Александр Кулькин - Ушедшее лето. Камешек для блицкрига

• Название: Ушедшее лето. Камешек для блицкрига
• Автор: Александр Кулькин
• Издательство: Интернет-издание
• Жанр: Альтернативная история

Классический сюжет про «попаданца» в июль сорок первого года. Последняя советская территория БССР, отсутствие войск, отсутствие знаний и ноутбука, отчаянное желание хоть чем-то быть полезным своему народу. Стальные шестерни механизма нашествия перемелят и это препятствие, но чем откликнется для истории их секундное торможение

---

— Стоп. — Ливицкий нажал кнопку звонка, и когда дверь открылась, продолжил: — Товарищ Листвин, подождите в приемной. Мы посоветуемся с товарищами.

Когда, за загадочным и непонятным человеком плотно закрылась дверь, Бабына не выдержал. Давно уже из стен, этого кабинета был изгнан мат. Товарищ Ливицкий всегда считал, что отругать человека можно и не унижая его. Если конечно, этот человек — свой. Врагов тоже материть не обязательно, их нужно просто уничтожать без лишних слов. Но сейчас, Пётр Адамович молча слушал рулады бывшего матроса, постукивая по столу такой простой вещью, как зажигалка. Хотя, именно эта зажигалка была очень непростой. Наконец, Ливицкий не выдержал:

— Хватит уже, Илья Николаевич. Ни, сам факт, ни этого человека матом не испугаешь. Надо, принимать решение, а так как сейчас военное время, то бюро обкома собирать не будем. Достаточно, уже присутствующих. Впрочем, при любом решении, посвящать в это больше никого не будем. Итак какие будут предложения?

Сразу возникла пауза. «Как в классе, при вызове к доске», — подумал бывший школьный учитель Ливицкий, и посмотрел на местного отличника, капитана госбезопасности Строкова. Но тут неожиданно вмешался комбриг:

— Так расстрелять его, как дезертира. — И смутившись под удивленными взглядами, уже тише добавил: — А что? Говорит, что командир, а документов нет. Нарисовал какие-то бумажки от балды, и думает что на дураков нарвался. Шлепнуть, и всё тут. И, никакой прокурор не подкопается.

— Подкопаюсь, — пообещал Глабус, — Без суда, и следствия, обязательно подкопаюсь. У нас не передовая.

Заяц наконец-то положил паспорт на стол, и ни к кому конкретно не обращаясь, сказал:

— Занимался я как-то делом фальшивомонетчиков. Ну, тех, которые в тридцать девятом нам достались от поляков. Сурьезные были паны, оборудование у них было получше, чем в Варшаве. Так вот, про печатное дело я тогда много узнал. Конечно, экспертом быть не могу, но вполне официально заявляю, что вот такой документ сейчас напечатать невозможно.

Бабына растерялся:

— Так что, это всё — правда? И он, в самом деле, из будущего?

Строков встал из-за стола, и подошел к окну. Вид из окна первого секретаря не радовал. Крутой склон почти полностью закрывал видимость, только вверху было видна узкая полоска голубого неба.

— Мне кажется, что признать необычность Листвина нам придётся. В нашем времени он как кутёнок. Он не знает цен в магазинах, его изумляют обыденные вещи. Вчера его сопровождал один из моих лучших людей. И его вывод однозначен: этому человеку непривычны как раз обыденные для нас вещи. Я не спорю, можно выучить звания начсостава, имена и фамилии, расположения и номера воинских частей. Но изумленно дернуться, при виде цен в магазинах, или растерянно вертеть в руках опасную бритву? Тут уже актерская игра не поможет, всё это было бессознательно. Он не агент, такое не сыграешь.

В кабинете опять воцарилась тишина, но комбриг был слишком растерян:

— А зачем… — его взгляд, метавшийся по кабинету, наконец-то нашел точку опоры, телефон с государственным гербом вместо диска, — Так чего нам голову ломать? Позвонить, и доложить!

Ливицкий нерешительно снял трубку с аппарата, и вопросительно посмотрел на товарищей.

— Звонить, так и так, придётся. Но, кому звонить?

На этот вопрос решительно ответил Заяц:

— В Москву. Сталину.

Несколько минут Ливицкий слушал, потом вытер пот со лба, держа трубку в руках, и севшим голосом, почти прошептал:

— Связи нет. Тишина.

Строков, резко подскочил к столу, и буквально вырвал трубку у первого секретаря. Послушав, он бережно отдал телефон, и вопросительно посмотрев на Ливицкого, взялся за другой аппарат:

— Конечно, разберитесь, — кивнул Пётр Адамович, и, обращаясь, к остальным, продолжил: — Товарищи. ВЧ-связь прервана, так что придётся нам самим принять гостя, хотя нет, товарища из будущего. И, если он просится в армию, то мы пойдём ему навстречу. Да и, держать его под присмотром будет намного проще.

— А если его в Москву отправить? — не унимался Бабына.

— Мы не можем так рисковать, — нахмурился Ливицкий, — если нет правительственной связи, то нет и гарантии, что довезем такого человека. Нет, придётся вам, Илья Николаевич, служить вместе.

Глава 4

Вечер вновь погрузил парк в заколдованное царство полутеней и мрака. Самой яркой точкой была моя папироса, за что и получил замечание от бдительного патруля. Спорить о заметности огонька папиросы с высоты полета бомбардировщика не стал, а просто спрятал папиросу в кулак. Уже, второй день я писал, писал и еще раз писал. Слава НКГБ, впрочем, с сегодняшнего дня уже НКВД, что выдали мне авторучку. А то ручкой с перышком хорошо только палочки в прописях рисовать. Строков, оформив документы о моей проверке, кстати, вовсю пользовавшийся подсказанным ему термином «фильтрация», отправил их с посыльным к военкому. А, для меня подготовили пачку хорошей бумаги, авторучку и пузырек чернил. На прощанье Строков сказал просто:

— Пишите, Алексей Юрьевич. Пишите всё, что вспомните.

И, я писал. Писал, сначала, стараясь соблюдать хронологию, а потом все подряд. Закончил, только тогда, когда убедился, что описываю высадку на Луну во второй раз. Сейчас, сидел на крыльце, курил и ломал голову, стоит ли писать личное письмо Сталину. Мне было жалко его, просто как человека. Всю жизнь, отдать стране, и в результате — потерять детей. И, пусть Василий и Светлана остались живы. Но, их жизнь, иначе как предательством дела отца, не назовешь. Так стоит ли писать отцу о поступках его детей? Не знаю. Генеральный секретарь ВКП(б), нарком обороны, будущий Верховный Главнокомандующий, сможет ли он найти время и силы заниматься своими детьми, в то время когда страна на краю гибели? Докурив папиросу, еще немного посидел, смотря на темный атлас небес, где безразличные к нам, сверкали звезды, и решительно поднялся. Все-таки, надо, пусть не сейчас, пусть не сразу, но отец должен заниматься своими детьми. И, тогда Василий не будет топить свою ненужность в водке, а Светлана перестанет чувствовать себя принцессой. Война, всем найдет занятие, а дети вождей сейчас совсем не те, что стали в восьмидесятых. Идти в армию для них это честь, сыновья, Сталина, Фрунзе, Хрущева доказали это своими жизнями. Я вошел в комнату, сел за стол, взял чистый лист бумаги, и вывел первые слова: «Товарищ Сталин. Я обращаюсь к Вам, как к отцу…»

Утром мы с сержантом распрощались и, похоже, навсегда. На прощание крепко обнялись, после чего он забрал все исписанные листы, и конверт с адресом: «Кремль. Товарищу Сталину И. В. Только лично в руки». Упаковав, все в мешок из плотной ткани, туда же сунул гранату и несколько бутылок, наверное, с бензином. Он, ушел, а я собрал все свои вещи в чемоданчик, тоже из запасов уже НКВД, покачал головой над вконец испорченной колбасой, вспомнил, что она стоила двадцать три рубля и расстроился. Но делать было нечего, завернув её в старую газету, пошел сдавать ключи. В моих петлицах уже горели три «кубаря», и чувствовал я себя очень уверенно. Нет, конечно, от какого-нибудь «ромба» я отказываться бы не стал, даже от «шпалы». Но, что есть, то есть.

Сдав ключи и обрадовав колбасой уличную собаку, я решительно направился в военкомат. Удивительно но, военкомат находился на том же месте, что и в мое время. Только здание было, одноэтажным и деревянным. Откозыряв, часовому на входе, открыл скрипнувшую дверь и наконец-то попал туда, куда стремился четыре дня назад, и семьдесят лет вперед.

«В течение ночи на двадцать второе июля шли упорные бои на ПСКОВСКОМ, ПОЛОЦКО-НЕВЕЛЬСКОМ, СМОЛЕНСКОМ и НОВОГРАД-ВОЛЫНСКОМ направлениях.

На остальных направлениях и участках фронта крупных боевых действий не велось.

Наша авиация действовала по уничтожению мотомехчастей противника.

По предварительным данным за двадцать первое июля нашей авиацией в воздушных боях сбито тридцать два самолёта противника. Наши потери восемь самолётов.»

Утреннюю сводку Совинформбюро прослушал практически на бегу в военкомате. Но, самое большое разочарование ожидало меня впереди. Батальон ополчения, был поистине патриархальным образованием. Средний возраст около, тридцати пяти-сорока лет, командирами рот двадцатилетние выпускники Калинковичского пехотного училища, комбатом шестидесятилетний капитан, из такого запаса, что страшно и подумать. Ну и заместителем — «страшный» лейтенант, который больше чем отделением, никогда не командовал. Обстановка была как на заводе, «Петрович», «Михалыч», «Эй, Мойша, ходи сюда, дело есть». Последняя фраза, принадлежала комбату и адресовалась немолодому еврею в странной полувоенной форме. Увидев меня, тот попытался принять строевую стойку и доложиться по форме:

— Сержант Абрамзон по вашему приказу прибыл!