Джеймс Донливи - Леди, любившая чистые туалеты

• Название: Леди, любившая чистые туалеты
• Автор: Джеймс Донливи
• Издательство: Иностранная литература. Журнал №4
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 0130-6545

В повести показан внутренний мир женщины, находящейся на грани нервного срыва. Сорокатрехлетнюю героиню повести бросил муж, затем ее поочередно уволили с нескольких работ, и в довершение всего она осталась почти без денег. Естественно, что в такой ситуации у любого человека должна возникнуть защитная реакция, призванная помочь выжить в столь агрессивном окружающем мире. Миссис Джонс реагировала весьма своеобразно. Она расстреляла собственный телевизор из ружья и сделала нескромное предложение мужу своей подруги. Но это не помогло ей обрести гармонию. Донливи рассказывает на первый взгляд о довольно банальных вещах. Но описания душевного состояния его персонажа настолько хороши, что повесть прочитывается на одном дыхании. Хорошо и то, что Донливи не ограничивается одними только описаниями. Ближе к финалу сюжет становится все интереснее, а оригинальная концовка заставляет внутренне поаплодировать автору.

---

— Я не имею ни малейшего желания вверять вам хотя бы медяк из тех жалких грошей, что у меня остались.

Эти ее недостойные, подлые слова, похоже, перепугали Теодора до потери пульса. Когда она рассказала подробности своему адвокату — а адвокат у нее был, благодаря бабушке, одним из лучших в Нью-Йорке, с большим офисом, из которого открывался вид на нью-йоркскую гавань, — в правом глазу адвоката появилась слеза, но, впрочем, левый остался сухим. И хотя адвокат горбился над своим письменным столом по причине травмы, недавно полученной им на теннисном корте, он все же выбрался из вращающегося кресла, подошел к окну, чтобы поглядеть на гавань и покидающий ее большой лайнер, и сказал через плечо:

— Знаете, Джоселин, самое грустное во всем этом, что консультант ваш — человек, по сути дела, настолько порядочный и честный, насколько это можно себе позволить в наши дни. Беда только в том, что при самых лучших его намерениях и таком же большом, как воображение, сердце он просто-напросто ни хера, простите за галлицизм, не смыслит в том, что следует делать с чужими деньгами, но ведь не посылать же его за это вверх по Гудзону в Синг-Синг.

— Это в мои намерения не входит.

— А именно это и может случиться, Джоселин. Можно было, конечно, сообразить, что в компьютерном бизнесе сейчас не протолкнешься, но ведь компания, в которую он вложил ваши деньги, обладала вполне приличной репутацией. Самую-то большую проблему, Джоселин, составляет эта инвестиционная команда — оперный певец с его манекенщицей. Понимаете, они и Теодора обобрали до нитки, просто по миру пустили, а поскольку симпатичный дом Теодора записан на имя его жены, средств, которые позволили бы возместить ваши потери, если вы выиграете процесс о разгильдяйстве, у него попросту не найдется.

Финансовый крах вынудил ее отказаться от новой квартиры, пустить с аукциона всю хранившуюся на складе мебель и по дешевке продать сжиравший четыре, запятая, и две литра бензина “ягуар” зеленой гоночной раскраски. Полученный от адвоката совет не возбуждать судебного преследования обошелся ей в две тысячи семьсот восемьдесят шесть долларов и восемьдесят семь центов. За сумму вдвое меньшую той, что уходила на квартиру, она сняла жилье более чем вдвое меньшее — на задах дома, принадлежавшего некогда самому богатому в городке человеку, а именно, как это ни иронично, бывшую квартирку шофера над гаражом.

И вот теперь до сознания ее начала доходить истинная правда, состоявшая в том, что никто из проверенных, настоящих друзей знать ее больше не хочет. Она стала давней знакомой, сильно обедневшей и навеки выбывшей из игры. Отныне, клятвенно пообещала она себе, она будет строить свою жизнь, основываясь на новой теории, теории мгновенного инстинкта. И делать в точности то, что ей хочется. Поздно уже было постулировать в своих бесцензурных помышлениях, что ты, дескать, никогда, никому — и в особенности твоему финансовому консультанту — не позволишь тебя облапошить. А если он все-таки проделает это, не станешь соваться к адвокату, поскольку тот оберет тебя еще и похлеще — на самый что ни на есть доверительный и премилый манер. И, господи боже, во мне, может, и сохранились еще запасы смешливости, но я никогда, никогда не позволю ей выйти наружу — разве что где-нибудь отыщется человек, в котором она сохранилась тоже и человек этот попробует посмеяться первым.

Однако это было еще не худшим из того, о чем приходилось думать. Думать приходилось и о том, что с ней, всеми брошенной и не имеющей работы, будет дальше. Она может обратиться в бездомную женщину, обитательницу скамеек, расставленных по замечательно проветриваемым атриумам Нью-Йорка. Уже обжитым множеством подобных ей, не менее достойных женщин. Два ее дробовика давно были проданы с аукциона по начальной цене, да и в любом случае она не могла больше позволить себе отправить свой телевизор в лучший мир.

Бесцензурные помышления стали теперь излюбленным ее времяпрепровождением, правда, иногда оно перемежалось воспоминаниями о давней юности в Южной Каролине, об одном тогдашнем случае, тоже очень трагическом. Ее пригласили, поскольку она была красивейшей девушкой в округе, на вечеринку старшеклассников, и пригласил-то один из самых смазливых юношей, отчего оба полагали, что станут главным украшением бала. И когда за весь вечер никто не подкатился ни к ней, ни к нему с предложением потанцевать — просто по причине чрезмерной ее красоты, — она почувствовала себя совершенно раздавленной, а кавалер ее и вовсе впал в прострацию, и под конец вечеринки она обнаружила его на террасе льющим слезы на цветущую магнолию. И почему-то решила, что это ее вина: она же никому не строила глазки, никого не пыталась пленить и вообще оставалась, как и всегда — ну разве за вычетом одного-двух случаев, — верной своему мужчине.

Теперь же она была бы счастлива, скажи ей кто-нибудь хотя бы одно лестное слово, пусть даже самое банальное, наподобие: какие у вас красивые туфельки. Меня бы это порадовало, правда, порадовало. А с другой стороны, после размышлений столь грустных и скорбных она с наслаждением думала о том, до какой жестокой вульгарности способны доходить ее помыслы. Ловя себя на мысли: а поцелуйте-ка вы, долбоебы Скарсдейла и Бронксвилла, меня в жопу. Или, еще того лучше, в мою социально превосходящую всех вас дырку. И чувствовала, что, несмотря на катастрофически оскудевшие обстоятельства, она, с ее музыкальным и художественным вкусом, все еще вправе испытывать чувство великого превосходства над всей этой швалью.

Из более чем трех четвертей миллиона долларов у нее, истово экономившей ныне каждый грош, сохранилось на банковском счету ровно тринадцать тысяч четыреста долларов и восемьдесят два цента, на которые ей и предстояло коротать остаток дней. Единственным мотовством, какое она, впавшая в благопристойную нищету, себе еще позволяла, были поездки в Нью-Йорк, в его картинные галереи. Впрочем, сидя в своей пустой квартирке, в одиночестве, которым все плотнее опутывалась ее жизнь, она ненадолго, но вполне серьезно задумалась о том, не стать ли ей лесбиянкой, и даже купила книжку, освещавшую сию важную материю. По крайности, такая перемена позволила бы ей завязать долговременные партнерские отношения, лишенные неопределенности, которая присуща жизни с мужиком, всегда готовым втюхаться в первую попавшуюся хваткую, зловредную вертихвостку.

Вот только она никак не могла понять, какая гомосексуальная роль для нее предпочтительнее. Чего ей уж точно ни хрена не хотелось, так это возиться со стиркой, стряпней и уборкой квартиры после того, как ее компаньонка, напялив мужской костюм и сомбреро и прихватив кейс, отправится в свой офис. Как не хотелось и обратиться в добытчицу хлеба насущного, встающую в шесть утра, в семь оказывающуюся на станции, а в восемь — за рабочим столом на Мэдисон-авеню. И особенно после того, как она полюбовалась на себя, облаченную в один из брошенных ее благоверным, Стивом, костюмов, в зеркале ванной.

— О господи, да я словно вылезла из полинявшего фильма, снятого в двадцатые годы в довоенном Берлине.

Еще ее посещали и мысли о маячившем где-то впереди климаксе, о том, что она, приближаясь к сорока пяти, будет толстеть и раздаваться в бедрах. А посмотрев взятый напрокат порнофильм, в котором две здоровенные, коровистые лесбиянки терлись одна о другую голыми телесами, она и вовсе прониклась зловещими предчувствиями, от которых ее даже дрожь пробрала. И подумала: может быть, пока у нее еще есть тринадцать тысяч долларов, включиться в благотворительную деятельность, столь популярную в нашем городишке, однако, увидев, на какую широкую ногу эта самая деятельность поставлена, поняла, что скорее уж благотворительность может ей понадобиться, и самое для нее лучшее — найти работу, и как можно скорее.

Вот тут-то ее и ждала новость совсем уж сногсшибательная. Никакая работа ей не светила. Что могла она ответить на вопросы вроде: а сколько вы зарабатывали раньше? А нисколько. Ах, как жаль. И им действительно было жаль. В конце концов она отыскала временное место продавщицы в магазине подарков в Йонкерсе. Самой удивительной городской агломерации, какую она видела в жизни. Попав туда, совершенно невозможно было сказать, куда вы, собственно, попали. И когда она спрашивала:

— Простите, это Йонкерс.

— Господи, мэм, не знаю, что там значится в вашей карте.

— Там значится, что это Крествуд, но, по-моему, все-таки Йонкерс.

— Ладно, мэм, если вы искренне в это верите, так и верьте. Хотя вокруг один сплошной Йонкерс и есть. Правда, многим хотелось бы, чтобы его тут никогда не было.

Разумеется, она неизменно оставалась милой и любезной, да и подарки заворачивала не без изящества, однако ее все же благополучно уволили — и она, и владелец магазина сошлись во мнении, что покупателей отпугивает ее изящество, да к тому же слишком многие из клиентов, живших в Скарсдейле, попросту шалели, увидев за прилавком свою землячку.