Пьер Адо - Плотин, или простота взгляда

• Название: Плотин, или простота взгляда
• Автор: Пьер Адо
• Жанр: Прочая старинная литература

---

"Когда он писал девять последних трактатов, силы его слабели, и четыре последних трактата еще слабее, чем пять предыдущих" (Жизнь Пл. 3, 35).

Часто Плотин ограничивается тем, что повторяет свои собственные доктрины, излагая их очень схематично, как в самом последнем трактате, или же резюмирует сочинения стоиков и платоников. При этом заметна сухость, выхолащивание, иногда, как мы видим, презрительный тон.

Но, может быть, все это объясняется увенчивающимся пренебрежением к литературным формам, может быть, также и отвердением души, которая страдает в одиночестве и хочет принудить себя к полному приятию действительности, как бы жестока та ни была.

*   *   *

"Когда он уже умирал, Евстохий, который в это время жил в Путсолах, пришел к нему, когда уже было поздно, как он мне сам рассказывал. Тогда Плотин сказал ему: "Я еще жду тебя". Он сказал еще: "Стремлюсь возвести божественное во мне к божественному во всем". В эту минуту змея проползла под кроватью, на которой он лежал, и скользнула в щель в стене;* и Плотин скончался. Ему было, по словам Евстохия, 66 лет" (Жизнь Пл. 2, 23).

* Душа, покидающая тело в форме змеи, – народное поверье античности.

В этих ultimis verbis – весь Плотин. Кроткая улыбка... "Я еще жду тебя", то есть: я не хотел умереть, не увидев тебя, мой последний друг, единственный ученик, который остался со мной. Но ты очень долго не шел! Из-за тебя мне пришлось замедлить свой уход.14

Чувство Божественного присутствия... Если философствовать – значит учиться умирать, то сейчас я осуществляю высший философский акт: я стараюсь, чтобы то божественное, что есть во мне, вознеслось навстречу тому божественному, что есть во вселенной. В своих последних словах умирающий Плотин не употребляет каких-то особых терминов. Не упоминает о Едином, о Благе, даже о Духе. Его последние слова – это почти банальная фраза, это "отдаю Богу душу", облеченное в терминологию стоиков. Это все равно, что сказать: моя душа сейчас сольется с Мировой Душой. Но все наследие Плотина позволяет нам уловить за этими простыми словами мистический смысл: слившись с душой вселенной, душа Плотина будет созерцать Дух Божий и его неизреченный источник, абсолютно простое Благо. И нам вспоминаются прекрасные и странные формулировки в описании Божественного присутствия:

"Ты уже не говоришь больше: до этих пределов – это я. Отбросив "до этих пределов", ты сам стал Всем. Ты и раньше Им был... Став кем-то, перестаешь быть Всем, отрицаешь его. И это продлится до тех пор, пока не отбросишь такое отрицание. Ты становишься больше, отбрасывая все, что не является Всем. Если ты от этого откажешься, Все явится тебе" (VI 5, 12, 18).

*   *   *

Семнадцать веков отделяют нас теперь от Плотина. И современная история все ускоряет свой бег, унося нас непоправимо далеко от мудреца, одиноко умирающего на вилле в Кампании. Огромная пропасть зияет между ним и нами. И все же, когда мы читаем некоторые страницы "Эннеад", что-то пробуждается в нас, какой-то отзвук в глубине нашей души. Прав был Бергсон, говоря о зове мистиков: "Они ничего не просят, и однако получают. Они не нуждаются в призывах, они просто существуют; их существование – это зов".*

* H.Bergson, "Les deux Sources de la Morale et de la Religion", Paris, 1939, P.U.F., p. 30.

Но зову Плотина современный человек не доверяет. Пленительный, как пение сирен, – не обманчив ли он, не опасен ли? Современный человек боится, что его мистифицируют. Марксист, позитивист, ницшеанец или христианин, – он отрицает мираж "чисто духовного". Он открыл силу материи, могущество всего этого низшего мира, который Плотин считал слабым, бессильным, близким к небытию. Симона Вейль писала: "Очереди за продовольствием. Совершить что-либо легче при наличии низкого, а не высокого мотива. Низкие мотивы придают больше энергии, чем высокие. Встает проблема: как передать высоким мотивам энергию, свойственную низким?"* Эту мысль уже высказывали Николай Гартман ("Категории бытия и ценности тем слабее, чем они возвышеннее") и Макс Шелер ("Низшее изначально наделено силой; высшее бессильно").** Пусть Плотин отказывается, если хочет, отождествлять себя со "смешанным началом", с "животным в человеке". Современный человек знает, что именно из этого смешанного начала Плотин черпает ту энергию, которая поддерживает его умственную деятельность. Современный человек открыл могущество социальных, психологических, биологических и материальных инфраструктур. Марксизм и психоанализ раскрыли перед ним механику мистификации: человек, который считает, что преодолел человеческую природу, – лишь игрушка низших побуждений и хочет уклониться от работы и от действия.

* S.Weil, "La Pesanteur et la Grâce", Paris, Plon, 1947, p. 3.

** M.Scheler, "La Situation de l'Homme dans le Monde", Paris, 1951, p. 85 (et p. 84, la citation de N.Hartmann).

Эта критика "чисто духовного" несет в себе нечто здравое. Слишком часто принимался за истинные ценности камуфляж, потребный для защиты классовых предрассудков и психологических отклонений. Но, думаю, я показал в данной работе, что, несмотря на некоторые формулировки Плотина, его мистика, какою он жил, не является "способом бегства". Он был так же открыт для других, как и для Духа.

Кроме того, критика "чисто духовного" должна вести к подлинному очищению духовной жизни, а не к отрицанию целой области человеческой действительности. Бергсон видел верно: мистическое переживание есть универсальный и в высшей степени значительный феномен. Даже если этот феномен достигает полноты только с приходом христианства, тем не менее он определенно присущ всему человечеству, и плотиновский опыт – один из самых ярких тому примеров. Если он вызывает в нас отклик, то потому, что в человеческой действительности заложена латентная возможность мистической жизни.

Конечно, игнорировать нашу материальную, психологическую и социологическую зависимость – значит самим себя мистифицировать. Но столь же трагическая, хотя и более тонкая, мистификация – воображать, что человеческая жизнь сводится к ее аспектам, поддающимся анализу, математике, исчислению и выражению. Одним из великих уроков философии Мерло-Понти было то, что именно восприятие, то есть пережитой опыт в буквальном значении слова, придает смысл научному представлению.* Но это значит косвенным образом допускать, что человеческое существование обретает смысл в неизреченном.** Витгенштейн узрел эту частицу неизреченного в рамках научного и повседневного языка: "То, что выражается в речи, мы не можем выразить посредством языка".*** "Существует невыразимое: то, что мы даем понять (но что не может быть высказано); в этом есть мистика".****

* Cf.M.Merleau-Ponty, "La Phénoménologie de la Perception", Paris, 1945, p. 491.

** Так как существует уже неизреченность восприятия.

*** L.Witgenstein, "Tractatus Logico-Philosophicus", 4. 121 (trad. par P.Kiossovski, Paris, N.R.F., 1961).

**** Ibid., 6. 522.

Итак, человек находится в положении почти невыносимом. Неизреченное прорезает привычную удобную оболочку повседневности. Значит, человек не может замкнуться в ней, жить в ней в полной мере, удовлетвориться ею. Но если он осмелится приблизиться к тайне, он не сможет долго оставаться в этом положении; ему скоро придется вернуться к успокоительной очевидности повседневности. Внутренняя жизнь человека никогда не будет цельной вполне: она – не чистый разум, не чистый экстаз и не чистое начало. Плотин уже знал это. Он принимал с кротостью эти разные уровни и стремился только уменьшить насколько возможно это многообразие, не обращая внимания на "смешанное начало". Человек должен был научиться мириться с самим собой.

Современный человек внутренне еще больше расколот, чем во времена Плотина. Но все же он может услышать его призыв. Не для того, чтобы в двадцатом веке рабски следовать духовному пути, который указывают "Эннеады". Это было бы невозможно или иллюзорно. Но чтобы принять с тем же мужеством, как Плотин, все стороны человеческого опыта и все, что есть в нем мистического, неизреченного и трансцендентного.

Из послесловия автора ко второму изданию

...В тексте этого небольшого эссе я ничего не менял. Несомненно, он очень далек от совершенства, но был написан с любовью и в некий момент воодушевления. Он составляет единое целое, в котором мне трудно было бы что-то изменить, добавить или убавить. Я старался говорить просто и употреблять не слишком много терминов, придерживаясь в этом совета Марка Аврелия (IX, 29): "Прост и скромен труд философии. Не будем поддаваться соблазну принимать выспренный вид и важничать". И я искренне считаю, что самая наша трудная и важная задача сегодня – это, по словам Гете, научиться "верить простому". Не в том ли для нас главный урок философов античности и особенно Плотина, чтобы мы поняли: философия – не сложное, претенциозное и искусственное построение ученой системы рассуждений, а трансформация восприятия и жизни, которая сообщает неисчерпаемый смысл таким простым и как будто таким банальным словам: "Любовь к Добру"?

Лимур, 1 сентября 1973