Салман Рушди - Восток, запад

• Название: Восток, запад
• Автор: Салман Рушди
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-367-00288-9

В авторский сборник вошли рассказы Салмана Рушди, которые впервые публикуются в переводе на русский язык. Писатель сопоставляет восточный и западный менталитет, пытается найти точки их пересечения, используя для этого все возможные литературные средства — от реализма до фантасмагории.

---

Литературный персонаж, приговоренный вечно читать Диккенса вооруженному психу в джунглях, прислал письменную заявку[21].

Хрупкий инопланетянин помахивает с экрана монитора светящимся пальчиком.

Проникновение вымышленных героев в реальный мир является признаком нравственного упадка культуры нашего постмиллениума. Они сходят с экранов в публику и тут же вступают в брак с простыми людьми. Не пора ли положить этому конец? Не пора ли установить более жесткий контроль над перемещениями? Не является ли умеренное насилие необходимым оружием зашиты Государства? Мы нередко рассуждаем на подобные темы. И едва ли кто-то усомнится в том факте, что мы в своем большинстве не поддерживаем идею свободного, неограниченного вливания вымышленных персонажей в пошатнувшуюся нашу реальность, основные ресурсы которой уменьшаются с каждым днем. В конце концов, лишь немногие хотели бы совершить путешествие в обратном направлении (хотя по последним — и весьма убедительным — данным, среди таких путешественников появилась тенденция к росту).

Отвлечемся на время от споров. Аукцион начинается.

Должен немного сказать о своей кузине Гейл[22], у которой была странная привычка громко орать, занимаясь любовью. Признаюсь честно: кузина Гейл — страсть всей моей жизни, и даже сейчас, после стольких лет, минувших с нашей последней встречи, я прихожу в волнение, едва вспомнив эту ее в высшей степени эротическую привычку. Спешу добавить, что, кроме этой привычки, в наших любовных утехах не было ничего аномального и ничего, с вашего позволения, литературного. Тем не менее мне она доставляла глубокое, даже наиглубочайшее удовлетворение, особенно если в момент, предшествовавший проникновению, Гейл начинала вопить что есть сил: «Домой, малыш! Домой, детка, да-а… Ну, вот ты и дома!»

К сожалению, однажды, вернувшись домой, я застал ее в объятиях некоего волосатого пещерного персонажа, сбежавшего из какого-то фильма. Я ушел от нее в тот же день и в слезах брел по улицам, прижимая к груди портрет Гейл в облике урагана, а за спиной в рюкзаке уносил старую коллекцию Пата Буна (пластинки на 78 оборотов).

Все это произошло много лет тому назад.

В тот год я не сразу обрел душевное равновесие и потому рассказывал всем общим знакомым, будто она утратила девственность в четырнадцать лет, когда под ней случайно сломалась складная табуретка; однако местью я утешался недолго.

Потом я всю свою жизнь посвятил памяти Гейл. И сам стал свечой в возведенном ей храме.

Теперь же, после стольких лет разобщения, необщения, другого общения, я прекрасно понимаю, что моя прекрасная Гейл тоже не совсем реальна. Настоящая Гейл была бы немало удивлена тем, как я ее переосмыслил, и тем, как продолжаю самостоятельно, независимо от нее вести с ней совместную жизнь в параллельной вселенной, где нет и быть не может киношных горилл. Возможно, настоящая Гейл сейчас стала еще прекрасней и сама обитает в иных мирах.

Недавно я увидел ее мельком. Возле дальнего конца стойки в подземном баре, который охраняли четверо вольнонаемных командос с радиоактивными пушками наперевес. На стойке были полинезийские закуски, краны для розлива пива, а пиво всё было из тихоокеанских краев: «Кирин», «Цзиньтао», «Сван»[23].

В то время почти все телеканалы вещали о печальной судьбе астронавта, застрявшего в какой-то щели на Марсе безо всякой надежды на спасение, поскольку запасы продовольствия, а также земного воздуха таяли с каждым днем. Официальные лица выступали с телеэкранов с требованием немедленно сократить бюджет космических исследований, приводя самые что ни на есть убедительные аргументы. Аргументы звучали весьма обоснованно, официальные лица с важностью комментировали кадры затянувшейся гибели астронавта и трогательно вздыхали. Камеры внутри оказавшегося в ловушке корабля без остановки показывали все подробности этого мучительного перехода в небытие в условиях слабого гравитационного поля.

Я смотрел на кузину Гейл, которая смотрела на экран. Она не видела, что я на нее смотрю, и не знала, что для меня это интересней любой телепередачи.

Под конец обреченный астронавт на чужой планете — астронавт на телеэкране — стал петь пронзительным голосом обрывки полузабытых шлягеров. Мне вспомнился Гал из старого фильма «Космическая одиссея 2001» — принявший в одиночестве смерть компьютер.

Уже совсем отключаясь, Гал без остановки пел «Дэйзи, Дэйзи».

Марсианин — теперь астронавта можно было по праву называть так, поскольку он на глазах приобретал статус постоянного жителя Марса, — выдал собственный, вот уж не от мира сего, ремикс из «Свани»[24], «Покажи мне дорогу домой» и еще нескольких песенок из «Волшебника из страны Оз», и тут плечи Гейл начали вздрагивать. Она заплакала.

Я не подошел и ее не утешил.

На следующее утро я впервые услышал об Аукционе, где будут выставлены рубиновые башмачки, и решил непременно, во что бы то ни стало их купить. Я решил со всей смиренностью преподнести их Гейл. Если хочешь, сказал бы я ей, можешь слетать в них на Марс и вернуть домой астронавта.

Может быть, я и сам щелкнул бы три раза каблучками и вернул бы себе ее сердце, возвратил утраченное счастье и тихо пролепетал: «Нет на земле лучше места, чем дом».

Вы смеетесь над моей глупостью. Ха-ха! Подите скажите утопающему, чтобы не держался за соломинку. Скажите умирающему астронавту, чтобы заткнулся и перестал петь. Подите-ка взлезьте в мою шкуру. Как там сказал Трусливый Лев? Надень их. Нааааааадень. Я с тобой справлюсь одной левой. Вот закрою глаза и врежу.

Струсил, а? Что, струсил?

Большой зал Аукциона трепещет — сейчас он сердце Земли. Кто стоит здесь давно, тот видел все чудеса на свете. За последние годы в Большом зале ушли с молотка Тадж-Махал, статуя Свободы, Сфинкс и Альпы. Мы видели, как продавали жен и покупали мужей. Государственные тайны шли по самым высоким ставкам. А один раз, в виде исключения, по заказу нескольких красных общеконфессиональных демонов, исходивших таким жаром, что над ними вился дымок, выставили на продажу полный набор человеческих душ разного достоинства, разных национальностей, разной классовой принадлежности, возраста, а также вероисповедания.

На торгах выставляется все, и мы, под твердым, но благожелательным руководством устроителей Аукциона, под присмотром их верных псов, сотрудников безопасности вкупе с полицейскими отрядами специального назначения, начинаем войну нервов и охотно вступаем в соревнование, где состязаются мозги и бумажники.

В аукционах есть чистота действа, есть приятное эстетико-драматическое противоречие между бесконечным разнообразием жизни, которую здесь сортируют по лотам и пускают под молоток, и не менее бесконечной простотой однообразия, с какой мы с ней здесь обращаемся.

Мы делаем ставки, стучит молоток, и все переходят к следующему лоту.

Все равны перед молотком: уличный живописец и Микеланджело, рабыня и королева.

Здесь дворцовые Залы желаний.

Начались торги. Ставки на башмачки растут с такой скоростью, что у меня начинает ныть под ложечкой. Паника охватывает меня, давит и душит. Я вспоминаю о Гейл — яблочко ты мое! — преодолеваю страх и делаю новую ставку.

Однажды один мой овдовевший знакомый, чья жена была певицей, всемирно известной и обожаемой поклонниками, предложил мне поработать на него на аукционе, где он выставил рок-реликвии. Этот вдовец был единственным опекуном состояния, оцененного в десять миллионов. Я отнесся к его предложению с большим почтением.

— Мне нужен только один лот, — сказал он. — Денег не жалейте, тратьте всё.

Этим лотом оказалась деталь одежды — съедобные трусики из рисовой бумаги с ароматом мяты перечной, купленные много лет назад в магазине на Родео-драйв (улицу я, кажется, не перепутал). По сценарию шоу полагалось публичное снятие и съедение нескольких пар за вечер. Еще сколько-то пар, с различными ароматизаторами — маниок, взбитые сливки, шоколадная стружка — певица бросала в толпу. В толпе их ловили и тут же съедали, слишком взволнованные сим действом, чтобы сообразить, насколько это бельишко поднимется в цене когда-нибудь в будущем. Трусов, поскольку дама носила их не только на концертах, сохранилось действительно немного, и потому спрос был велик.

Ставки на том аукционе принимались по видеомостам из Токио, Лос-Анджелеса, Милана и Парижа и поднялись так, что я струсил и выбыл из игры. Я позвонил нанимателю доложиться, а в ответ услышал, как он невозмутимо спросил про последнюю цену. Я назвал пятизначную цифру, и он рассмеялся. Я не слышал от него такого чистого, такого веселого смеха с тех пор, как умерла его жена.

— Все в порядке, — сказал вдовец. — Я уже заработал на них триста тысяч.