Зиновий Черниловский - Записки командира роты

• Название: Записки командира роты
• Автор: Зиновий Черниловский
• Издательство: ООО «Издательство Проспект»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-7986-0067-X, 978-5-7986-0067-0

Книга посвящена военным событиям 1941–1944 гг., непосредственным участником которых был автор. Боевые будни, очень живо написанные, представляют интерес для поколений, в войне не участвовавших. Не менее привлекают внимание и эпизоды из военной прокурорской практики, когда автору приходилось сталкиваться с ситуациями, порой детективными. Книга рассчитана на широкий круг читателей.

---

Между тем улыбающийся во весь рот Николай протягивал мне немецкий аусвайс. Там значилось — ефрейтор Антон Зигель…

На счету пулеметной роты немало чужих смертей и ранений. Но эта смерть запала мне в память как никакая другая. Много раз, уже после войны, конечно, бывая в Германии, я не мог отделаться от чувства своей причастности к судьбе любого из встреченных мною немцев: не твоего ли деда я убил? Или отца, брата?

13

Мгновенно разнесшаяся весть сделала свое дело. Главным образом тем, что дала первый наглядный урок отречения от ставших неуместными лучших человеческих качеств.

Первый, шоковый, но еще далеко не достаточный.

Несчастная 33-я Армия генерала Ефремова, попавшая в окружение под Вязьмой, ценой тысяч жизней задержавшая немецкие дивизии, спешившие покончить с Москвой, и тем самым спасшая столицу, боролась и умирала где-то неподалеку от наших собственных позиций. Едва ли не каждую ночь выставленные мною посты помогали вышедшим из окружения солдатам и офицерам преодолевать уже ледовую Нару.

По строгому приказу мы должны были направлять их прямиком в штаб полка. Большей частью мы так и делали. Но когда ротного комиссара не стало, а нового теперь уже политрука, назначенного из числа моих московских товарищей (после каких-то краткосрочных политкурсов) я не опасался, мы отважились на большой риск: желавших остаться ставили на довольствие и зачисляли в пулеметный расчет. Ибо и оборона не обходилась без жертв, а у старшины, мудрого кадрового служаки, был постоянный резерв, из которого мне собственно перепадала только водка в манерке, на которую неизменно зарились многочисленные инспекции, приходившие из дивизионных и армейских штабов, где ежедневных стограммовых стопок не полагалось.

…Теперь, когда я пишу об этом, меня не оставляет мысль о возможно наших особых симпатиях к несчастной, погубленной 33-й Армии.

Дело в том, что наша Первая гвардейская мотострелковая дивизия находилась какое-то время в составе 33-й Армии. И хорошо помню, что мы уже были в строю, ожидая команды на марш в район Вязьмы.

Неведомо почему нас "отстегнули" за несколько минут до отправления. Что это было за чудо, избавившее дивизию от кошмаров окружения? Как бы там ни было, мы, как это легко объяснить, не только сопереживали и сострадали, слушая горестные повествования прорвавшихся через непроницаемую стену окружения. То были мученики и за нас самих.

Однажды ночью в сильный декабрьский мороз со стороны моста, перекинутого через Нару, — влево от моего убежища — раздался пронзительный женский крик. Замолк и спустя минуту-две снова повторился. Я в это время находился в одной из пулеметных точек, следуя своим еженощным бдениям. Все,

кроме дежуривших у пулемета, бросились наружу. С оружием наготове пробежали мы метров сто и остановились, пораженные странным зрелищем. Луна, помнится, была на исходе и заволакивалась тучками, но можно было различить контуры трех человек, лежавших на льду, уже ближе к нам, но чего-то выжидающих в падающей от моста тени.

Время от времени немецкий пулемет, как бы играючи, постреливал в сторону моста. Мы залегли, и как только цель засветилась, открыли по ней огонь. У меня к этому времени был прекрасный немецкий "шмайсер" и полный ящик патронов к нему. Солдаты были вооружены винтовками. Беглецы ускорили движение и вскоре перешли на бег. Немец молчал.

Добравшись до "дому", мы стали разбираться. Двое мужчин и одна женщина. Один из мужчин был солдатом стрелковой роты, бросившимся на помощь женщине. На руках у него был ребенок, спавший под грудой теплых вещей.

Другим мужчиной оказался, как он сам представился, младший лейтенант, командир взвода, как значилось по предъявленному им удостоверению.

Ситуация быстро разъяснилась. Лейтенант, вышедший из окружения с перебитой, наспех забинтованной рукой, нашел у женщины-еврейки более чем ненадежный кров. Но он успел хотя бы выспаться после многих бессонных ночей, подкрепиться чем было, перебинтовать руку, от которой несло йодом. И женщина, и офицер видели друг в друге спасителей. Все шло как нельзя удачней, но на середине реки выстрел поранил левую руку матери, и ребенок, еще грудной, выпал на лед. Но даже не пискнул: шли, как водится, пригнувшись. Своего первого крика раненая не слышала, "вот только, когда меня ухватили за левую руку".

— Это я, — сознался солдат. — Откуда ж мне было знать?

— Что же было после ранения? — спросил я лейтенанта. — Ведь вы как-то двигались.

— Лег на спину. Мальчонка положил на живот, держал зубами, полз на спине… Трудно, но можно… Я за эти дни и не к такому привык.

Улица была пустой из конца в конец. Но в одном из домов притаилась семья: мать, дочь, внучок, сын дочери. Отец его встретил войну на границе, а больше она ничего о нем не знала. На свой страх и риск я оставил их в покое. Лишь бы не высовывались. В этом-то доме мы и поместили лейтенанта и его боевую подругу. Лечила их наша санинструктор Соня, бойкая, умелая и неприступная. Не по "прынципу", как говорил об этом старшина, а потому что "семейная девочка, не позволяет себе всякого-этого".

Вскоре мы оставили Наро-Фоминск, предварительно взяв его с бою, и что было со спасенными дальше, не знаю. Но о девушке-санитарке не могу не сказать пары слов. И все для того, чтобы стало понятней, "как закалялась сталь". Ибо и только что рассказанное служило нарождавшемуся в наших сердцах ожесточению. Без чего, что там ни говори, нет войны.

…Был вечер. Помню, что ужинали, когда все та же разведка, захватив языка, ворвалась на радостях в дом и потребовала водки. Пока они пили-ели, ибо и от чая не отказались, я разговорился с пленным. Подошла и села рядом Соня, свившая себе гнездо на хозяйской печке, которую порой протапливали.

То был типичный немец — рыжий, дородный, вежливый, внимательный "Графикус", как сказали бы римляне, то есть доподлинный, точно в книге описанный. Музыкант из Кенигсберга. Отец семейства, "хотя одни дочки!". Ни Чайковского, ни Мусоргского не слышал.

— Ну, а Вагнера? — в некотором раздражении спросила его Соня.

— Вагнер — это хорошо. "Тангейзер".

И шепотом:

— Но, говорят, у него отец… не тот, который записан ин фамилиенбух… понимаете, фрейлейн… другой, и притом же еврей…

О школе, которая напротив, он может многое рассказать. Там живут солдаты. Но холодно. И нет удобств. "Приходится бегать ин конъюнктуртуалет под вашими выстрелами. А вы не пропускаете случай".

Едва я добрался до самого важного, как подъехала штабная машина и разведчики, поднявшись с мест и обнажив оружие, стали выводить фрица в темноту ночи.

Соня моя встрепенулась, будто ее укололи:

— Ну как вы можете? Он же думает, что его на расстрел ведут.

— Ну и пусть думает…

— Как не совестно. У него семья, дети!

И тут произошло непредвиденное.

Немец остановился, повернулся к девушке, радушие, только что трепетавшее на его лице, сменилось презрением, и он на вполне приличном русском сказал: "Не выиграть вам войну. Нет! Рабочие в солдатских шинелях не изменят фюреру".

И пошел к выходу. Соня, закрыв лицо, зарыдала. От стыда. И этот ее плач был эффективнее многих политучений.

14

Ситуация резко обострилась, когда немцы, прорвав оборону на фронте соседних с нами дивизий, чуть ли не в одночасье захватили патефонную Апрелевку.

Под влиянием обстоятельств третий стрелковый батальон и кое-что из артиллерии были повернуты лицом к Москве. Окружение.

Провиант (и табак) перестали поступать, и нам было сказано: питайтесь чем можете. Стрелковая рота, наш сосед, рассредоточилась по флангу. Пулеметную, с ее надежно организованной обороной, не тронули, но предупредили о новой ответственности.

Теперь мы с моим новым политруком стали бывать на всех 12 пулеметных точках еженощно. И всюду нас, менее всего обеспеченных, ожидали с импровизированным угощением из местных запасов. Без расточительства. Бесхозных коров пришлось прирезать, и на столах появилось мясо.

Пулеметы работали исправно, солдаты в совершенстве овладели таким тонким ремеслом, каким является должная "упаковка" пулеметных лент, ящики с бронебойно-зажигательными лентами стояли особо, дежурство было безупречным. Полностью укомплектованная, дружная и надежная рота стала такой не без влияния тех, кто пришел из Коммунистического батальона. Неминуемого боя, как я видел, никто не боялся. Хотя и страсти испытать его никто не питал.

…Но день настал. Уже с вечера меня стали то и дело вызывать к телефону, находившемуся в стрелковой роте: смотреть в оба, что-то готовится! Потом вызвали политрука. Вернувшись, он взял автомат и, обратившись ко мне, спросил: "Комроты, вы не возражаете, я пойду к Е…ву?"

Я и сам его хотел просить об этом. Крайний пулемет. На стыке с другим подразделением. Место неспокойное.