Томас Вулф - Паутина и скала

• Название: Паутина и скала
• Автор: Томас Вулф
• Жанр: Современная проза

---

Генрих и Джордж медленно двигались вместе с толпой по центральному проходу. Джорджу казалось, что едоки большей частью крупные, толстые люди, у которых на лицах уже появилось что-то вроде чванного свинского довольства. Глаза их были тупыми, мутными от еды и пива, многие из них таращились на окружающих как-то удивленно, словно одурманенные. И в самом деле, одного только воздуха, такого густого, плотного, что в пору резать ножом, было достаточно, чтобы одурманить разум, поэтому Джордж был доволен, когда, дойдя до конца прохода и взглянув на подрумянивающуюся тушу, Генрих предложил пойти в другое место.

Холодный воздух сразу же вывел Джорджа из апатии, он снова стал быстро, оживленно смотреть по сторонам. С приближением вечера толпа становилась все гуще, и ему стало ясно, что вечер придется посвятить только еде и пиву.

Разбросанные среди бесчисленных маленьких строений ярмарки, будто львы, уложенные среди зверей поменьше, вокруг высились громадные пивные залы, возведенные знаменитыми пивоварнями. И как ни густа была толпа перед киосками и зрелищами, она казалась небольшой по сравнению с заполнявшей эти большие здания – огромные павильоны, каждый из которых вмещал несколько тысяч людей. Впереди Джордж видел громадный красный фасад павильона пивоварни Левенбрау с ее гордой эмблемой наверху – двумя величественными, стоящими на задних лапах львами. Но когда они приблизились к обширному разгульному шуму, окутывающему зал, то увидели, что найти место там невозможно. Тысячи людей разгульно шумели за столами над кружками пива, и еще сотни беспрестанно ходили взад-вперед, ища, где бы сесть.

Джордж и Генрих попытали счастья в нескольких других залах с тем же успехом, но в конце концов нашли такой, где перед павильоном на маленькой, покрытой гравием площадке стояло несколько столиков, огражденных барьером от кишащей снаружи толпы. Кое за какими столиками сидели люди, но большая часть их была свободна. Приближались сумерки, воздух был резким, ледяным, и оба испытывали почти неистовое желание войти в душное человеческое тепло и завывающую бурю пьяного шума. Но оба устали, утомились от возбуждения толпы, громадного калейдоскопа шума, цвета, ощущений.

– Давай сядем здесь, – предложил Джордж, указав на один из свободных столиков.

Генрих, беспокойно глянув в одно из окон на дымный хаос внутри, в котором темные фигуры теснились, толкались, словно души, затерянные в тумане, в мареве Валгаллы, согласился и сел, однако не мог скрыть разочарования.

– Там замечательно, – сказал он. – Сразу видно.

К ним устремилась крестьянка, державшая в каждой сильной руке по шесть пенящихся кружек крепкого октябрьского пива. Улыбнулась с напускным дружелюбием.

– Светлого или темного?

Они ответили:

– Темного.

Она тут же поставила перед ними две пенящиеся кружки и удалилась.

– И это все ради пива? – спросил Джордж. – Почему? Зачем для этого идти сюда? Чего ради знаменитые пивоварни настроили здесь павильонов, если Мюнхен славится пивом, и в городе сотни пивных ресторанов?

– Оно так, – ответил Генрих, – но, – он улыбнулся и сделал ударение на этом слове, – это октябрьское. Оно вдвое крепче обычного.

Они взяли громадные глиняные кружки, улыбнувшись, чокнулись со словом «Прозит» и на ледяном, резком, бодрящем воздухе стали пить большими глотками холодную жидкость, разносящую теплом по их венам свою мощную энергию. Повсюду вокруг люди ели и пили. За соседним столиком крестьянская семья в ярких одеждах заказала пива и теперь, развернув принесенные с собой бумажные свертки, выложив на стол гору еды, все принялись основательно пить и есть. Глава семьи, крепкий, пышноусый мужчина в белых шерстяных чулках, которые облегали его мощные икры, но оставляли голыми ступни и колени, вынул из кармана большой нож и отрезал головы у нескольких соленых рыбин, красиво отливавших золотом в вечернем свете. Женщина достала булочки, пучок редиски, из другого свертка большой кусок ливерной колбасы. Дети, мальчик и девочка со спадавшими спереди на плечи длинными белокурыми косами, оба настороженные, голубоглазые, неотрывно, будто голодные животные, молча смотрели, как родители нарезают и делят еду. Через минуту с той же молчаливой, жадной сосредоточенностью все они пили и ели.

Все вокруг ели; все вокруг пили. Какой-то зверский голод – безумный, неутолимый, зарящийся на все мясо жареных быков, все колбасы, всю соленую рыбу в мире, мучительно донимал Джорджа. На свете не существовало ничего, кроме Еды – восхитительной Еды. И Пива – Октябрьского Пива. Мир представлял собой огромную единую Утробу – небес, выше Рая Насыщения и Обжорства, не существовало. Все душевные муки здесь были забыты. Что знают эти люди о книгах? О картинах? О множестве волнений души, о противоречиях и терзаниях духа, надеждах, странах, ненависти, неудачах и честолюбивых устремлениях, всей лихорадочной сложности современной жизни? Эти люди живут только ради того, чтобы есть и пить – и в ту минуту Джорджу казалось, что они правы.

Двери огромного павильона без конца открывались и закрывались, внутрь терпеливо протискивался нескончаемый поток любителей пива. А изнутри Джордж слышал гром большого духового оркестра и рев пяти тысяч пьяных от пива голосов, сливавшихся в ритмах песни «Trink, Trink, Briiderlein, Trink»[35].

Зверский голод терзал Джорджа и Генриха. Они громко окликнули расторопную официантку, когда та проходила мимо, и услышали от нее, что если хотят горячей еды, то надо войти внутрь. Однако через минуту она направила к их столику женщину с громадной корзиной всяческой холодной снеди. Джордж взял два восхитительных бутерброда с соленой рыбой и луком и большой кусок печеночного паштета с корочкой по краям. Генрих тоже взял несколько бутербродов, и, заказав еще по литру темного пива, они с жадностью принялись за еду. Наступила темнота. Все постройки и увеселительные предприятия Ярмарки ярко светились; из громадного, пронизанного светом мрака ночи волнами доносились громкий рев и бормотание толпы.

Когда они прикончили бутерброды и допили пиво, Генрих предложил сделать решительную попытку найти места внутри, и Джордж, до сих пор питавший сильное отвращение к спертому воздуху и шумному хаосу в павильоне, к своему удивлению обнаружил, что с радостью готов присоединиться к громадной толпе в насыщенном пивными парами заведении. На сей раз он покорно встал в очередь терпеливых немцев, медленно проходящих через дверь, и вскоре обнаружил, что, окутанный пьяным шумом, терпеливо бродит вместе с толпой, медленно расхаживающей по громадному залу в поисках мест. Через некоторое время, пристально вглядываясь сквозь облака и завесы дыма, клубящегося в большом павильоне, словно над полем битвы, Генрих обнаружил два свободных места за столом почти в центре зала, где на квадратном деревянном, окутанном дымом помосте сорок человек в крестьянских костюмах оглушительно играли на духовых инструментах. Оба устремились к этим местам, натыкаясь на спокойно сносящих это осоловевших от пива людей.

Наконец в самом центре этой шумной суматохи они торжествующе уселись за стол, победно переводя дыхание, и немедленно заказали два литра темного и две тарелки свиной колбасы с кислой капустой. Оркестр трубил мотив «Ein Prosit! Ein Prosit!», люди по всему залу вставали из-за столов, сцеплялись согнутыми в локте руками, поднимали кружки и, ритмично раскачиваясь взад-вперед, горланили эту замечательную застольную песню.

В этих человеческих кольцах по всему огромному, задымленному залу было нечто почти сверхъестественное и ритуальное: нечто, связанное с сущностью племени, сомкнутого в эти кольца, нечто чуждое, таинственное, словно Азия, нечто более древнее, чем древние варварские леса, нечто раскачивающееся вокруг алтаря, приносящее человеческие жертвы и пожирающее горелое мясо.

Зал оглашался их могучими голосами, содрогался в такт движению их могучих тел, и при виде того, как они раскачиваются взад-вперед, Джорджу казалось, что им не может противостоять ничто на свете – что они должны сокрушать все, против чего выступят. Теперь он понимал, почему другие народы так боялись немцев; внезапно его самого охватил такой жуткий, смертельный страх перед ними, что сердце замерло. У него возникло ощущение, что он спал, пробудился в незнакомом, варварском лесу и увидел склоненные над собой злобные варварские лица: светловолосые, светлоусые, эти люди опирались на толстые древки своих копий, сидели на своих щитах из высушенной кожи и взирали на него сверху вниз. Он был окружен ими, спасения не было. Джордж подумал обо всем привычном, и оно показалось очень далеким, принадлежащим не только другому миру, но и другой эпохе, отделенным веками от этого древнего темного леса варварских времен. И теперь он чуть ли не с пылким дружелюбием думал о чуждых, смуглых лицах французов, их цинизме и непорядочности, их быстрых, возбужденных голосах, их мелочности, их низменных нравах; теперь даже все их ветреные, обыденные супружеские измены казались отрадными, привычными, веселыми, очаровательными, исполненными такта. И об упрямых англичанах с их трубками, пивными, горьким пивом, туманом, изморосью, их женщинами с манерными голосами и длинными зубами – все это теперь представлялось очень сердечным, отрадным, привычным, и Джорджу хотелось оказаться среди тех людей.