Михаил Юхма - Кунгош — птица бессмертия

• Название: Кунгош — птица бессмертия
• Автор: Михаил Юхма
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1984

Чувашский писатель Михаил Юхма известен своими историческими романами «Дорога на Москву», «Голубая стрела», а также повестями, рассказами, очерками о современниках.

Новая его повесть посвящена жизни и деятельности видного татарского революционера Мулланура Вахитова. Автор рассказывает о юности Вахитова, о его подпольной работе, о деятельности на посту комиссара Центрального комиссариата по делам мусульман. В годы гражданской войны он руководил формированием мусульманских частей Красной Армии. Погиб от рук белогвардейцев, защищая Казань.

---

Однако Туктаров, собрав всех своих дружков и единомышленников, все-таки отбыл в Петроград. И не исключено, что с ним там еще придется повозиться.

«Эх! — подумал Мулланур. — Надо бы мне раньше выехать из Казани! Тогда бы уж я сразу дал бой Туктарову. Ну да ничего, скоро будем и мы в Петрограде!..»

От этой мысли на душе у Мулланура потеплело.

Петроград! Это ведь город его юности…

Первый раз он приехал в Питер в августе 1907-го. Приехал поступать в Политехнический институт. И поступил, стал студентом. Сначала-то у него были совсем другие планы. Больше всего на свете его тогда интересовала история родного народа, история народов Востока. С самых малых лет он задавался вопросами, на которые никто из окружающих его людей не мог дать ответа: «Кто я такой? Откуда я? Где мои корни?.. Жил мой народ здесь всегда, с незапамятных времен? Или мои предки пришли сюда откуда-то? А если пришли, то откуда?»

И вот, окончив седьмой (дополнительный) класс Казанского реального училища, он решил поступить на исторический факультет Казанского университета. Он мечтал стать историком.

Но тут ему довелось испытать первое горькое разочарование. Жизнь нанесла ему свой первый тяжелый удар. Оказалось, что реальное училище, которое он закончил, не дает права поступления в университет. В университет по тогдашним законам мог поступить только тот, кто закончил классическую гимназию. А в гимназию ему, «инородцу», поступить было не так-то просто.

Получив из Казанского городского полицейского управления «Свидетельство для свободного проживания в Империи повсеместно сроком на три месяца», Мулланур отправился в Томск. Он рассудил, что в Томске, этом далеком сибирском городе, ему, быть может, легче удастся осуществить свои планы, чем здесь, на родине. Однако оказалось, что и в Томском университете все вакансии на «инородческие места» были уже заняты. И тогда он решил податься в столицу империи, в самый Петербург.

Да, видно, не зря русские придумали пословицу: «Не было бы счастья, да несчастье помогло».

В конце концов все вышло к лучшему. В Питере он поступил на экономический факультет Санкт-Петербургского политехнического института, нашел настоящих, верных друзей. Но главное, здесь у него открылись глаза на многое.

А уж как рада была мать, когда узнала, что ее Мулланур стал студентом Политехнического института! Она издавна тешила себя надеждой, что ее единственный сын станет инженером.

Дочь интеллигентных родителей, она с детства мечтала стать учительницей, хотела во всем быть похожей на своего старшего брата Исхака — он был учителем, пламенным поборником просвещения татарского народа. Исхак был ее кумиром, она старалась подражать ему во всем. Но о том, чтобы осуществить это тайное детское желание, не приходилось даже и мечтать. Девушке, выросшей в добропорядочной мусульманской семье, был уготован лишь один удел — замужество. И ей пришлось смириться, задушить свою мечту в самом зародыше. А вскоре ей подыскали жениха. Он был намного старше ее, властный, сильный мужчина, замкнутый и суровый.

Как это было заведено тогда в татарских семьях, она вышла за него, не зная, что такое любовь, — ей еще не исполнилось и семнадцати. Став замужней женщиной, она сразу попала совсем в другую среду. Муж был купцом и сыном купца. Купцами были все его друзья и приятели.

Всех этих торговцев, среди которых протекала ее жизнь, она втайне презирала и от всей души хотела, чтобы сын вырвался из затхлой среды на вольный жизненный простор. Каким же счастьем, какой горячей радостью наполнилось ее сердце, когда она увидала его фотографию в студенческой фуражке!..

При мысли о матери сердце Мулланура привычно заныло. Так бывало всегда, стоило ему вспомнить о ней. Это была не просто тоска. Тут смешалось все: и нежность, и любовь, и горечь разлуки, и сладостная память о далеком детстве.

Мать звали Уммегульсум Мустафиевна. Но дома все звали ее Уммэй или Эмина-апа.

Да, давно бы уж ей пора жить бок о бок с невесткой, нянчить внуков…

Эта мысль невольно заставила его усмехнуться. И тут же, по довольно-таки нехитрой ассоциации, он вспомнил давний рассказ матери о том дне, когда он, Мулланур, появился на свет.

Это было тридцать два года назад. Отец служил тогда у богатого купца Губкина. Дела требовали, чтобы они с матерью из Кунгура, где они тогда жили, отправились в Нижний Новгород, на Макарьевскую ярмарку. Мать хотя и была уже на последних месяцах беременности, но до родов, по всем расчетам, времени оставалось еще много.

От Кунгура до Перми они добирались на подводах, потом пересели на пароход. Но, не доезжая Казани, мать вдруг почувствовала себя худо. Пришлось ей в Казани сойти с парохода и остановиться у родственников, у которых она жила до замужества. И вот здесь-то, на Суконной улице, в доме Прянишниковых, он и родился.

Родился он раньше срока, семимесячным, и был так мал, хил и слаб, что боялись — не выживет. Глазки у него открылись лишь месяц спустя. Да и то, как рассказывала мать, только потому, что она несколько раз на дню смачивала их разными снадобьями.

Была середина августа. Дни в Казани стояли теплые. Но несмотря на теплую погоду, окна комнаты, в которой поместили новорожденного, тщательно заклеили, словно на улице была зима.

— Сохрани аллах, не просквозило бы! — как заклинание, твердили все. — А в тепле наш малыш, глядишь, и выживет.

По ночам, когда в воздухе чувствовалась хоть малейшая влажность, топили голландскую печь.

Кто знает? Может, он и в самом деле выжил только благодаря этому парниковому теплу.

Все эти заботы и тяготы легли на плечи родных, Уммельгусум была так слаба, что ей не до того было. Она и всегда-то была слабенькой, а тяжелые преждевременные роды и вовсе сломили ее хрупкое здоровье.

Но вот наконец врачи сказали, что непосредственная опасность миновала. И мать и ребенок будут жить. У родных сразу отлегло от сердца: слава аллаху, их бессонные ночи, все их старания и хлопоты не пропали даром.

Стали думать, как назвать младенца.

Впрочем, особенно думать да гадать не пришлось. Как только он родился, послали две телеграммы — одну Муллазяну, отцу новорожденного, в Нижний Новгород, а другую — в Кунгур, деду Гарею. И вот, не успели еще обсудить толком имя будущего члена семьи Вахитовых, как пришла из Кунгура от Гарея Вахитова телеграмма. Поздравляя сноху с рождением первенца, он наказывал дать ему имя Мулланур. Так, оказывается, звали его младшего брата, рано умершего от какой-то тяжелой болезни.

Слово деда в семье Вахитовых, как и во всех тогдашних патриархальных татарских семьях, было законом. И мальчика без долгих споров решено было назвать Муллануром. Как порешили, так и сделали. Сходили в мечеть, и мулла собственной рукой внес имя новорожденного в махаллу.

Стали уже подумывать о возвращении домой, в Кунгур. Но Муллазян, приехавший в Казань из Нижнего, поглядел на своего первенца, увидал, какой он маленький да чахленький, и решил до поры до времени это путешествие отложить. Решено было, что жена и сын поживут здесь, в Казани, у родных, до будущего лета.

Мать Мулланура, рассказывая ему об этом, призналась:

— Поглядел отец на тебя — ни слова не сказал. Но я-то сразу поняла, какие у него мысли. «Кто знает, — не иначе как подумал он, — дотянет ли еще несчастный малыш до будущего лета».

Да и ей самой, хоть и тяжело было читать эти горестные мысли на лице мужа, тоже, видать, нет-нет да и закрадывались в душу такие сомнения.

Однако вот поди ж ты, выжил Мулланур. Не только до следующего лета дотянул, а вон до каких славных времен… Да и не таким уж слабеньким он вырос, как опасались все его родные тогда, тридцать два года назад…

«Что это меня вдруг на прошлое потянуло? — усмехнулся он и помотал головой, словно желая стряхнуть накатившую на него волну сентиментальных воспоминаний. — Старею, что ли?»

Взгляд его снова упал на узелок, в котором лежала сложенная вчетверо старая газета и два пюремеча. Гостинец!.. Вот оно что… Запах вкусной домашней стряпни. Запах детства… Не иначе, это он, щекочущий ноздри, слабый, но такой щемящий, такой сладкий, оживил в его памяти то, что казалось давным-давно забытым, навеки уснувшим. И вспыхнули, поплыли перед глазами картины далекого прошлого… И вот он уже не может оторваться от них, от этих ярких картин: все глядел бы да глядел, и слушал, и вспоминал, всем существом прикасаясь к своим корням, к своим истокам, к той лишь по рассказам матери знакомой ему жизни, откуда берет начало его нынешняя, теперешняя жизнь…

2

Уммэй-апа рассказывала, что он начал ходить очень рано, чуть ли не в восемь месяцев. А заговорил поздно. Первые слова научился выговаривать только тогда, когда уже стал играть во дворе с другими ребятишками.

Мать придавала этому обстоятельству особое значение. Есть, оказывается, в народе такая примета: поздно начинают говорить только самые умные дети.