Евфросиния Керсновская - Сколько стоит человек. Повесть о пережитом в 12 тетрадях и 6 томах.

• Название: Сколько стоит человек. Повесть о пережитом в 12 тетрадях и 6 томах.
• Автор: Евфросиния Керсновская
• Жанр: Биографии и Мемуары

Автор этой книги, Евфросиния Антоновна Керсновская (1907–1994), родилась в Одессе в дворянской семье. В годы гражданской войны семья спасается от преследования большевиков и переезжает в свое родовое имение в Бессарабию, которая тогда была частью Румынии. Евфросиния своим трудом поднимает пришедшее в упадок хозяйство, становится фермером. После ввода советских войск в Бессарабию в 1940 г. мать и дочь Керсновских, как бывших помещиков, выгоняют из дома.

В 1941 году ее, как и многих других бессарабцев, ссылают в Сибирь, на лесоповал. Там она вступается за слабых, беззащитных. За это ей грозит голодная смерть. Она решается на побег. Прежде чем ее схватили, она прошла по тайге полторы тысячи километров.

Её судят, приговаривают к расстрелу. Хотя она и отказывается писать прошение о помиловании, расстрел заменяют десятью годами лагерей. В Норильском лагере она работает в больнице и морге, затем по собственной воле занимается самым тяжелым трудом — шахтерским. Там она чувствует себя свободней — «подлецы под землю не спускаются».

После освобождения из ссылки, в Ессентуках, в 1964-68 годах пишет по просьбе матери о пережитом, эти 12 тетрадей иллюстрированы её акварельными рисунками (703 рисунка).

***

Тетради с первой по двенадцатую (полный текст), без иллюстраций.

---

Петро, не скрывая досады, ворчал:

— Кому это нужно? Разрезал, зашил — и хватит!

По окончании вскрытия я долго и тщательно все мыла и чистила, что вызывало всеобщее негодование.

Успехи я делала огромные; еще больше было желание применить на практике приобретенные познания. Но больше всего мне хотелось приносить пользу. Это рвение прозелита в сочетании с благородством Дон Кихота предопределило мою участь.

Игра в кегли пользуется у французов большим успехом. Кегли заменяют им бильярд. Поэтому, если чье-либо присутствие особенно нежелательно, так и говорят: «Он как собака, затесавшаяся в игру в кегли».

Вот такой собакой, затесавшейся в партию игры в кегли, была я…

Доктор Никишин не смел идти против воли Веры Ивановны, пожелавшей натаскать меня на прозектора. Вместе с тем он не хотел менять своих привычек — прогулок по «Большому и Малому кругам кровообращения». Если не предвиделось вскрытий в присутствии начальства, то он уходил, а я дотошно копалась в потрохах, подмечая те или иные отклонения от нормы, устанавливала причину смерти, выявляла соответствие или несоответствие (второе случалось чаще) с тем, что предполагал врач.

До того, как я попала на этот «кегельбан», расхождений не было, и все были довольны. А теперь?!

Инфекционист Попов рвет и мечет!

Юноша лет семнадцати, ехавший с матерью в Норильск к отцу, заболел еще в пути, на пароходе. Поскольку этим пароходом была старая калоша «Мария Ульянова», то она плелась, шлепая лопастями, недели две, так что парень был доставлен в очень тяжелом состоянии — в помраченном сознании. Врач-инфекционист Георгий Александрович Попов поставил диагноз «брюшной тиф» и, как говорится, раздул кадило: дезинфекции, бактериофаг, прививка пентовакцины…

Спору нет, лучше напоить людей мерзким бактериофагом[28], чем дать вспыхнуть опасной инфекции, особенно в условиях Норильска.

На вскрытии я обнаружила милиарный туберкулез: все органы, включая сердце, были не только усыпаны «просом», но буквально проросли казеозными очагами величиной с горошину, а пейэровых бляшек[29] в тонком кишечнике и в помине не было.

Клинически оба эти недуга сходны. И нет позора в том, что врач их не смог дифференцировать, тем более что больного доставили в больницу в бессознательном состоянии и он вскоре скончался. Помочь ему все равно никто бы не смог… Но самолюбие врача было уязвлено: он предпочел бы бороться и победить вспышку брюшного тифа: дескать, «моя бдительность»… А тут записано в протоколе, что никакого тифа и не было. Значит, так будет доложено директору комбината.

Еще враг: доктор Баев.

Немолодой уже инженер Сорокин отсидел десять лет за «контрреволюционную деятельность». Не успев хоть мало-мальски очухаться после освобождения, слег в больницу: боль в груди; печень и селезенка увеличены, падение сердечной деятельности, нарастающая слабость…

Лечащий врач Баев признал вспышку туберкулеза, перешедшего из латентной формы в активную и распространившегося гематогенным путем по всему организму. Милиарная форма. Признал инженера Сорокина безнадежным. Никакого лечения, кроме кодеина внутрь и морфия подкожно. Через десять дней больной скончался. Диагноз: «милиарный tbc».

На вскрытие пришел доктор Денцель. Баев сказал:

— Мне неинтересно. Тут нет никакого сомнения. Помочь было невозможно…

При вскрытии никакого туберкулеза, тем более милиарного, я не обнаружила. Признала: крупозная пневмония в стадии серого опеченения, с неразрешившимся очагом, перешедшим в нагноение в левой нижней доле. Миокардиодистрофия. В печени — застойные явления.

Денцель сконфужен.

— Не пишите этого! Пусть будет милиарный tbc.

— Как это так — «не пишите»?!

— Ведь помочь ему все равно нельзя…

— Теперь нельзя. Но десять дней тому назад можно было. И нужно! Сульфидин, по Ивенс — Гайсфорду, давали? Не давали! Даже камфоры с кофеином для поддержания сердца не дали, а ведь крупозная пневмония — это, по словам Лаэннека, «одно из самых грозных заболеваний сердца». А чем вы сердцу помогали?

Когда Павел Евдокимович узнал от Денцеля о моей непреклонности, то он за голову схватился:

— Фросинька, что ты наделала?! Ведь это Баев! Он научные труды пишет…

— Тем более недопустима подобная грубая ошибка!

Куда там! Павел Евдокимович вырвал протокол из книги и переписал все заново, подтвердив в угоду вольному врачу Баеву диагноз «милиарный tbc». Сомневаюсь, чтобы Смерть «радовалась», а вот в том, что доктор Баев негодовал, я ничуть не сомневаюсь.

Художества Хаи Яковлевны

Допускаю: врач может ошибаться. Но никакой врач не имеет права экспериментировать на живых людях, особенно если этот «врач» — Хая Яковлевна Кузнецова, теперь уже вольная, а «подопытные кролики» — заключенные.

Неужели можно было смолчать, если у человека, который умер на восемнадцатый день после операции, я обнаружила между печенью и диафрагмой… салфетку — чуть не полметра марли?!

А можно ли обойти молчанием то, что после тотальной резекции желудка пищевод свободно свисает в брюшную полость?

Из всех врачей Хая Яковлевна была самой злой и мстительной, к тому же абсолютно никчемной. Может быть, Виктор Алексеевич был еще более злопамятным, но он по крайней мере был талантлив до гениальности, хоть и авантюрист высшей марки.

Неизвестный герой и семеро расстрелянных

Замечу мимоходом, что я далека от того, чтобы утверждать, будто я — единственный рыцарь без страха и упрека Норильского комбината. Однажды я присутствовала, только присутствовала на вскрытии…

Впрочем, об этом случае стоит рассказать подробнее.

В тот день — дело было в конце зимы 1947 года — я была в морге одна. Вечерело. Я сидела у окна и до того погрузилась в воспоминания, что даже не обратила внимание на подъехавший к моргу грузовик. Из машины повыскакивало около десятка солдат, и вскоре все заходило ходуном.

В «разгрузке» я участия не принимала, а поскольку санитаров не было, то солдаты сами таскали трупы.

Через несколько минут на полу зала, или аудитории, уже высилась груда тел, вернее — окровавленных лохмотьев, из которых торчали то пара ног, то рука со скрюченными пальцами, то окровавленное лицо…

Я пыталась протестовать:

— Отнесите тела в покойницкую! Завтра утром будет произведено вскрытие. Сегодня уже поздно…

Тот, кто был за старшего, возразил:

— Некогда возиться! У нас свой врач. Нам нужен протокол! И без промедления!

Тут я заметила врача. «Своего», как они сказали, врача.

Представьте себе восточного человека роста ниже среднего, гладко остриженного, одетого в «лагерный фрак» — бушлат, в котором рукава разного цвета. В глаза бросался мертвенный цвет лица и крайне растерянный вид.

Я приготовила инструмент и, пока мы надевали халаты, узнала, что это за трупы. Еще одна неудачная попытка побега. Одна из многих… И, как все без исключения неудачные попытки, закончилась она в морге.

Обычно беглецов бывает один или двое, реже — трое. Живьем их не берут.

Впервые видела я сразу семерых и, откровенно говоря, усомнилась, что это беглецы: полураздетые, изможденные…

Куда бежать из Норильска? Из Норильска, откуда бежать просто невозможно!

Знала я также, что Павел Евдокимович все такого рода вскрытия, которые должны были, по правде говоря, считаться судебно-медицинскими, сводил к простой формальности: доказательству того, что они были застрелены при попытке побега. Об этом я думала, когда садилась записывать протокол вскрытия.

Извини меня, мой брат-прозектор! Я неправильно оценила твою бледность. Ты понимал опасность. Ты боялся… Но ты оказался человеком. Притом мужественным. Человеком с большой буквы.

— Внешний осмотр… Три пулевых отверстия… Дайте пуговчатый зонд. Так. Первое огнестрельное ранение… Входное отверстие сзади, в нижней части бедра. Кость раздроблена. Второе входное отверстие — в левом подреберье, выходное — в области правой ключицы. Стреляли по лежачему… Третье — в лицо. В упор…

— Да ты бредишь, гад! Они все застрелены на бегу!

— Возможно… Если он продолжал бежать с раздробленным бедром, не останавливался и после второго ранения, которое само по себе смертельно. Затем он продолжал бежать… задом наперед, пока пуля, попавшая в лицо, его не остановила. Следы ожога — на лице…

Я записывала, вертясь, как черт на заутрене, и сажала кляксы от восхищения.

— Ты брось эти штучки, фашист! — хрипел старшина, поднося кулак к самому носу врача.

Тот побледнел еще больше, если только это вообще было возможно. Вид у него был совсем несчастный, но — решительный.

— Следующий… Входное отверстие — спереди, в правую сторону шеи… Висок проломлен твердым тупым предметом, должно быть, прикладом. Следующий… Огнестрельное, в лицо… Выходное — в затылке, размер шесть на десять сантиметров. Следующий… Два огнестрельных ранения в грудь, спереди; одно — сквозное, другое — пуля в позвоночнике. Следующий… Два огнестрельных ранения в живот, спереди… Грудная клетка в области сердца проломана: след каблука…