ужаса прохожим, обмениваясь одновременно репликами с присутствовавшими на крыше репортерами…

Вся остальная, не экстремально настроенная публика наведывалась на крышу в основном для того, чтобы полюбоваться на открывающийся отсюда на все стороны вид.

Магия высоты заманивала на крышу богемного гнезда в Гнездниковском многие знаменитости. Отсюда ею любовались будущий создатель Камерного театра Александр Таиров и знаменитая актриса Алиса Коонен. Сюда из своего штаба, расположенного прямо над «Летучей мышью», поднимались освежиться пламенные лидеры русских футуристов В. Маяковский и Д. Бурлюк.

Много раз приходил на эту смотровую площадку и в воображении перемещал по раскинувшейся внизу Москве героев своего будущего романа Михаил Булгаков. Здесь в кафе литераторов он читал свои произведения, а по одной из версий, именно в этом доме на ужине у друзей в 1929 году писатель познакомился с Еленой Сергеевной Шиловской.

В дни октябрьских событий 1917 года небоскреб в Гнездниковском оказался в самом центре боев, после которых почти половина окон в доме зияла провалами. Однако стекла вставили на удивление быстро. Ибо новая власть, объявив здание четвертым Домом Московского совета, забрала его для нового советского начальства. «Летучей мыши» пришлось ретироваться.

А с наступлением НЭПа общепит на крыше легендарного дома в Гнездниковском только укрепился. Вместо кафе там открыли ресторан, о котором писал не раз его посещавший Булгаков.

К концу 1920 — началу 1930-х годов от былой публики в доме Нирензее не осталось и следа. Кто-то сам покинул не только жилплощадь, но и страну. Кого-то бесцеремонно выселили. Тем более что с некоторых пор на отдельном, специально выделенном только для него лифте в свое новое жилище на 7-м этаже стал подниматься Андрей Януарьевич Вышинский. Прозванный за свою вдохновенную свирепость «Ягуарьевичем», в 1933 году Вышинский стал Генеральным прокурором СССР. И в этой роли почти для всех обвиняемых требовал только одного наказания — смертной казни. Досталось и соседям Вышинского по месту жительства. К концу тридцатых из 600 квартиросъемщиков дома в тюрьмах и лагерях сидела ровно треть.

Отныне и на целых два десятилетия в Москве стала наиболее востребованной совсем другая крыша — над внутренним корпусом известного здания на Большой Лубянке, которую руководство НКВД приспособило в качестве прогулочной площадки внутренней тюрьмы. Ну а на верхней площадке бывшего дома Нирензее больше никто не сидел и не прогуливался. Негде было. Ресторан закрыли, а вход на площадку опечатали.

В цикле рассказов «Сорок сороков» именно с крыши дома Нирензее Булгаков следил за происходящими в столице под влиянием НЭПа изменениями.

«На самую высокую точку в центре Москвы я поднялся в серый апрельский день. Это была высшая точка — верхняя платформа на плоской крыше дома бывшего Нирензее, а ныне Дома Советов в Гнездниковском переулке. Москва лежала, до самых краев видная, внизу. Не то дым, не то туман стлался над ней, но сквозь дымку глядели бесчисленные кровли, фабри чные трубы и маковки сорока сороков. Апрельский ветер дул на платформы крыши, на ней было пусто, как пусто па душе…Это был апрель 1922 года».

«В июньский душный вечер я вновь поднялся на кровлю того же девятиэтажного нирензеевского дома. Цепями огней светились бульварные кольца, и радиусы огней уходили к краям Москвы. Пыль не достигала сюда, но звук достиг. Теперь это был явственный звук: Москва ворчала, гудела внутри… Скрежет шел от трамваев, они звякали внизу, и глухо, вперебой, с бульвара неслись звуки оркестров…на вышке крыши трепетал свет. Гудел аппарат — на экране был помещичий дом с белыми колоннами. А на нижней платформе, окаймлявшей верхнюю, при набегающем иногда ветре шелестели белые салфетки на столах, и фрачные лакеи бежали с блестящими блюдами».

Казалось — должны были пройти годы для «перестройки» нищей голодающей Москвы в рай толстосумов. Однако «фраки» и «блюда» появились всего через два месяца. Очевидно, былое великолепие, оставшееся от старых времен, было припрятано на всякий случай.

Отсюда, с крыши дома Нирензее, в финале «Дьяво-лиады» бросился вниз несчастный, замороченный бессмысленной канцелярской каруселью делопроизводитель Коротков.

«Отвага смерти хлынула ему в душу. Цепляясь и балансируя, Коротков взобрался на столб парапета, покачнулся на нем, вытянулся во весь рост и крикнул:

— Лучше смерть, чем позор!»

2

Действие повести «Роковые яйца» начинается в Москве. Имеет точный пространственный и временной ориентир.

«16 апреля 1928 года, вечером, профессор зоологии IV государственного университета и директор зооинститута в Москве Персиков вошел в свой кабинет, помещающийся в зооинституте, что на улице Герцена. Профессор зажег верхний матовый шар и огляделся.

Начало ужасающей катастрофы нужно считать заложенным именно в этот злосчастный вечер, равно как и первопричиною этой катастрофы следует считать профессора Владимира Ипатьевича Персикова».