Эдуард Лимонов - Муссолини и другие фашисты

• Название: Муссолини и другие фашисты
• Автор: Эдуард Лимонов
• Жанр: Русская классическая проза

---

В отель я попал к вечеру. Книга под мышкой, прошел по коридору. Оно (человек или собака, так и осталось неузнанным мною) вновь нагадило в ко ридоре. Запах был мерзкий. Я подозревал, что у собаки старого китайца понос. Я также подозревал, что китаец - бывший мелкий гангстер, тихо живущий, уйдя от дел. Обыкновенно китайцы обитают кучей, кагалом. Очевидно, у желтого старого человека были достаточно серьезные причины, заставившие его отказаться от общества себе подобных желтых людей. В нашем отеле в свое время спрятался и жил себе тихо известный советский разведчик полковник Абель. Здесь же его и арестовали. Так что китаец (если мои подозрения оправ данны) не первый, прячущийся в "Эмбасси". Кэмпбэлл присутствовал при аресте Абеля ФБР. Он уже был менеджером, Кэмпбэлл. В те годы "Эмбасси" еще не оккупировали черные, но он уже был средней руки запущенный отель. Я взял словарь, лег на пол и раскрыл книгу. На старом ложе "Эмбасси" было удобно спать, лежа на спине и на боках. Но читать лежа на животе было крайне неудобно. Потому что проваливался в матрас живот и спина прогибалась в ту сторону, куда она, как известно, плохо прогибается. В джинсах и черном свитере, я лежал на вытертом красном макете, перекатываясь, когда нужно, от "Дуче" к словарю... Через полтора часа я уже знал, что мать Муссолини - Роза была очень религиозная мамма, а паппа Аллесандро, кузнец, был полусоциалистполуанархист и читал семье за столом куски из "Капитала". Помимо этого, паппа любил дам и не забывал об алкоголе. Аллесандро повлиял на сына, как ни один другой человек: Три удара в дверь. - Кэн? - Гэт аут, Эдди. Пожар в 1037-м. Я вскочил и вышел к нему. В коридоре пахло гарью и висели, ясно видимые, как паутины, нити дыма в углах. У 1037-го собралась кучка наших. Розали и Базука, одетые на выход, мощнейшие зады затянуты в искусственный шелк, он лучше всего липнет к телу; в абсолютно идентичных накидках из голубого искусственного меха на плечах, каблуки рвут ковер, губы накрашены. Целая банда тинэйджеров с девятого этажа, этим постоянно не фига делать, еще десяток черных рож, среди них эФ-мэн, и даже наш китаец. Старый китаец считался у нас белым, хотя, с другой стороны, его поганая рожа была скорее зеленого цвета. Поганым считал его Кэн, он мне сообщил, что китаец "поганый", и я, не вдумываясь в тонкости, принял точку зрения Кэна и черного большинства - за что-то они его не любили. Но выжить не могли. Впрочем, китайцев не смогли выжить даже монголы... Наши стояли и смотрели под дверь 1037-го. Из-под двери подымался дым, густой и черный. Появился Кэмпбэлл, затемненные очки старого неудачника, джинсы, клетчатая рубашка, бывшие блондинистые, а теперь серые буклины надо лбом. Связка ключей в руке. За ним жирный мексиканский Пэрэс, зам-менеджера, или младший менеджер, энтузиаст, нес огнетушитель. Наши радостно закричали. Кэмпбэлл отпер дверь. Из комнаты в коридор ввалился сразу десяток кубических метров вонючего дыма. Как будто горел склад автомобильных по крышек. Отважные менеджеры прошли в дым. Кашляя, выскочили из дыма. - Пойду позвоню пожарным, - сказал, разворачиваясь, эФ-мэн. - Стой где стоишь, - закричал Кэмпбэлл. - меня оштрафовали твои пожарные за предыдущий пожар. Справимся сами. Всего лишь тлеет матрас. - эФ-мэн прав, - сказал мне тихо Кэн. Но так как все мы или почти все постоянно были в долгу у Кэмлбэлла, часто должны были за много месяцев назад, даже самые умные умники заткнулись. Кэмпбэлл и Пэрэс, намочив платки и набросив их на лица, ушли в дым. Кто-то из них разбил стекло в окне, и дым потянуло из коридора. Выскочив подышать, отплевавшись и отхаркавшись, они вернулись из второго похода со злополучным матрасом. Из черной дыры в брюхе матраса вздымались черный и серый дымы. Матрас был скорым пробегом вынесен на одну из лестниц, ближайшую, и обильно залит водой. Мы, толкаясь, разумеется, протиснулись и на лестницу. Включая Розали и Базуку. - Чего приперлись, - сказал нам Кэмпбэлл. - Вам что, делать нечего? Рты раскрыли... А вы, красотки, валите на улицу, вас уже клиенты ищут. Кэмпбэлл шлепнул Базуку по заднице. Смущенные, мы стали расходиться. Нам действительно нечего было делать, а пожар - крупное развлечение. И бесплатное. Кэн, я, банда тинейджеров и эФмэн - ни у кого из нас не было денег. Мы были народные массы отеля. У народа нет денег. Деньги есть у серьезных людей. В "Эмбасси" серьезные люди были видны по одежде. Серьезные люди были сутенеры или (часто в одном и том же лице) наркобизнесмены. Не драг-пушеры, прыгающие целый день в холле с пакетиками, но дилеры - те, кто снабжает пушеров пакетиками. Серьезные люди с такими, как я, Кэн или эФ-мэн, даже не разговаривали. О чем?.. За все время моего пребывания в отеле один раз ночью в лифте со мной заговорил сутенер. Протирая платком бриллиант на кольце. И в эту ночь я был одет в мои лучшие тряпки. "Если тебе нужны отличные девочки - приходи в 532-й". Кэн cпустился в холл, я вернулся в компанию Муссолини. В 1901 году Бенито, так же, как и я в этом возрасте, писал стихи, пытаясь их опубликовать. Расчувствовавшись, я вспомнил, как покойный Витька Проуторов и Сашка Тищенко понесли мое произведение в газету "Ленинська Змина", а я остался на противоположной стороне Сумской улицы - в парке Шевченко среди весенней зелени, - потел, переживая. Стихотворение, напи санное мной к празднику Первомая (я был готов продать свой талант), ком сомольская газета отвергла. Деликатно посоветовав моим приятелям: "Пусть ваш друг вначале научится писать стихи" и вручив им лист бумаги с титулом книги если я не ошибаюсь, Матусовского "Как научиться писать стихи". Мое горькое поражение мы запили портвейном в кустах парка Шевченко. Но я хотя бы жил в городе с миллионным населением, в Харькове, а Муссолини - в деревне Предаппио... Летом 1902 года, в возрасте 19 лет, Муссолини, сбежал в Швейцарию. Почему? Никаких убедительных сведений о причине побега не сох ранилось. Б. Смиф высказал несколько упреков в адрес юноши Бенито, якобы бросившего семью без поддержки, в момент когда паппу Аллесандро посадили в тюрьму, и даже не постеснявшегося выманить у матери деньги на билет. Исто рики, вынужден был заметить я, немедленно становятся тупыми, если речь идет не о профессорском знании, но об опыте "подлой " жизни. Мне казалось естественным, что молодой человек бежит из Предаппио в Швейцарию. Смиф же искал причину. Да без причины, остолоп. Инстинктивно. Весной 1961 г я, продав свой вело Борьке Чурилову за 50 рублей, уехал в Новороссийск. Один. В Швейцарии Бенито взяли чернорабочим на строительство шоколадной фабрики. Сука историк укорил его, что долго на своем первом рабочем месте он не удержался. Тебя бы в чернорабочие, достойный Смиф, профессор Оксфорда, я посмотрел бы, как долго бы ты удержался. Живой ум и пылкое сердце всегда стремятся вырваться из капкана трудоустройства. На своей первой работе чернорабочий бригады монтажников-высотников - я проработал с октября 1960 г. по февраль 1961-го. Мы сооружали далеко на окраине Харькова новый цех танкового завода. В степной грязи и жуткой стуже. Я выдерживал стужу лучше, нежели общество грубых людей... Я застрял на странице 17-й потому, что на ней обнаружилось сразу целое множество неизвестных мне слов, приходилось вгрызаться в словарь, и кое-каких слов в нем не оказалось... От борьбы со словами меня отвлек запах. Дыма. Взглянув на дверь, я обнаружил, что ленивые толстые нити серого дыма просачиваются из-под нее в комнату. Распахнув дверь, я оказался лицом к плотной стене дыма. В дыму было слышно, хлопали двери. Пожар. Новый, еще один. Я проявил хладнокровие, для меня не удивительное, так как мне случалось уже замечать, что лицом к лицу с опасностью я становлюсь холоден и рассудителен. Я захлопнул дверь. Вынул из-под кровати чемодан с дневниками и рукописями (я хранил их в чемодане не на случай пожара, но использовав оный как архив). Взглянул на часы. Был час ночи. Я надел кожаное пальто. Намочил грязную рубашку, валявшуюся в ванной. Снял с двери, где он висел среди прочих одежд, прикрытый тряпкой, белый костюм. Накрыв голову рубашкой, я вдохнул глубоко и вышел в дым. Закрыл дверь на ключ. И, держась рукой за стену, побежал. Я даже не пытался разглядеть что-либо в дыму. Я знал, что дверь на пожарную лестницу в этой части здания была четвертой после двери Кэна Я выскочил на пожарную лестницу во вполне приличном состоянии Не наглотавшись дыма, лишь с мокрой головы текли по спине и груди липкие струи. На лестнице не горел свет, но возможно было дышать. Спускаясь, я вспомнил о Кэне. Что если он спит? Перед тем, как заснуть, он обыкновенно долго кашляет. Мне его кашель хорошо слышен, ибо наши комнаты разделяет окрашенная в цвет стен бывшая дверь, некогда связывавшая две их в приличный номер Он не кашлял следовательно, его нет в номере. Да он и никогда не ложится в постель в столь раннее время. Разве что пьяный: Через несколько маршей воздух совсем очистился. Внизу, в холле, хохотали, собравшись с чемоданчиками, сумками и плас тиковыми мешками в руках, такие же погорельцы, как я, и сочувствующие Черный человек, насколько я могу судить исходя из личного опыта употребляет смех не только в качестве демонстрации своей радости, но и для демонстрации многих других эмоций. Смущения, например, или же замешательства Я знаю теперь, что черные смеются даже от страха. Холл стонал от хохота. Плакал лишь грудной младенец на руках мамы-подростка. У телефонов-автоматов в глубине хохотали, сгибаясь и держась за животы, телефонирующие типы. У конторки спинами к Кэмпбэллу хохотали словно у бара, три сутенера, почему-то собравшиеся вместе, хохотали торговцы наркотиками, поспешно собирая с подоконников образчики товара... Ведь ожидались пожарные, а с ними, конечно же, прибудет и полиция... "Га-гага-ха, горим!" Баретта, держа пуделька на поводке, ошейник ослепительно сиял гранеными стеклами, поздоровался с приятелем: "Горим, брат! Горим!" В тот период жизни мне удалось отрезать себя от прошлого. Я был обитатель "Эмбасси", а не русский парень - сын советского офицера, внук русских крестьян. Позднее, через годы, я воссоединил себя с моими корнями, вспомнил что я русский, что пада мой проходил всю жизнь в эмвэдэшных галифе с синим кантом и все такое прочее, но в течение нескольких лет я был только я. Мне нечего было терять, как и моим соседям; горел отель, и хорошо бы сгорела с отелем вся эта такая жизнь. Весь Нью-Йорк хорошо бы сгорел. Когда у тебя ничего нет, ты хочешь, чтобы все сгорело, может быть, тебе даже что-нибудь достанется в пожаре. И потому, увидев Кэна, я бросился к нему, веселый, с чемоданом и белым костюмом в руке, мокрой головой... "Гага-га-га, горим, брат!" Он хлестанул своей ладонью о мою, мы шлепнули еще раз ладонями. "Горим, брат, горим!" Кэн уже выпил, видно было по его сочным губам. "Ну и видок у тебя, Эдди!" - сообщил он мне хохоча. - Знаю, - признал я и захохотал. - Потому что горим, брат, горим! Мастодонтами, в слоновьих ботах с заклепками, в касках, ввалились по жарные, таща за собой кишки и все их дьяволово оборудование. Толпа пожарных. Часть их стала подниматься по трем лестницам, один отряд захватил лифт, выгрузив оттуда кучу протестующих, черт знает куда собравшихся - не на горящий ли десятый этаж? - разряженную группу девок и парией... Отель надрывался от хохота. К двум часам утра первые группы наших стали робко просачиваться на свой этаж. Вопреки строгому запрету пожарных. Три комнаты зияли выгоревшими черными дырами вместо дверей, коридор был залит водой, пожарные выволакивали из коридора на лестницы обгоревшую, мокрую, еще дымящуюся мебель. Наши с Кэном комнаты оказались нетронутыми пожаром, ибо находились хотя и недалеко от 1037-го, но в другом колене коридора. Это в 1037-м, затушенный, остался тлеть под макетом невидимый очажок огня и раздулся до размеров большого пожара. Осторожно появившись из разных лестниц, мы сбились в толпу. Все наши, то есть те же подростки с девятого этажа, Кэн, я, китаец, эФ-мэн, девки, вся семья человека по кличке Кассиус. (Если жена и трое детей сидели под дверьво 1051-го, всякому в отеле ясно было, что Кассиус напился, выгнал семью и трахает свою тринадцатилетнюю дочь. Происходило это раз в неделю. Ни жена Кассиуса, ни он сам, ни его дочь не делали из банального инцеста трагедии.) ...Мы наблюдали и комментировали. Время от времени кто-нибудь из пожарных, раздраженный нашим хохотом и замечаниями, отрываясь от выброса мебели или разрушения топориком остатков двери, огрызался: "Исчезните отсюда, черти, валите вниз!" - Мы здесь живем, - кричали ему наши. - Идти нам некуда. Мы принадлежим к здесь, спасибо дяде Сэму... Га-га-га... Огонь был уничтожен якобы повсюду, когда обнаружилось, что продолжает пузыриться почему-то краска на стене коридора, не затронутой пожаром. По жарные решили проверить изнутри комнату, которой принадлежала пузырящаяся стеаа, и так как менеджера поблизости не было, вез церемоний врезали по замку топориком. И ворвались. Мирно и не спеша горела панель 1043-го и спал себе на кровати одеты жилец. Когда он вышел, мокрый, протирая глаза, - смесь черного с китайцем или корейцем, черная рожа, но узкие глаза и прямые волосы, - вышел, качаясь и моргая, мы все, не сговариваясь, зааплодировали. - Что происходит? - спросил человек, хватая протянутую ему бутылку в бумажном пакете. - Что случилось? - Он отхлебнул из бутылки, закашлял и, очевидно проснувшись наконец, сказал: - Сдается мне, уж не пожар ли?.. Подростки завопили и запрыгали от восторга. - Ему кажется, что это похоже на пожар, а? - эФ-мэн обвел всех вас взглядом, как бы приглашая в свидетели... Явился Кэмпбэлл, злой оттого, очевидно, что всем было ясно, что это он виноват во втором пожаре, и разогнал нас. Обсуждая происшедшее, качая голо вами, мы разошлись. Я лег спать, потому как переживания и беготня меня утомили. Все остальные вовсе не легли спать, но веселились до рассвета. По жар не сумел заставить их изменить инстинкту даже на одну ночь.