Анатолий Гладилин - Улица генералов: Попытка мемуаров

• Название: Улица генералов: Попытка мемуаров
• Автор: Анатолий Гладилин
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9697-0541-8

Имя Анатолия Гладилина было знаменем молодежной литературы периода «оттепели». Его прозу («Хроника времен Виктора Подгурского», «История одной компании») читали взахлеб, о ней спорили, героям подражали. А потом… он уехал из страны, стал сотрудником радиостанции «Свобода».

Эта книга о молодости, которая прошла вместе с Василием Аксеновым, Робертом Рождественским, Булатом Окуджавой, о литературном быте шестидесятых, о тогдашних «тусовках» (слова еще не было, а явление процветало). Особый интерес представляют воспоминания о работе на «вражеском» радио, о людях, которые были коллегами Гладилина в те годы, — Викторе Некрасове, Владимире Максимове, Александре Галиче…

---

А на московской таможне в Шереметьеве произошел любопытный эпизод. По их правилам, после завершения багажной эпопеи я должен был показать все свои таможенные декларации какому-то чину. Суровый, но довольно молодой еще таможенник смотрит бумаги и спрашивает: «Вы что, однофамилец?» Я говорю: «Что значит — однофамилец?» Он подумал. «Ага, — говорит, — вы тот самый. В вашем багаже только книги. И это всё?» Я отвечаю: «Вспомните Маяковского: „Мне и рубля не накопили строчки“». Он шлепнул на декларациях печать, вернул их мне и мрачно так говорит: «А вы-то зачем уезжаете? Вы зачем уезжаете? Вы понимаете, что таких людей у нас становится все меньше и меньше?» Вот такой был диалог, правда, с глазу на глаз. Это могла быть его личная инициатива, мог быть разыгранный спектакль, тут все может быть, я тоже немножечко в таких делах понимаю, но дать оценку, что это было, — не могу.

Я уехал после смерти мамы, члена партии с 1919 года. Пока она была жива, я никак, конечно, не смог бы это сделать, у нее был бы удар. Она до конца своих дней все-таки верила в какие-то коммунистические идеалы. А я, полный дурак, пытался с ней еще спорить, в чем-то ее переубеждать, и в ответ она начинала плакать. До сих пор мне стыдно.

Сестру мою не тронули. Она была незаменимой лаборанткой в поликлинике Академии наук. А с братом, который работал ответственным секретарем радиостанции «Юность», они круто расправились — выгнали и его, и его жену с работы. Валерия все в редакции любили, он шел на повышение. А когда выгнали с работы, у него начались серьезные мытарства. И именно в результате травли, которую ему устроили в Радиокомитете, и в результате этих мытарств тяжело заболела и умерла его жена. Валерий, что называется, «качал права», он дошел до самого Лапина, тогдашнего председателя Комитета по радиовещанию и телевидению. Лапин его принял. Валерий спросил Лапина: «Почему меня выгоняют? Чем я виноват? Это брат уехал, у брата своя жизнь. А я тут при чем?» На что Лапин многозначительно прищурился и сказал: «Но вы же его провожали в Шереметьево». То есть уже сам факт, что мой родной брат поехал меня провожать, был в их глазах, может, не уголовным преступлением, но во всяком случае поступком, который не прощался.

Много-много раз я прилетал в Вену с магнитофоном на плече, встречал видных диссидентов, писателей, художников, музыкантов, которые эмигрировали из СССР, делал с ними первые интервью. И все они рассказывали, как уезжали, и каждый отъезд был весьма драматичным, с довольно тяжелыми последствиями для близких, для тех, кто оставался на родине. И, собирая эти рассказы, я пытался понять логику поведения Софьи Власьевны. Ну да, повторяю, простых еврейцев Софья Власьевна за людей не считала. Но элитарных представителей советской культуры? Зачем им-то пакостить? Команда сверху или местная самодеятельность?

Аксенова я встречал в парижском аэропорту Орли. Аксенов прилетел со всем семейством. Сам в порядке, сразу дал интервью французскому и американскому телевидению. Молодые тоже в порядке, маленький Ванечка весело прыгает. А Майю, жену Аксенова, трясет. Я посадил их в свою машину и повез на квартиру, которую им приготовили французы. Вижу, Майю продолжает трясти. Я пытаюсь ее успокоить, дескать, все уже позади, а Вася говорит: «Не трогай ее. Над ней так поиздевались в Шереметьеве. Устроили ей личный досмотр. Понимаешь, что это такое?»

Для справки. До замужества с Аксеновым Майя была женой Романа Кармена. Кармен знал, что у него неизлечимая болезнь, знал, что у Майи любовь с Аксеновым, и попросил Майю, пока он, Кармен, жив, не оставлять его. Майя сидела у постели Кармена до его последнего вздоха, кормила, поила лекарствами.

Сколько лет они прожили с Карменом, я не спрашивал, но она была вхожа на самый верх советского общества. Кармен дружил с Брежневым, и Майя приезжала с мужем на дачу к Леониду Ильичу.

Конечно, в 1980 году Брежнев уже был в маразме, но все-таки не до такой степени, чтобы приказать устроить личный досмотр бывшей жене Романа Кармена. Не хочется в это верить.

Подробности из прошлого

Честно предупреждаю: ни детективных историй, ни советов, как сохранить здоровье, вы здесь не найдете. Сие предназначено для тех чудаков, которые почему-то желают заглянуть в прошлое, хотя вокруг все нормальные люди энергично несутся в будущее по фривеям Лос-Анджелеса.

Итак, получил я как-то статью автора «Панорамы» Владимира Батшева, опубликованную в Москве, в журнале «Литературные новости». Статью просил переслать сам Батшев. В ней подробно разбираются две мои книги, и для начала несколько цитат:

«Наш класс вместо занятий читал все шесть уроков „Первый день Нового года“. В классе оказалось четыре экземпляра журнала „Юность“ (№ 2 за 1963 год), и за шесть часов все 30 человек повесть прочли. За прошедшие тридцать лет, думаю, не было такого ажиотажа ни с одним другим произведением Анатолия Гладилина, изданным в Москве».

Далее Батшев замечает, что уже тогда его насторожило одно место в повести, приводит его и сам себя спрашивает: «…не упругая, как сжатая пружина, проза Гладилина, а цитата из какой-то обличительной речи-доноса. Откуда? Почему? И главное, в устах героя, художника-авангардиста?» «…Потом, когда шла чистка библиотек от книг писателей-эмигрантов, все умные люди заранее „зачитывали“ эти книги, предпочитая платить штраф в пятикратном размере, нежели отдавать книги огню, я „зачитал“ книгу Гладилина, где наряду с рассказами оказалась повесть „Первый день Нового года“. Цитированный выше фрагмент стоял на месте, хотя в книге его можно было бы убрать».

Теперь для справки. Все писатели, плохие или хорошие, если они пишут искренне (а не по заказу, что в советское время происходило довольно часто), любят свои книги. И очень не любят, когда их ругают. Я — не исключение из правил, однако в данном случае (речь идет о «Первом дне Нового года») я абсолютно согласен с критикой Владимира Батшева. И пусть Батшев далее обвиняет меня в кокетстве с властями, но раз в повести есть страницы, позволяющие так думать, — он прав.

Как же я дошел до жизни такой и за сколько сребреников меня купили?

В январе 1962 года я уехал в писательский Дом творчества «Дубулты» и за месяц написал книгу «Человек эпохи Москвошвея». Заголовок был взят из Мандельштама, строчки которого приводились в эпиграфе: «Я ваш, я человек эпохи Москвошвея, смотрите, как на мне топорщится пиджак». (Немыслимый сейчас для меня темп! Нынче вот уже третий год сижу за книгой, работаю каждый день, а конца-краю не видно.)

…Заснеженное Рижское взморье, сосны, ветер, кромка льда, свинцовые волны. Выйдешь на берег — ни одного человека! В деревянном флигеле, где я жил, кроме меня на первом этаже расположилась компания писательских детей восемнадцатилетнего возраста. Иногда они шумели. Как-то я сказал их заводиле, девочке с раскосыми глазами в пол-лица: «Пожалуйста, ребята, чуть потише». Девочка мне презрительно что-то ответила. Тогда мне было двадцать шесть лет, и я, наверно, им казался занудливым стариком. Через два года, узнав, что именно я писал в Дубултах, эта девочка подошла ко мне в ЦДЛ и извинилась. Потом девочка уехала из России и гастролировала по западным столицам со своим мужем, европейской знаменитостью. Она давно умерла. Зачем я все это вспоминаю? Риторический вопрос…

И еще я помню такой эпизод, объяснение которому до сих пор не могу найти. Я работал с утра до позднего вечера. В какой-то день, к полуночи, я дописал последнюю страницу и лег спать. В три часа ночи в моей маленькой комнатке с грохотом распахнулось окно. Сильный порыв ветра? Я зажег свет, закрыл ставни. Мне надо было выйти в коридор, но я не обнаружил одного ботинка. Я осмотрел все углы, заглянул под кровать — нет ботинка, исчез! Утром, когда я проснулся, ботинок стоял на месте. Мистика заключалась в том, что повесть была навеяна смертью моего отца. В книге главы чередовались: отец — сын. И книжному герою я придал многие черты биографии своего отца. В Гражданскую войну, во время кавалерийской атаки, под его лошадью разорвался снаряд, и отцу ампутировали левую ногу. Вы догадываетесь, какие у меня возникли мысли после «ночного визита»?

Еще несколько слов о книге. В уста моего молодого героя я вкладывал все, что думал. То есть я увлекся публицистикой, и публицистику я писал наотмашь: «Мы росли идиотами, мы верили газетам, но даже газеты не могли врать одно и то же». Герой был художник и, естественно, не оставлял камня на камне от соцреализма. Теперь бы его рассуждения показались наивными, но не забывайте — 62-й год только начинался. И мне было решительно плевать, напечатают книгу или нет.

Поправка. В процессе работы мне и вправду было решительно плевать, напечатают или нет. Но когда книга была готова, тут, сами понимаете, я задумался. Наверно, мне хотелось, чтобы она увидела свет. Из-за отца. Раньше я только догадывался, а теперь окончательно убедился, что отец был более способным человеком, чем я. Судите сами: крестьянский парнишка, с образованием четырехклассным церковно-приходской школы, после страшного ранения он закончил рабфак, университет, обладал удивительной памятью, работоспособностью, дослужился до замнаркома, потом, обидевшись на кого-то, бросил партийную карьеру и до конца жизни работал по своей основной специальности — адвокатом. Вы скажете, дескать, знаем, благодаря чему в те времена делали карьеру… Хорошо, в этом вопросе я избегаю полемики и расскажу лишь такую сценку. В 85-м году я по командировке приехал в Вашингтон. Прихожу в вашингтонское бюро радио «Свобода». Незнакомая женщина, увидев меня в коридоре, всплескивает руками и говорит: «Не может быть! Одно лицо! Вы сын Тихона Илларионовича Гладилина?» И час она мне рассказывает, каким замечательным человеком был мой отец. Женщина эта оказалась Диной Каминской, известной правозащитницей и московским адвокатом.