Анатолий Гладилин - Улица генералов: Попытка мемуаров

• Название: Улица генералов: Попытка мемуаров
• Автор: Анатолий Гладилин
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9697-0541-8

Имя Анатолия Гладилина было знаменем молодежной литературы периода «оттепели». Его прозу («Хроника времен Виктора Подгурского», «История одной компании») читали взахлеб, о ней спорили, героям подражали. А потом… он уехал из страны, стал сотрудником радиостанции «Свобода».

Эта книга о молодости, которая прошла вместе с Василием Аксеновым, Робертом Рождественским, Булатом Окуджавой, о литературном быте шестидесятых, о тогдашних «тусовках» (слова еще не было, а явление процветало). Особый интерес представляют воспоминания о работе на «вражеском» радио, о людях, которые были коллегами Гладилина в те годы, — Викторе Некрасове, Владимире Максимове, Александре Галиче…

---

Значит, так. Во время войны нашу улицу с обеих сторон перегородили деревянным забором. В будке стоял часовой и пропускал военных по… (отбрасываем подробности). Штатским проход был запрещен, и я, чтобы попасть в свою школу в Серебряном переулке, делал огромный крюк через улицу Фрунзе или через проходной двор на Грицевец. Война кончилась, но забор остался. К вечеру детвора нашего дома высыпала на улицу (на тот клочок, что остался от улицы) и, стоя цепочкой на тротуаре, развлекалась тем, что смотрела, как из узких ворот между башней и основным зданием выезжали черные машины с генералами. Генералы располагались на заднем сиденье, окна задернуты шторкой, однако ребята постарше безошибочно определяли: «Поехал маршал Бирюзов. Генерал армии Антонов. Маршал Василевский». Авторитетные были ребята, могли и в лоб дать, поэтому мы, те, кто помладше, принимали информацию на веру. А когда все генералы разъезжались, в эти ворота, печатая шаг, возвращалась, черт знает откуда, патрульная рота, причем громко распевала одну и ту же песню, которую мы ни разу по радио не слышали:

Студенточка (раз-два!), заря вечерняя,
Под липами (раз-два!) я поджидал тебя.
Счастливы были мы, наслаждаясь поцелуями [раз-два!),
И, вдыхая аромат ночной, любовался я тобой (раз-два!).

Значительно позже я понял, что пели они запрещенную песню запрещенного эмигранта Петра Лещенко, песни которого, значительно позже, мы покупали на рынке в Коптеве, ибо только там из-под полы продавались самодельные пластинки из рентгеновских пленок… (Опять утопаю в подробностях!)

Правда, в ротном исполнении далее следовал вполне патриотический (к Лещенко отношения не имеющий) куплет:

Пожар войны нас разлучил с тобой,
За Родину пошли герои в бой…

И так далее. Тем не менее, согласитесь, весьма странный дух витал на подходе к Генеральному штабу. Или Политуправление прошляпило идеологическую диверсию? Тянет на размышления, но прём дальше по хронологии.

В один прекрасный день заборы, как по мановению волшебной палочки, исчезли. Взрослые ахнули, но благоразумно отправились по привычным обходным маршрутам. Я же в школу опаздывал и побежал напрямик по гранитному пологому подъему с парапетом. А навстречу шла девочка в школьной форме (коричневое платье, темный фартук, белый воротничок, красный галстук), моего возраста, т. е. лет двенадцати. И я… Да что я! На этажах открылись штабные окна, оттуда свесились лица офицеров. Часовой в центральном подъезде взял винтовку «на караул». Ленин и Сталин из неведомого мне металла повернулись на 180 градусов и провожали зорким взглядом эту девочку (уже с весьма полными бедрами). Даже у «ЗИСа», увозившего из башенных ворот неопознанного генерала, заглох мотор.

Почти ежедневно мы встречались на параллельных курсах у центрального подъезда, и если вожди на постаменте перестали дергаться, то меня каждый раз бросало то в жар (зимой), то в холод (летом).

Необходимое разъяснение. При раздельном обучении танцевальные вечера, с приглашением женских или мужских школ, разрешались лишь старшеклассникам. То есть до девятого класса на знакомство с девочкой нечего было надеяться, ибо огненные скрижали на пионерско-комсомольском небосводе гласили: «Приличные девочки на улице с мальчиками не знакомятся».

У меня прорезались шпионские наклонности. Очень быстро я выяснил, что учится она в пятьдесят седьмой школе на Маркса — Энгельса, живет на бульваре, на последнем этаже пятиэтажки без лифта и к ней надо звонить четыре раза. Откуда-то мне стали известны ее имя, фамилия и номер телефона в их коммунальной квартире.

До девятого класса мы с девочкой не обменялись ни словом, а знаки моего внимания проявлялись в том, что на бульваре, где она гуляла с подругами, я с товарищами следовал за ней тенью, иногда звонил ей в дверь и кубарем скатывался по лестнице, а пару раз, от избытка чувств, засадил из рогатки бумажной пулькой — конечно, не в нее, а в ейную подружку.

И еще такая подробность. Если случайная встреча на бульваре, куда вечером и по воскресеньям вываливала масса народу, могла сорваться по разным причинам (хотя бы из-за дождя), а встреча после школы на параллельных курсах (навигационных, естественно) не стыковалась, потому что у нее (девочки, не встречи) было пять уроков, а у меня шесть или возвращалась она окольным путем в стае подруг (и где ее прикажете ловить?), то в восемь пятнадцать утра расхождение исключалось. Утром каждая секунда на учете, и в школу бегут по гипотенузе. Я лишь загадывал, где сегодня увижу свою красавицу: У спины Ленина или у спины Сталина? И если совпадало, то хорошее настроение не портили даже двойки по русскому письменному. Действительно, что двойка по письменному, когда мы встретились на траверзе Сталина! А это значит, что у нас с девочкой будут и заря вечерняя, и под липами, и аромат ночной — ну, о дальнейшем, о чем пела патрульная рота, я и мечтать не смел. По отношению к моей красавице все эти вольности казались мне кощунством. И еще. В шесть вечера на улицу высыпал табун офицеров. К какому часу они приходили в штаб, я не знал (а знал бы, то не сказал. Договорились: я не выдаю военных секретов). Но в восемь пятнадцать утра на улице никого не было. Только я и моя девочка. И как-то я подумал, что если мне суждено быть великим человеком (что буду — не сомневался, не решил только, в какой области: летчиком, моряком или философом, продолжателем дела Маркса — Энгельса и тех двоих, чьи спины так хорошо изучил), то ведь назовут эту улицу моим именем, а я попрошу назвать улицу в честь девочки — и меня послушаются.

Грандиозным планам помешало случайное обстоятельство. В квартире моего одноклассника, которого в школе презрительно звали «профессором» (очень обидное по тем временам прозвище. А как же иначе? Все мы жили в коммуналках, а у «профессора» отдельная квартира!), было много старых книг, среди них я нашел книгу фотографий. Открыл ее и обалдел. Я же не знал, что существуют книги, в которых только фотографии. Я же не знал, что бывают такие фотографии! Я ведь думал, что фото — это то, что в газетах и в журнале «Смена». Срочно записался в фотокружок при московском Дворце пионеров. Правда, там нас учили не столько фотографировать, сколько проявлять пленку, манипулировать с химическими реактивами в темной комнате при слабом красном свете.

Боюсь, растворится мое повествование в проявителях и закрепителях. Короче, после окончания восьмого класса без троек родители купили мне «ФЭД». Для справки: «ФЭД» не заграничный аппарат, а наш советский шедевр. «ФЭД» — аббревиатура: Феликс Эдмундович Дзержинский. Видимо, в компетентных инстанциях полагали, что фотограф, как и председатель ВЧК, должен выявлять суть человека.

Летом я тренировался на натуре. Вечера просиживал в читалке Ленинской библиотеки, где рылся в каталогах и выуживал весьма нестандартные фотоиздания. С первого сентября начался охотничий сезон. В солнечные дни после уроков я устраивал засады в самых неожиданных для моей девочки закоулках и щелкал ее в упор. Она, если успевала, корчила рожи или отворачивалась. К зиме набралось достаточно снимков, я выбрал десять, на мой взгляд, удачных, положил в конверт и бросил в ее почтовый ящик.

И вот зимнее утро, легкая метель, я несусь без пальто (чтоб произвести впечатление сами понимаете на кого), лишь дикая скорость меня согревает, поэтому встречаемся не за спинами вождей, а на спуске к бульвару. Она впервые поднимает глаза (не взгляд украдкой, как обычно, на долю секунды, нет, меня откровенно рассматривают), и я непроизвольно торможу лаптей.

— Миша, папа сказал, что вас тянет на формализм. Но в снимках что-то есть. Позвоните мне вечером. (Оказывается, знала, как меня зовут, и знала, что я знаю ее телефон.)

Мы расходимся, набирая обороты. Утром каждая секунда на учете. Можете себе представить мое состояние и что я передумал, готовясь к вечернему звонку? Я даже успел подумать, что, возможно, это самый счастливый момент моей жизни и, мол, никто не знает, как сложится дальше. Единственно, о чем я не подумал, просто в голову не пришло, так это то, что обвинения в формализме мне придется слышать довольно часто.

Вообще-то подозреваю, что история про меня и мою Девочку достаточно известна, ибо спустя годы я рассказал ее своему приятелю, тогда модному писателю. Писатель загорелся, сказал, что напишет роман, и действительно написал, правда, все перепутав или сознательно переврав. Роман был напечатан в популярном журнале и имел успех.

На самом деле мое счастье длилось недолго. Ну, была вечеринка на квартире ее подруги. Танцевали. Подруга жила в правительственном доме на улице Грановского. Я должен был догадаться, что моя девочка несколько из другого круга. Не догадался. Встречались на бульваре, да в холод особенно не погуляешь. Пришли долгожданные весенние денечки. Я звоню моей девочке из уличного телефона-автомата (в нашем доме телефонов не было), говорим о пейзажах Поленова. Рядом стоят мои ребята и болтают между собой, употребляя через слово. Ведь лишь один мой товарищ был сыном профессора, все остальные — дворовые хулиганы. Моя девочка прерывает мой монолог очень вежливым тоном: