Дмитрий Быков - Статьи из газеты «Известия»

• Название: Статьи из газеты «Известия»
• Автор: Дмитрий Быков
• Жанр: Культурология

---

Здесь де Бержерак заставляет лунных жрецов — этих самодовольных апостолов прагматизма — впрямую полемизировать с Цицероном, сказавшим («О законах», кн.1): «Природа, заставив все другие живые существа наклоняться к земле, чтобы принимать пищу, одного только человека подняла и побудила его смотреть на небо, как бы на родное для него место и его прежнюю обитель; кроме того, она придала особый внешний вид его лицу, отобразив на нем сокровенные черты его характера». В России эта фраза особенно хорошо известна благодаря Окуджаве, поставившему ее эпиграфом в «Путешествии дилетантов». Именно эта неявная полемика с латинским классиком проливает свет на истинный смысл бержераковского романа, далеко не сводящегося к проповеди атеизма, как любили писать в советское время. Больше того — весь монолог о пользе четвероногости заставляет с особой настороженностью отнестись к другому лунянскому монологу, о том, что Бога нет. Когда подобные мысли высказывает существо, уверенное, «что на небе нет ничего, чему мы могли бы завидовать», — это повод как минимум насторожиться.

В том-то и заключается суть бержераковского сочинения: побочный сын века, печальный гость в родном XVII столетии, он предчувствует Просвещение — и не хочет Просвещения. Рациональный ум, утопия полезности и здравомыслия, неизбежно оборачивается хождением на четырех ногах и ненавистью ко всему непостижимому и нестандартному. Стремление обеспечить едой всех умных и дискриминировать дураков с неизбежностью приводит к появлению двойного стандарта и даже двойного языка — об этом Сирано предупредил задолго до Уэллса с его элоями и морлоками: у жителей Луны в ходу два языка. Интеллектуалы и знать, желая выразить что-нибудь сложное, играют на инструменте вроде лютни; простонародье в аналогичной ситуации прибегает к мимике и жесту, зачастую малоприличному. На Луне не существует почтения к старости, ибо старец, как правило, глуп и немощен, а все великое совершается до сорока — в пример луняне приводят Александра Македонского. Наконец, абсолютный прагматизм доходит уже и до того, что мудрый вправе сам назначать день собственной смерти, а потому убийство узаконено и осуществляется друзьями покойного. Похороны считаются осквернением трупа — если умер человек достойный, его съедают благодарные современники, чтобы ни единый кусок столь благородного существа не достался червям. Тут де Бержерак предсказывает версию о том, «что Кука съели из большого уваженья». Сцены выпивания крови и пожирания мяса благородного мудреца выписаны детально, с саркастическим восхищением. Словом, полная утилизация и тот самый прагматизм, который упоминается у нас сегодня как главный инструмент внутренней и внешней политики.

Соблазн увидеть в де Бержераке — антиклерикале, вольнодумце и естествоиспытателе — сугубого материалиста, предтечу Вольтера, в самом деле велик; и, рассуждая о строении вещества или о гелиоцентризме, он как будто вполне последователен. Но чуть заходит речь о человеке, выпадающем из всех физических законов, устроенном вызывающе нерационально, ценящем честь и тысячи моральных предрассудков дороже любой выгоды, как сам де Бержерак с его непрерывными дуэлями, — его покидает всякая рациональность; человек никогда не будет передвигаться на четвереньках, хоть это гораздо быстрей (луняне легко способны догнать и перегнать оленя). Человек не рожден выбирать час своей смерти и жрать себе подобных. Человек не имеет права выживать за счет глупейших и слабейших, и человечеству позорно делиться на две расы — элиту и простонародье. Только люди холодного лунного света способны жить по этим законам — и потому герой де Бержерака с таким наслаждением плюхается на родную несправедливую землю где-то в районе Италии; и первые слова его — «Иисус, Мария!».

Самая большая трудность при поиске доказательств бытия Божия — в том, что человеку, как сыщику в классическом фильме «Сердце ангела», приходится искать самого себя. Но некоторые, как видим, справляются — хотя и платят за это бурной жизнью, ранней смертью и попаданием в нарицательные персонажи.

28 июля 2010 года

Новый Орля

160 лет назад, 5 августа 1850 года, в Нормандии родился величайший из когда-либо живших новеллистов — Ги де Мопассан.

Природа заботится, чтобы не было на свете гор выше восьми верст и людей со способностями, превышающими человеческие, писал Лев Шестов. Гении — да, бывают, как бывает Эверест; но выше нельзя. Мопассан, погибший ни от чего в 43 года, на пороге главного своего свершения — романа «Анжелюс», от которого осталось 50 страниц сверхъестественной силы, мощнее всего, что он написал прежде, — отличным образом этот закон иллюстрирует. Точно так же (и тоже ни от чего) умер Ницше, сошедший с ума почти одновременно с ним.

В обоих случаях причиной помешательства называли сифилис; в последнее время доказано, что у Ницше ничего подобного не было (и, добавим, неоткуда было взяться), да и все течение его болезни не имеет ничего общего с «третичным сифилисом». В случае Мопассана, в общем, та же история, хотя сифилис, согласно мопассановским признаниям, имелся. Другой причиной болезни называли умственное перенапряжение — хотя писал он не больше Толстого или Горького, а руанским здоровьем уж точно превосходил второго, в двадцать пять лет подхватившего туберкулез. Эта версия опровергается тем, что Мопассан, якобы загнанный непосильным трудом, писал с годами все лучше, без малейших признаков деменции, и последние два его романа недооцениваются лишь потому, что вещи, высказанные в них, очень уж неприятны. Например, что в бабах погибель наша, и только этого им от нас и надо («Сильна как смерть»), и что сосредоточиваться на одной поэтому неправильно, а надо одну для души, одну для тела и ни в коем случае не зацикливаться («Наше сердце»).

Шутки шутками, а преждевременная и почти синхронная по историческим меркам, в одном возрасте гибель четырех величайших писателей и мыслителей конца XIX столетия — Ницше, Мопассана, Уайльда и Чехова, причем первые трое умерли от неизвестных либо случайных причин, — наводит на некоторые мысли о «гомеостатическом мироздании» (Стругацкие), о вмешательстве высших сил, остановивших сверхчеловеческое. На подобные же мысли наводит смерть Блока в том же возрасте — и на пороге таких же открытий. (Блоку тоже регулярно приписывается сифилис, и тоже без достаточных оснований — умер он от хронической интоксикации, связанной с больными гландами и приведшей в конце концов к септическому эндокардиту.)

Ницше и Мопассан с особенной остротой почувствовали исчерпанность человеческого и новую ступень эволюции. Оба одновременно заговорили о смерти Бога — страшное проклятие Богу было последними осмысленными словами, написанными Мопассаном, это обрывки финального монолога Андре из «Анжелюса». В том же «Анжелюсе» аббат Марво говорит, что Христос, возможно, сам был обманут Богом, что истинная жестокость и бессмысленность мира ничего общего не имеют с учением Христа (об этой же непримиримости Ветхого и Нового Заветов на рубеже веков в России много писали Розанов и в особенности Флоренский).

Так или иначе, прежний человек кончился, непоправимо изменился. О том, что придет ему на смену, думали они по-разному. Ницше померещился сверхчеловек, который перешагнет через христианство и построит некую творческую утопию (подозреваю, что этот взгляд был близок и Чехову — отсюда его мечты о прекрасном новом мире, только в нем будут больше работать, чем в ницшеанской утопии, где все больше проповедуют и властвуют). Мопассан же увидел нечто совсем иное, и об этом — его самый непрочитанный и самый великий рассказ «Орля». Сын давеча спросил у меня, бывают ли ужасы страшней стивен-кинговских, — и я подсунул ему «Орля», полученного от матери когда-то в том же двенадцатилетнем возрасте. Он после этого три недели спал при свете, но о произведенном впечатлении я не жалею. На вопрос, о чем, по его мнению, рассказ, ребенок внятно ответил: «Я так подозреваю, что это предвидение телевидения».

В первой редакции «Орля» — тогда еще не записки сумасшедшего, а рассказ о посещении лечебницы — заканчивался грозным пророчеством врача: «Или и впрямь явился на землю наш преемник». Сюжет в обоих случаях одинаков — тем, кто не читал, советую прочесть, остальным бегло напомню.

Некий дворянин, одиноко живущий в своем поместье, сначала видит кошмарные сны, в которых некто высасывает из него жизнь, а потом замечает, что начинает действовать не по своей воле. У него, в сущности, крадут свободу этой воли, он постоянно совершает поступки под действием чужого внушения. Этот же тезис — о легкости похищения, порабощения чужой личности — подтверждается подробно описанным в рассказе сеансом гипноза, после которого кузина рассказчика неощутимо для себя оказывается в полном подчинении психиатра.