Людмила Бояджиева - Марина Цветаева. Неправильная любовь

• Название: Марина Цветаева. Неправильная любовь
• Автор: Людмила Бояджиева
• Жанр: Биографии и Мемуары
• ISBN: 978-5-17-068591-2 978-5-271-29219-4 978-5-226-02942-4

Самая тонкая, самая нежная, самая ранимая и самая жесткая женщина во всей мировой истории — это Марина Цветаева. Гениальный ребенок из хорошей семьи, учеба в Европе, ранние стихи. В 1911 году Цветаева знакомится с Сергеем Эфроном и выходит за него замуж. Какая необычная, яркая, всепонимающая любовь.

Но проходит три года, и Марина встречает поэтессу Софию Парное. Их отношения длились также в течение трех лет. Цветаева возвращается к мужу Сергею Эфрону, пережив «первую катастрофу в своей жизни». А потом — эмиграция, заговор, нищета, болезни, возвращение, самоубийство…

История Цветаевой, история ее любви — это история конца Той России. Прочувствовав ее, вы окунетесь в настроение тех людей и поймете, почему все сложилось именно так.

«Мурлыга! Прости меня, на дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить…»

---

— Да! Именно так: «в последний раз передо мной»… «Последний раз» — черта, разделяющая любящих, — подхватил Сергей. — Итог печали, радости, уже отцветшей, отшумевшей. Я тоже со всем всегда прощаюсь… — Море дрожало в слезах, наполнивших его огромные глаза. — Как будто мы вместе читали Пушкина! Это… это удивительно! А ваше детство, Марина?

— Продолжайте вы, у меня будет своя история. — Марина притихла, ожидая рассказа Сергея. Она уже поняла, что совпадения будут продолжаться. Стало совершенно ясно, что их жизни не шли отдельно, их соединяли незримые нити, образуя неделимую слитность.

— Десяти лет я поступил в 1-й класс частной гимназии Поливанова. Собственно, этим закончилось мое раннее детство. На смену сказочной, несколько замкнутой жизни выступила новая, более реальная. Появились школьные интересы, товарищи и новые через них знакомства, но чтение по-прежнему оставалось моим излюбленным препровождением времени. Нырял в книгу и не замечал, как бежит время.

— Точно! Это именно так происходит, ты проваливаешься в книгу и забываешь обо всем. Сколько раз меня заставали с книгами, слишком взрослыми для меня, и наказывали — сажали в чулан. А я дралась! Да, да, не очень-то позволяла собой командовать.

— Мне драться не приходилось. Вернее, я плохо дрался и никогда не побеждал, — Сергей опустил голову, как бы извиняясь. — Я рос болезненным и до того уставал от долгого сидения в классе, что с трудом мог заниматься дома. Частая лихорадка, головные боли, сильное малокровие… При том, — он смущенно глянул на Марину: — только не смейтесь! страшное самолюбие! Оно подталкивало меня: «Ты должен быть первым в классе!» И ведь я знал программу не хуже своих товарищей, но шел неровно. Приходилось много догонять, и только я начинал чувствовать себя на твердой почве, как новый приступ слабости сразу выбивал меня из колеи.

— В гимназии я пробыл пять лет. Переболел за это время почти всеми детскими болезнями! — Он рассмеялся и резко умолк, будто наткнувшись на жуткое видение.

— Сергей, вы не голодны? Давайте спустимся вниз и купим у татарина бублики. — Марина поднялась и протянула руку. — Пошли, вам надо хорошо питаться. Наговориться мы успеем. Шагайте за мной, здесь видна тропинка.

— Да я чувствую себя чудесно! Здесь должно быть эхо. — Сергей взобрался на камень и крикнул, сложив ладони: — Ма-ри-на! — Эхо не ответило.

— И не нужно нам этих туристических глупостей, — решила Марина. Она все привыкла решать самостоятельно: — Вашим эхом буду я. Говорите, Сережа. Прямо так говорите: Се-ре-жа!

— Се-ре-жа. — Он смущенно улыбнулся. Поднявшись на цыпочки, Марина выкрикнула во все стороны его имя, словно ставя печати. — Вам понравилось? Мне очень. Так приятно быть эхом у вашего имени. Знаете, люди любят писать: «здесь был…» Мы ничего не корябали, но я верю — все они, — Марина обвела рукой камни, скалы и море, — все они будут нас помнить всегда!

Они двинулись вниз по тропинке, петляющей среди камней. Сергей сорвал верхушку белесой полыни, растер в пальцах, вдохнул с наслаждением жмурясь:

— Итак, я продолжаю свой рассказ… Мой дед с материнской стороны, ротмистр лейб-гвардии, блестящий красавец, происходил из аристократического рода Дурново. Бабушка — из купцов. С отцовской стороны родня еврейская, и даже прадед, кажется, был раввином. Мои родители познакомились на нелегальном собрании революционеров-народников. Они были активными деятелями «Земли и воли».

— Знаю, знаю! Я много про них слышала. Еще был кружок «Черный передел»… Это чудесные люди, необыкновенной душевной чистоты и жертвенности. Я была знакома с революционерами, страшно завидовала Марии Спиридоновой, восхищалась героизмом лейтенанта Шмидта. Я была еще девчонкой в 1905-м, но как мне хотелось быть там — с ними. Стихи писала! Только они потерялись.

— Да… Да, Марина, у вас именно такая душа — чуткая, пламенная. Душа борца. Моя мать была из тех чистых идеалистов, которые болели за простой народ. Во имя идеалов добра и справедливости они вставали на путь террора. Мой отец, кажется, даже был замешан как-то в политическом убийстве. От меня это скрывали, я был слишком мал… Позвольте руку, — Сергей помог Марине спрыгнуть с камня. Нагромождение огромных глыб, застывших после извержения Карадага, напоминало о первозданных временах.

— Макс Волошин утверждает, что здесь и есть вход в Аид. Отсюда Орфей вывел Эвридику. — Марина задержала кончики пальцев Сергея. Они были прохладны, будто это он вышел из сырого подземелья. Вышел из мифа, из романтической баллады. Она не могла оторвать от него глаз — никого более прекрасного, утонченного, одаренного, искреннего и благородного Марина никогда не встречала. А одухотворенность тонкого лица, огонь в небесных глазах — дух захватывает. Тогда уже вертелось то, что будет написано позже:

…он тонок первой тонкостью ветвей.
Его глаза — прекрасно-бесполезны! —
Под крыльями распахнутых бровей — две бездны…

Я очень любил родителей. Уважал безмерно.

— У вас в самом деле удивительная семья! Это лучшие люди России, чудо, что мы встретились! Как интересно вы жили, Сережа!

— У мамы было много детей, но она посвятила революции всю жизнь. Наш дом всегда был полон нелегалами. Старшие братья и сестры тоже стали революционерами. Я был младшим, но хорошо помню с рождения эти разговоры, в которых все время звучали слова «народ», «свобода», «ссылка», «тюрьма».

Маму первый раз арестовали в 1880-м, а потом в 1906-м. Ей было уже за пятьдесят, она провела в крепости девять месяцев, но друзьям удалось освободить ее, взять на поруки до суда. Мама сумела бежать за границу с младшим сыном Костей. Мне было 14, и я остался на попечении старших сестер. Господи, кабы по-другому вышло! — Сергей сел на песок — они уже спустились на пляж, розовый под косыми лучами заходящего солнца. Опустил голову в ладони, сжал виски. Густые пряди упали на лоб, почти закрыли лицо. Марина догадалась — он плачет. Села рядом, обхватила плечи материнским жестом, прижала его голову к своему плечу. На шею падали теплые слезы. Ее залило любовью. Жалость, восторг, преклонение, желание разделить тоску этого человека, помочь — все эти чувства сплавились в единое сильное, так и ломившее под ложечкой огромное чувство: любовь.

— Хватит! Хватит рассказывать, давайте наслаждаться вечером. Сегодня он горит для нас — вон какое небо — прямо кистью выписали облака небесные мастера.

— Спасибо… Марина. Извините, раздерганный стал. Сейчас вы поймете сами. — Он высвободился из ее рук, вытер рукавом рубахи лицо, поднялся и, стоя спиной к ней, быстро заговорил почти скороговоркой: — В Париже Костя ходил в школу. Однажды зимой он пришел домой и повесился. Никто не знал почему. В газетах писали, что его потряс выговор, сделанный учителем. В ту же ночь повесилась мама. Их хоронили вместе. К счастью, отец умер за полгода до этого…

— Сережа… Простите… Я не знала, не знала..»— потрясенная, она тихо стояла рядом. Вот он — знак! Они осиротели почти одновременно. От каждого из них отсекли половину, потому так больно, так неудобно было жить. Она протянула к нему руки.

Сергей резко повернулся, сжал их с неожиданной силой:

— Пожалуйста… Пожалуйста, Марина, не уходите. Я знаю, что недостаточно крепок для борьбы. Недостаточно интересен для дружбы с вами.

— Да что вы такое говорите! Перестаньте! Напротив! Именно вы — интересны! Очень интересны. Я тоже недавно потеряла мать. В сущности, мы с вами осиротели почти одновременно… У нас общее горе.

— Вы держитесь, вы молодец. А я… Я почти сдался. Нет, выслушайте до конца. После… после этого несчастья здоровье мое окончательно расшаталось. Дом продали — прошлое кануло в Лету. Вся моя последующая жизнь превратилась в непрерывное лечение. Петербургские доктора обнаружили у меня туберкулез легких и предписали немедленный и строжайший санаторный режим. Начались скитания по русским и заграничным санаториям. Это такое одиночество, Марина… и такая обреченность! Нет, я не унывал! С утра до вечера лежал в шезлонге, читал, думал и главное — вспоминал. Мелькали лица, звенели голоса, из отдельных слов слагались фразы, воскресали целые беседы; вставали сцены недавнего милого прошлого. Понемногу я стал их записывать. Из этих приведенных в порядок воспоминаний составилась книга рассказов «Детство». Вот бы ее напечатать!

— Обязательно напечатаем! — Марину лихорадило. Ясноглазый Сергей был создан для нее — именно такой. Редчайшее родство душ, судеб, совпадение до мелочей: любимых книг, детских впечатлений. Он был виден весь, до потаенных глубин души, до последнего донышка. И он так нуждался в ней.

— Сядем и не будем больше говорить о прощаниях. Жизнь большая. И теперь все будет по-другому.