Юсуф Шаруни - Современный египетский рассказ

• Название: Современный египетский рассказ
• Автор: Юсуф Шаруни
• Издательство: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука».
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988

Антологический сборник современного египетского рассказа включает в основном произведения 60–70-х годов нашего века. Целью составителя было показать египетский рассказ в динамике его развития. Поэтому в сборник вошли произведения начинающих свой путь в литературе талантливых новеллистов, отражающие новые искания молодого поколения писателей Египта.

---

Замечаю, как мой доктор приходит с новым посетителем — это происходит каждый день. Я узнаю его по белому халату и очкам в металлической оправе. Я знаю, сегодняшнему посетителю он шепчет то же, что шептал вчерашнему, позавчерашнему, позапозавчерашнему. Он уверяет его, что суставы мои в порядке и что причина болезни — в моих мозгах. Ха-ха-ха! Он указывает на меня и говорит: «Этот скрюченный человек все время ждет автобус, вот уже тридцать лет стоит и ждет, ждет, что для него освободится место в тесноте».

Помоги! О Великий! О Спаситель! Помоги! О Живой! О Существующий вечно!

ЮСУФ ИДРИС

Вечерний марш

Пер. Е. Стефановой

Звон медных стаканчиков, пронзительный и прерывистый, как крик индюка, слышен еще издали. Подойдя к мосту Шубра аль-Балад, вы обнаруживаете того, кто нарушает тишину вечера: уличного торговца араксосом[12].

Как и большинство торговцев подобного рода, он уже немолод. На нем традиционная одежда — рубаха с длинными рукавами, перевязанная у пояса полинялой, но чистой красной тряпкой; из-под шаровар, свисающих сзади мешком, выглядывают босые ноги. У него небольшая бородка, которую он, по-видимому, отпускает для солидности, считая ее неизбежным спутником преклонного возраста, а может быть, просто экономя на ежедневном бритье. Он стоит на середине моста, загораживая дорогу своим огромным кувшином. Кувшин тоже немолод, и кажется, что обоим старикам на роду написано не расставаться до конца дней своих. У кувшина тонкий и длинный носик, согнутый на конце, как скрюченные пальцы старухи, протянувшей руку за подаянием.

Старик позвякивает стаканчиками, и они издают пронзительный звон. Делает он это с перерывами: звякнет разок-другой, подождет, потом забренчит опять и крикнет:

— А вот кому освежиться! — Но в голосе его такое безразличие, что никого призыв его не соблазняет.

Солнце только что село. Все вокруг озарено тем неверным светом, какой бывает между закатом и наступлением сумерек. Люди молча и торопливо идут по мосту, и их поспешность усиливает уныние угасающего зимнего дня. Они проходят мимо, и никто из них не обернется на призывный звон стаканчиков. Да и понятно — зима! Кому придет в голову пить араксос зимой?

А стаканчики продолжают позвякивать. Старик смотрит по сторонам, видит, как прохожие исчезают куда-то, будто проваливаются сквозь землю, глядит на окровавленное небо, израненное убежавшим в мир ночи солнцем, и все чаще звучат удары стаканчиков, все пронзительнее и громче их звон. И как бы вторя им, раздается голос: «А вот кому освежиться!» Слова вылетают сдавленные, как будто они застряли где-то глубоко в глотке и их приходится выталкивать оттуда силой. Кувшин, по-прежнему полный, печально дремлет у старика на груди. За целый день продано так мало, что на вырученные деньги ничего не купишь.

Минуты не идут, а мчатся — так же быстро, как прохожие. Можно подумать, что время тоже боится холода.

Назойливо, визгливо звенят стаканчики, отчаянно стараясь привлечь чье-нибудь внимание. Мрак постепенно сгущается и заполняет все вокруг. Небо окутывает землю холодом. Фигуры людей делаются меньше, весь мир окрашивается в серовато-голубой цвет, замерзает и становится неживым.

Хрипит, надрываясь, голос продавца: «А вот кому освежиться!» — и в унисон сиплому «освежиться» звенят стаканчики. Время от времени старик протягивает руку и, загораживая ею, будто тонкой веревкой, дорогу, пытается остановить прохожих: «Сделайте милость!» Но прохожие, не оборачиваясь, проходят мимо, и продавец посылает свое «Сделайте милость!» еще раз, уже вслед им, смиренно и покорно, словно прощая.

Прохожие все идут и идут — усталые, замерзшие, несчастные и злые, на бледных лицах — озабоченность, в отсутствующих взорах — зима. И никто, ни один человек не взглянет на продавца араксоса, хотя он и стоит посредине дороги! «А вот кому освежиться!.. Сделайте милость!» — хрипит он, взывая о помощи, словно утопающий.

Но никто не оборачивается.

Время идет. Еще ближе к земле опускается небо, еще гуще становится мрак. Кровавая рана на небе бледнеет и исчезает совсем, одинокие прохожие на улицах превращаются в призраки. Позвякивания стаканчиков почти не слышно. Старик уже не кричит: «А вот кому освежиться!» — только повторяет: «Сделайте милость!» Теперь он умоляюще говорит это всему, что еще есть вокруг, — земле, небу, повозкам, автомобилям и даже продрогшему, как и он сам, владельцу уличной кофейни, который уже собирается уходить. Медные стаканчики подхватывают его мольбу и тоже звенят протяжно и сипло, словно упрашивая людей хотя бы взглянуть в их сторону. Не купить, а только взглянуть! Почему, почему все не глядят, спешат прочь, будто убегают от неоплаченного долга? Ну что им стоит хоть раз оглянуться?

Напрасно!

Лицо старика жалобно кривится, но руки, скрещенные за спиной, не переставая постукивают стаканчиками. Теперь звук совсем слабый, как удары умирающего сердца: молчит-молчит, потом вдруг отчаянно забьется, словно борется со смертью.

Изредка старик поглядывает на кувшин — не убавилось ли? — и бормочет дрожащими от холода губами: «Сделайте милость!» Он не сходит со своего места, как будто ждет, что вот-вот случится чудо и кувшин вдруг сам собой опустеет, а карман наполнится монетами. Потом, не торопясь, переходит через мост — авось здесь повезет! Но и здесь не везет тоже, и он останавливается у края дороги, тупо глядя в землю, на небо, на близкие и далекие огни.

Чуда не происходит.

Стариком овладевает отчаяние. Теперь лицо его не выражает ничего. Снова слышится звон стаканчиков. Но странное дело! Это уже не тревожный протяжный звук, похожий на крик перепуганной птицы. Нет, теперь стаканчики звенят совсем по-иному — тихонько и печально они выстукивают какой-то мотив. Старик стучит, не думая об этом, и напев рождается непроизвольно, сам собой. Робко звучит он в темноте, но никто его не слышит. Внезапно старик настораживается, заметив, что выделывают его пальцы, и с улыбкой поднимает брови. Мелодия, как видно, нравится ему, и он со знанием дела принимается улучшать ее, обрабатывать, пока в ней не появляется едва приметная хрипотца, от которой сладко щемит сердце. Увлеченный, старик в такт мотиву начинает покачивать головой, от чего бороденка его тоже трясется и пляшет.

Теперь продавец равнодушно глядит на прохожих, чутко прислушиваясь к тому, как медные стаканчики в его правой руке шепотом переговариваются друг с другом. Кувшин с араксосом тоже, как будто увлеченный мелодией, вздрагивает и покачивается ей в такт. Это — единственный слушатель, и оттого, что других нет и никто не глядит в его сторону, старик воодушевляется еще больше, и тихий напев в вечерней тишине звучит особенно жалобно и певуче. Старик стоит, пока сгустившийся мрак не скрывает его, превращая в призрак, потом поворачивается и медленно бредет в сторону Шубра аль-Балад.

Он идет, несчастный, сгорбившийся, а руки его, по-прежнему скрещенные за спиной, выстукивают все тот же мотив. Старик шагает в такт этой тихой, едва слышной музыке. Сделает шаг — и тихонько, обиженно звякнут стаканчики, шагнет другой — и они звякают снова, печально и нежно.

Наконец ночь поглощает его, и только едва-едва раздается затихающее позвякивание металла. Все тише, тише. Бескрайний, огромный мир… Бескрайняя темная ночь…

В автобусе

Пер. А. Пайковой

На очередной остановке в автобус вошел юноша. Хотя зима еще не кончилась, его легкая рубашка с короткими рукавами была расстегнута у ворота; джемпер, надетый поверх рубашки, оставлял открытыми шею и руки. Небрежно засунув под мышку папку с конспектами, юноша играл длинной цепочкой, то перебирая ее пальцами, то наматывая на руку.

На следующей остановке вошла девушка, тоненькая и стройная, как колосок пшеницы, с еще не оформившейся грудью, с волосами, собранными на затылке и похожими на конский хвост. Она держала за руку маленького мальчика, наверное брата. Быть может, его послали с ней специально, чтобы оградить беззащитную овечку от волчьих стай.

Автобусы — это наша гордость, и мы готовы сохранить их на века, несмотря на то что они всегда набиты. Мы так привыкли к давке, что, кажется, просто не замечаем ее, словно это в порядке вещей. Вот и сейчас автобус был переполнен. Пассажиры, в основном солидные люди в темных костюмах и строгих галстуках, несмотря на тесноту, умудрялись сохранять серьезный и важный вид — даже те, кто на подножке автобуса болтались во все стороны, как при сильной качке.

Мой сосед справа, толстый господин, отличался от других пассажиров еще большей важностью и солидностью. Он сидел в пальто, хотя утро было таким ярким и светлым, что хотелось раздеться и идти голым под лучами солнца.

Когда в автобус втиснулся юноша, никто даже не взглянул на него. Но вот появилась девушка, и все эти солидные господа в пиджаках разом, точно по команде, повернули головы. Но интерес к ней тут же погас: она была еще слишком молода, моложе их дочерей, — в любовницы такую не возьмешь, с ней даже просто на улице появиться неприлично.