Дэвид Лодж - Академический обмен

• Название: Академический обмен
• Автор: Дэвид Лодж
• Издательство: Независимая Газета
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-86712-075-9

В основу книги положен банальный, на первый взгляд, сюжет — обмен профессорами американского и британского университетов. Обычно все проходит гладко и рутинно. Однако на этот раз в обмен вовлекаются два антипода, и на противоположных берегах Атлантики происходят события, закручивающие в свой водоворот всех — студентов, коллег и даже жен. Не давая читателю заскучать ни на одной странице, автор приводит его к финалу, который, похоже, удивляет и его самого.

---

Одним из условий стипендии были непременные поездки в разные концы Америки, для чего исследователям предоставлялся взятый напрокат и оплаченный автомобиль. Желая убежать от суровой зимы восточного побережья, а заодно и отпраздновать медовый месяц, молодожены решили сразу же отправиться в путь. Хилари села за руль новехонького гигантского «шевроле», и они помчались к югу в сторону Флориды, то и дело съезжая с автострады, чтобы заняться любовью на широченном заднем сиденье. После Флориды они с не менее приятными остановками пересекли все южные штаты и, добравшись до Эйфории, остались там до лета в квартире на верхнем этаже дома, стоящего на холме в центре Эссефа. С их двуспальной кровати открывался вид на бухту и противоположный берег, где на зеленеющих склонах раскинулся Плотин, колыбель эйфорийского университета.

Подзатянувшийся медовый месяц стал тем ключом, который помог Филиппу Лоу наконец открыть Америку. Вдруг он обнаружил в себе явно неудовлетворенную склонность к чувственным наслаждениям, которым он предавался не только разделяя двуспальное ложе с Хилари, но и пользуясь такими бесхитростными мелочами американского быта, как душ в ванной и всегда холодное пиво, а также супермаркеты, открытые бассейны с подогретой водой и разноцветное мороженое. В Америке солнце сияло вовсю. Филипп стал менее зажатым, обрел уверенность в себе и научился радоваться жизни. Теперь он умел управлять машиной и с лихостью аборигена носился по холмам на своем шикарном «шевроле», включив на полную катушку магнитолу. Он стал завсегдатаем винных погребков и ночных клубов, где в те времена царили джазисты и поэты, и с восторгом приобщался к духу времени. И без особых затруднений закончил диссертацию. Это была первая и последняя в его жизни работа, не только начатая, но и доведенная до победного конца.

Ко времени возвращения в Англию у Хилари пошел четвертый месяц беременности. В тот день, когда они пришвартовались в Саутгемптоне, шел сильный дождь, и Филипп подхватил простуду, которая не отпускала его целый год. Они сняли в Раммидже на полгода сырую и продуваемую насквозь квартирку и после рождения ребенка перебрались в небольшой сырой и продуваемый насквозь одноквартирный домик, откуда, спустя три года, уже с двумя детьми и ожидая третьего, переехали в сырой и продуваемый насквозь дом на окраине, но с садом. Из-за детей Хилари так и не вышла на работу, а зарплата у Филиппа была отнюдь не велика. Жизнь стала подбрасывать задачки на сведение концов с концами. Впрочем, в те времена многие подобные семейства испытывали такие же проблемы, и, не вкуси Филипп в Америке безбедной жизни, он и не стал бы жаловаться на судьбу. Глядя на эйфорийские снимки, запечатлевшие его и Хилари — с бронзовым загаром, веселых и уверенных в себе, — он начинал порою сомневаться, почесывая редеющий затылок, они ли это в самом деле, или, быть может, это их дальние зажиточные родственники, которых он не знает и никогда не видел во плоти.

Вот почему в глазах Филиппа Лоу, сидящего в «Боинге» и потягивающего апельсиновый сок, зажегся огонек, и вот почему, невзирая на угрожающее подрагивание и покачивание самолета, который, по успокаивающему заверению командира, проходит зону «умеренной атмосферной неустойчивости», он не мог бы оказаться где-либо еще. И даже проследив недавние американские события по газетам и умом понимая, что страна эта, еще более раздираемая расовыми и идеологическими противоречиями, страдает от избытка насилия и прочих страстей, содрогается от политических убийств, студенческих бунтов, запруженных транспортом городов, отравленной и опустошаемой природы, в душе своей он запечатлел ее как рай земной, в котором он был когда-то счастливым и свободным человеком и, возможно, снова станет им. Он с детским нетерпением предвкушает солнце, лед в напитках, вечеринки, дешевый табак и бесконечно разнообразное мороженое, звание «профессор», комплименты по поводу английского акцента от невидимых телефонисток и всеобщее внимание только потому, что он британец, а также припоминает американские словечки, которые за эти годы порядком выветрились у него из головы.

По возвращении Филиппа из Штатов вся его коллекция американизмов зачахла под непонимающими и неодобрительными взорами студентов и коллег. Спустя десяток лет примесь американского жаргона (как научного, так и просторечного) вошла в оборот и даже стала модной в британских академических кругах, но Филиппу уже было поздно (как всегда!) менять свой стиль традиционного английского дона, стоящего на страже родного языка. И все же американское наречие сохранило для него свое тайное и робкое очарование. Считать ли это наследием военного детства — влиянием голливудских фильмов и потрепанных номеров американских журналов для семейного чтения, накрепко связавших американизмы с конфетами, которых не давали даже по талонам? Возможно, была в этом и чисто эстетическая, не поддающаяся анализу привлекательность — нежная музыка смещенных ударений, смелые сокращения, причудливое многословие и яркие сравнения, оживающие в его памяти по мере удаления от английских берегов и стремительного приближения американских. И, в точности как старая дева, внезапно получившая баснословное наследство, которая немедленно срывается в Париж и мчится дальше к югу, и, сидя в нетерпении в купе, твердит французские слова, знакомые еще из школьных уроков, ресторанных меню или давнишних экскурсий в ближайший портовый городишко, Филипп, вжатый в кресло «Боинга», неслышно шевеля губами, под шум реактивных двигателей пробует на язык полузабытые интонации и обороты.

Филипп Лоу, хоть он и не старая дева, а отец троих детей и единственный муж единственной жены, на сей раз путешествует в одиночку. Это отсутствие иждивенцев — конечно, удовольствие из редких, и, хотя ему стыдно в том признаться, он с такой же легкостью отправился бы без них хоть в Монголию. Вот, например, стюардесса ставит перед ним неопределенное во времени (то ли обед, то ли ужин — кто знает, да и не все ли равно на высоте в шесть километров над вращающейся планетой?), но аппетитное на вид съестное: копченый лосось, цыпленок с рисом, персиковое мороженое — все ловко расставлено на пластиковом подносе, а еще есть сыр и печенье, упакованные в целлофан, одноразовые приборы, персональные солонка и перечница кукольных размеров. Он поглощает принесенную еду медленно и с удовольствием, не отказывается от второй чашки кофе и открывает пачку роскошных длинных сигарет из магазина дьюти-фри… И больше ничего не происходит. Никто не просит его разрезать цыпленка или гарантировать качество лосося; соседские подносы не взлетают в воздух и не соскакивают с грохотом с колен; никто не выхватывает у него чашку кофе и не опрокидывает ее дымящееся содержимое ему на гульфик; костюм его не хранит воспоминаний о еде в виде жирных крошек от печенья, пятен от мороженого и майонезных клякс. Все это, как полагает он, похоже на невесомость в космосе или на не отягощенные притяжением прогулки по лунным тропам — непривычная легкость и свобода, резкое сокращение усилий, столь необходимых для ежедневных земных забот. И все это враз не кончится. Мысль эта наполняет его душу тайным ликованием. Тайным — потому что он не вполне свободен от чувства вины перед оставленной им Хилари, которая в этот момент, возможно, мрачно взирает на шалящую за столом троицу юных Лоу. И утешает его лишь то, что в данных обстоятельствах поездка эта состоялась не по его почину.

Филипп Лоу, собственно, и не подавал заявки на обмен с Эйфорией — частично потому, что от природы был весьма скромен в своих притязаниях, а частично оттого, что уже давно считал себя связанным по рукам и ногам семейными заботами и не способным на подобные авантюры. Декану факультета Гордону Мастерсу на его вопрос об обмене с Эйфорией он ответил:

— Да что вы, Гордон. Куда я поеду, когда у детей в школе решающий момент — в следующем году у Роберта выпускные экзамены для одиннадцатилеток, а у Аманды на носу экзамены за пятый класс?

— Ну-мнэ-мнэ-мнэ-мнэми не справятся? — ответил Мастерс. Его манера проглатывать первую часть фразы превращала общение с ним в тяжкое испытание, равно как и то, что, глядя на собеседника, он прищуривал один глаз, словно смотрел на него в прицел ружья. Он и в самом деле был заядлым охотником, и его кабинет, по стенам которого были развешены злобно оскалившиеся чучела животных, служил ярким подтверждением его снайперского искусства.

Сжеванные начала фраз, как полагал Филипп, декан принес с собой из армии, где в любом высказывании имеет значение лишь последнее слово. Годы практики научили Филиппа извлекать смысл из этого нечленораздельного потока, и потому он не затруднился с ответом:

— Да нет, как я могу оставить Хилари одну с детьми на шесть месяцев?