Жюль Верн - Женитьба г-на Ансельма де Тийоля

• Название: Женитьба г-на Ансельма де Тийоля
• Автор: Жюль Верн
• Издательство: Ладомир
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-86218-325-6

Отпрыск древнего знатного рода маркиз Ансельм де Тийоль не обладает ни умом, ни красотой. Ему уже исполнилось двадцать семь лет, и молодой человек ощущает потребность в женитьбе. Беда в том, что он не знает в точности что это такое — да и знания его о женщинах крайне скудны. Помочь маркизу решает его почтенный наставник, Назон Параклет. Но старик тоже никогда не был женат, да вдобавок помешан на латыни. Тем не менее, он полон решимости женить знатного ученика…

Создание этой повести Жюль Верн закончил в 1854 году, однако читатель с ней познакомился лишь 130 лет спустя.

---

— Те relinquo![73] — вскричал по-латыни разгневанный Назон. — Но я еще не сказал последнего слова, и мой ученик войдет в вашу семью!..

Первое должностное лицо города уже готовилось перейти от слов к делу, но тут упрямец профессор вышел из Дворца Правосудия и пришел в ярость. В свою очередь его лицо из красного стало совершенно белым, прихватив по пути фиолетовый оттенок. Он несколько раз повторил громовым голосом quos ego[74], чему из глубин здания эхом отвечали крики, как бы оспаривая аргументы Нептуна.

Параклет был уязвлен — провалилась его самая блистательная комбинация. В своем монологе он употреблял энергичные формулировки Цицерона[75], а его гнев, бравший начало в высоких сферах Гордости, низринулся потоком оскорбительных выражений и даже ругательств меж кощунственных берегов quousque tandem u vernum enimvero[76].

Он шагал, размахивая руками словно мельница, и спрашивая себя, не должен ли его ученик потребовать удовлетворения за оскорбительный отказ господина де Пертинакса, основанный на утверждении, что у него якобы нет дочери, а лишь один сын! Не следовало ли кровью смыть подобную обиду? Троянская война казалось ему, разгорелась из-за более ничтожного повода! Разве идет в сравнение поруганная честь Менелая[77] с грозящей гибелью рода Тийолей?!

Взъерошенный профессор продвигался вперед нетвердой походкой, пока не столкнулся с каким-то весьма материальным предметом.

— Cave ne cadas[78], — машинально произнес он.

— Cave ne cadas, — ответили ему.

Благочестивому Назону почудилось, что он встретил на своем пути скалу и громкое эхо.

— Кто вы? — спросил он.

— Месье Параклет, — услышал латинист в ответ, — я секретарь суда. Я уже стар, послушайте меня!

— Постановление суда, так скоро! — с грустной иронией констатировал Параклет. — Зачитаете мой смертный приговор?

— Месье, — отвечал секретарь суда, — я подписываю бумаги моего министерства именем Маро Лафуршет, и я ваш искренний почитатель.

— Что ж, послужите мишенью для стрел моего гнева!

— Месье, выслушайте меня!

— Вы, простой секретарь, ничтожный писарь, безмозглая подставка для перьев, и вы вмешиваетесь в мои мысли и прогулки!

— Но в конце концов!..

— Прочь с дороги, ничтожество!

— Однако…

— Прочь, крючкотвор!

— Не унижайте смиренных! — возгласил Лафуршет. — Ne insultes miseris!

— Или ne insulta! — подхватил Назон.

— Или noli insultare miseris![79] — нашелся господин Лафуршет.

Перед подобными грамматическими перлами гнев профессора разом угас. Он встретился с латинистом одного уровня с ним!

— Чего хочет от меня уважаемый секретарь? — спокойно спросил он.

— Я слышал вашу беседу с господином Пертинаксом. Простите мне невольную неделикатность! Я могу быть вам в некотором роде полезен.

Ловкий писарь отмыкал интеллектуальные врата профессора ключом вкрадчивости.

— Меня зовут Марон, как Вергилия, — шепнул он.

— Но Лафуршетом[80] не зовут никого, — обрезал Параклет. — Что дальше?

— У меня есть дочь на выданье, с небольшим приданым. Она в полной мере являет собой то, что Юстиниан[81] называет viripotens[82].

— Viripotens? — повторил Назо.

— Viripotes! — подтвердил Маро.

— Месье, — заволновался профессор, — эта viripotes сделает из меня вашего друга на всю жизнь. Итак, девица viripotes зовется…

— Эглантина! Она женщина мягкого нрава, приятного обращения, но с горячим темпераментом, и замужество достойным образом удовлетворит ее юные запросы, если господин маркиз Ансельм де Тийоль, соблаговолив остановить на ней взгляд своих благородных очей, окажет нам честь провести в нашей семье вечер этого счастливого дня!

— Прекрасно сказано! — похвалил задумавшийся Назон. Кажется, он крепко держал в руках будущее рода Тийолей.

— Quota hora est? — спросил профессор.

— Quinta[83], — ответил Лафуршет.

— В семь часов господин маркиз и я постучим в вашу дверь.

На этом собеседники завершили свой научный дуэт, и погруженный в размышления Параклет продолжил путь к замку.

Что за мезальянс! Дочь провинциального писаря, «вписывающаяся» в гордую семью Тийолей! Это античное древо будет принуждено сыпать свои белые цветы на недостойную голову! Из почвы, когда-то возделанной его благородными предками, оно перенесется в неунавоженную землю вульгарной буржуазии! Но выбора не было. Род восстанет из пепла, и потомки передадут его славу грядущим поколениям. К тому же Ансельм облагородит свою жену, ибо и петух облагораживает кур.

Приободренный этими аргументами птичника, профессор добрался до замка, объявил ученику о полном успехе их предприятия и произнес речь, по длине и убедительности доказательств вполне сравнимую с речами Цицерона, в которой наш латинист трактовал цели легитимного брака в двойном свете морали и воспроизведения рода.

При серебристом звоне имени Лафуршетов Ансельм даже не моргнул глазом! Будучи девственником, он смотрел лишь на внешнюю сторону дела, не заглядывая в глубину. Эглантина — женщина, чего же еще? Он пребывал до поры в том блаженном состоянии, когда главное — ухватиться за сорочку, и лучше — за ночную.

После обеда все обитатели взбудораженного замка принимали участие в облачении маркиза. Прислуга сбилась с ног. На невинный лоб жениха были вылиты каскады очистительной воды; осушающие салфетки истерлись до дыр; горшочки с помадой лишились своего благоуханного содержимого; десятки гребней потеряли свои зубы в буйных зарослях на голове маркиза; крючки отступали перед упорством ботиночных пуговиц; шкафы изрыгали потоки одежды; подтяжки растягивались до пределов, позволяющих выдержать давление в несколько атмосфер, а бесконечные галстуки, словно аллигаторы, разбрасывали во все стороны свои хвосты!

В назначенное время маркиз стал походить на медведя в манжетах, кружевном жабо и при парадной шпаге.

В сопровождении своего также накрахмаленного учителя он в несколько минут достиг дома № 7 по улице Вье-Паршемен[84] и приготовился с триумфом появиться в жилище своей нареченной. Все были в сборе. Присутствовали месье Лафуршет и его дочь Эглантина; кузен Буссиньо, служащий мэрии Гроньон, дальние родственники Лафуршетов и всей цивилизации; крестный отец девицы, некто Проте, судебный исполнитель с дипломом об окончании двухгодичных юридических курсов.

Салон заливал свет двух свечей, грустно чадивших в противоположных углах комнаты; на четырех стенах висели мерзкие картины с охотничьими сюжетами; пятым украшением выступал дурацкий стол красного дерева, на котором стояла клетка с соломенными чучелами птиц; соломенные же стулья и кресла отнюдь не прельщали посетителя своей сомнительной мягкостью; единственным, кто мог бы без ущерба для себя высидеть на них более часа, был бы бригадир конной жандармерии, чья профессия закалила наиболее мясистые части тела. Венчало убранство комнаты стоявшее у окна старое пианино, лоно которого, без сомнения, хранило эхо кухонных баталий.

Объявили о прибытии маркиза де Тийоля. Общество запаниковало было, но быстро взяло себя в руки. Ансельм вошел под обстрелом беспокойных взглядов. Мужчины встали, женщины присели, дети таращили глаза, пытаясь рассмотреть ниточки, которыми приводились в движение руки и ноги гостя.

Назон официально представил своего ученика, и под прикрытием благодатного полумрака Эглантина двинулась к суженому. Она сделала реверанс, а вместе с ней склонились в поклоне все ее сорок пять весен. Девица цвела под жарким солнцем французского юга. Она оказалась крепко сбитой, круглой, пухлой, толстой, сферической; она являла взгляду роскошные формы тропического растения.

Ансельм нашел невесту прекрасной — он принял ее за увеличенное издание Афродиты[85]. На желторотого юнца она, конечно, могла произвести такое впечатление. Эглантина вполне сошла бы за свою мать, не будь она всего лишь дочерью.

Словом, гости и хозяева обменялись приветствиями, наговорили друг другу комплиментов, а потом расселись поудобней, и началась беседа. Вскоре общий разговор перешел в приватный. Оказавшийся рядом с юной писаршей маркиз говорил так тихо что могло показаться, что он просто-напросто молчал. Назон беседовал на латыни со своим новым другом, у которого находил поистине квинтиллианские[86] обороты, и делился с ним своими наблюдениями над неправильным склонением в латинском языке.

Сыграли в корбильон[87]. Хотя маркизу уже сто раз объясняли правила этой игры, его мятущийся ум никак не мог их усвоить, и потому его неожиданные выходки нередко приводили окружающих в мучительное недоумение.

Что касается бравого профессора, то он во всем полагался на своего друга Ломона.

Остальное общество приучало свои глаза к непривычному зрелищу молодого маркиза, его физических и духовных несовершенств.

Тем временем обрученные — ибо любовь их уже обручила — пьянели от счастья. Вскорости Ансельм разгорячился, заговорил о грамматических неправильностях существительного cubile[88] и поведал возлюбленной о склонении существительного tonitru[89]. Что касается прилагательного comu и имени la come[90], то они, казалось, были известны ей с детства. Эглантина не осталась в долгу и отвечала — «копия судебного решения, экспедиция, трибунал».