Бернард Маламуд - Беженец из Германии

• Название: Беженец из Германии
• Автор: Бернард Маламуд
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004

---

Бернард Меламуд Беженец из Германии

Душно, Оскар Гасснер в легкой сетчатой майке и летнем халате сидит у окна в своем полутемном гостиничном номере по Десятой Уэст стрит, я робко стучусь в дверь. Конец июня, за окном вечер, в небе зеленоватый закат растворяется во тьме. Беженец открывает дверь и пристально вглядывается в меня, пытаясь на ощупь включить свет. Его взгляд полон скорби, но это не боль — это отчаяние.

В те дни я был бедным студентом, готовым взяться за любую работу, учить кого угодно чему угодно даже за доллар в час, хотя мне самому предстояло еще многому научиться. В основном я давал уроки английского недавно прибывшим беженцам. А когда набрался немного опыта, колледж стал поощрять эту работу. Несколько моих учеников уже пробовали свой ломаный английский, и мой, конечно, торгуя на рынке. Я тогда был двадцатилетним заморышем, спешившим жить. Завершалась моя учеба в колледже, а пока я мучился неизвестностью в ожидании новой мировой войны. Это был гнусный обман. Я здесь надрывался, чтобы как-то пробиться, а за океаном Адольф Гитлер в черных ботинках, со своими квадратными усиками, срывал все цветы и осквернял их плевками. Смогу ли я когда-нибудь вычеркнуть из памяти то, что произошло тем летом в Данциге[1]?

Хотя еще проявлялись тяжелые последствия Депрессии[2], мне удавалось кое-как зарабатывать на хлеб за счет бедных беженцев. В 1939 они обитали во всех жилых кварталах Бродвея. У меня было четверо учеников: Карл Отто Альп, бывшая кинозвезда; Вольфганг Новак, в прошлом выдающийся экономист; Фридрих Вильгельм Вольф, раньше преподавал в Гейдельберге[3] историю средних веков; и Оскар Гасснер, с которым я стал заниматься после той нашей первой ночной встречи в дешевом гостиничном номере, где царил полный хаос. Оскар был журналистом, газетным критиком из Берлина. Одно время он работал в «Ахт Ур Абендблат»[4]. Вообще-то все они были людьми состоявшимися, однако у меня хватало дерзости общаться с ними на равных. Вот что делает с людьми мировой кризис — заставляет их учиться.

Оскару около пятидесяти, его густые волосы уже тронуты сединой. У него крупная голова и массивные руки, он сутулится. Взгляд его мутноголубых глаз тяжел. Вот и сейчас, когда я вошел и назвал себя, он уставился на меня, и сомнение расплылось в его глазах подобно подводным течениям. Казалось, увидев меня, он потерпел еще одно поражение. Мне пришлось подождать, пока он придет в себя. Я молча стоял в дверях. В такие моменты хотелось провалиться сквозь землю, но что поделать, надо же было как-то зарабатывать на жизнь. Наконец он впустил меня. Вернее, он только приоткрыл дверь, как я уже переступил порог. «Биттэ», — он предложил мне сесть, оглядываясь в поисках места для себя. Он пытался что-то сказать, но осекся, как будто собирался произнести нечто запретное. Комната была загромождена одеждой, коробками с книгами, которые ему удалось вывезти из Германии, было здесь и несколько картин. Оскар сидел на одной из коробок и обмахивался мясистой рукой: «Какая жагисча!» — пробормотал он, стараясь побудить свой мозг к действию. «Немызлимо! Мой не знать такая жага», — он продолжал ворчать на корявом английском. Я и сам с трудом переносил эту дикую жару, а для него она была просто невыносимой пыткой. У него перехватывало дыхание. Он хотел что-то сказать, поднял руку, а потом бессильно уронил ее. Ему так трудно дышалось, будто он вел сражение и, наверное, все-таки победил, потому что спустя десять минут мы уже сидели и спокойно беседовали.

Как и большинство образованных немцев, Оскар когда-то учил английский. Хотя он был уверен, что и слова не может сказать, у него кое-как получалось строить предложения, пусть даже иногда это выходило комично. Он неумело произносил согласные, путал существительные с глаголами и коверкал идиомы. Тем не менее, мы сразу нашли общий язык. Мы говорили в основном по-английски. Иногда, чтобы облегчить понимание, мне приходилось переходить на свой ломаный немецкий или на идиш, который он называл «йидиш». Оскар уже побывал в Америке: приезжал ненадолго в прошлом году. Он был здесь за месяц до Хрустальной ночи[5], когда нацисты разгромили витрины еврейских магазинов и сожгли все синагоги. Оскар хотел узнать, сможет ли он где-то устроиться. Родственников в Америке у него не было, поэтому, только найдя работу, он мог без проволочек въехать в страну. Какой-то фонд обещал ему место, но не журналиста, а лектора. Потом он вернулся в Берлин, и в страхе ждал разрешения на выезд, которое, наконец, получил после шестимесячной задержки. Он продал все, что мог, и, подкупив двух голландских пограничников, чудом умудрился вывезти несколько ящиков с книгами и картины, подаренные ему друзьями из «Баухауза»[6]. Попрощался со своей женой и покинул Богом проклятую страну. Глядя на меня затуманенными глазами, Оскар сказал по-немецки, что они с женой расстались друзьями. «Моя жена не еврейка, а ее мать вообще страшная антисемитка. Сейчас они снова перебрались в Штеттин», — добавил он. Я не стал расспрашивать. Не еврейка — значит не еврейка, Германия есть Германия.

Оскара взяли на работу в Нью-Йоркский Институт Общественных наук. Предложили читать по одной лекции каждую неделю в осеннем семестре, а весной будущего года — вести на английском курс по литературе Веймарской Республики[7]. Он никогда раньше не преподавал, поэтому очень волновался. Оскару предстояло выйти на публику, и сама мысль о том, что ему придется читать лекцию на английском, внушала ему панический страх. Он и представить не мог, что ему это удастся. «Как это возмошно? Я и двух слов связать не могу. У меня тгудности с пгоизношением. Я пгосто стану посмешищем», — повторял он, все больше и больше поддаваясь меланхолии. В течение двух месяцев с момента приезда он сменил целый ряд гостиничных номеров, с каждым разом подыскивая что-нибудь подешевле, и двух репетиторов по английскому — я был третьим. Мои предшественники отказались от него, как он сам полагал, из-за отсутствия успехов в учебе, а еще он подозревал, что действовал на них угнетающе. Он спросил, смогу ли я как-то помочь или ему следует обратиться к специалисту-логопеду, который берет пять долларов в час. Я ответил: «Вы можете попробовать со специалистом, а потом опять вернуться ко мне». В те дни я был высокого мнения о своих знаниях, мое самоуверенное заявление заставило его улыбнуться. И все же я ждал от него окончательного решения, чтобы в конечном итоге иметь какую-то ясность. После непродолжительных раздумий он сказал, что будет заниматься со мной. Если бы он платил пять долларов за услуги профессора, это положительно повлияло бы на его язык, но никак не на его питание. Потому что денег на еду у него просто бы не оставалось. Институт заплатил ему авансом за лето, но сумма составила всего триста долларов, а больше у него не было ни цента.

Он тупо уставился на меня и с безнадежностью в голосе сказал по-немецки: «Не знаю, что мне делать дальше».

Мне показалось, что пришло время сделать следующий шаг. Или мы сразу начнем, или предстоит долгий и нудный процесс.

— Давайте станем перед зеркалом, — предложил я.

Он со вздохом поднялся, подошел к зеркалу и стал рядом. Зеркало отразило: меня — тощего, вытянутого рыжеволосого юнца, молящегося за свой и его успех, и Оскара — смущенного, напуганного. Видно, что он преодолевает страх, боясь взглянуть на собственное отражение в помутневшем круглом зеркале над комодом.

— Пожалуйста, — обратился я к нему, — не могли бы Вы сказать «правильно»?

— Пгавильно, — прокартавил он.

— Нет, надо говорить «правильно». Язык должен быть здесь, — я показал ему положение языка. Оскар с напряжением следил за моими действиями в зеркале, а я внимательно следил за ним. — Язык закручивается кончиком кверху, вот так.

Он сделал, как я сказал.

— Пожалуйста, произнесите теперь, как следует, — попросил я.

Оскар сделал судорожное движение языком: «Прравильно».

— Вот молодец. А теперь скажите «сокровище» — это уже посложней.

— Сокговище.

— Язык надо приподнять, но не сзади, а в передней части рта. Посмотрите на меня.

На лбу у него выступил пот. Напряженно вглядываясь в зеркало, он попытался выговорить: «Сокрровище».

— То, что надо!

— Это чудо, — прошептал Оскар.

Я сказал, раз ему удалось это, то под силу будет и все остальное.

Мы проехались на автобусе вверх по Пятой авеню и через одну остановку вышли прогуляться вокруг озера Центрального Парка. Он надел свою традиционную немецкую шляпу, шерстяной костюм с широкими лацканами и повязал на шею галстук в два раза шире моего. Он шел мелкими шажками вразвалку. Была приятная слегка прохладная ночь. Большие звезды на небе навеяли на меня грусть.

— Ви думайт у меня полушитса?

— А почему нет? — спросил я.

Потом он угостил меня пивом.