Мартин Мозебах - Князь тумана

• Название: Князь тумана
• Автор: Мартин Мозебах
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-352-01167-4

Мартин Мозебах — известный немецкий писатель, автор романов, рассказов, стихов, оперных либретто, сценариев, статей о литературе и искусстве. В 2004 году Мозебах избран членом Германской академии языка и литературы.

«Князь тумана» — что это? Авантюрный роман в лучших традициях жанра или философская притча о том, как делается «большая политика», когда балом правят игра случая и ничтожные личные амбиции?

Герой романа журналист Теодор Лернер имеет «легкость в мыслях необыкновенную» и поэтому, вероятно, становится добычей авантюристки со стажем госпожи Ганхауз, эдакого Остапа Бендера в юбке… Весь сыр-бор разгорается вокруг маленького островка в Ледовитом океане, где якобы обнаружены залежи каменного угля.

Лернер, направляемый твердой рукой госпожи Ганхауз, собирается «приватизировать» часть этой «ничейной» земли, однако на месте он обнаруживает русских…

---

Однако то, как госпожа Ганхауз все решила за него и мадемуазель Лулубу, все-таки задело Лепнепя за живое. Да при чем тут "за живое"? При чем это, если речь шла о чисто деловом соглашении? С чего началось, так все и продолжалось: стройный французик с растрепанными волосами продал свою подружку, а Лернер поступает с купленным товаром по своему усмотрению. Он передает его в виде дружеского презента новым деловым партнерам. Вот и все дела. Так, вероятно, на это смотрят госпожа Ганхауз и все остальные участники. Или все-таки нет?

Уж если так трудно оказывается выразить, что там еще примешано, то, наверное, этим можно пренебречь как несущественной деталью хотя бы в силу ее эфемерности и неуловимости. Это эфемерное нечто появилось неведомо откуда, каким-то непостижимым образом. Оно сложилось из каких-то неуправляемых, мимолетных образов, которые, однако же, заняли в сердце определенное место, ибо там чувствовались какая-то тяжесть и беспокойство, вызванное стеснением в груди. Обтянутая голубеньким клетчатым ситцем талия была одним из этих образов, или, например, легкое потрясение при виде красных перчаток, приподымающих дорожную вуаль. Огромные глаза и большой рот на лице цвета эбенового дерева, ее рождение из льдин, реверанс в окружении медведей, интриганское нашептывание Александра, подействовавшее словно горячительное снадобье, бесконечное глазение в пустом закусочном зале. Все это придало тому, эфемерному и незримому, определенные очертания. Однако речь-то идет о чем? О торговой сделке самого бесстыдного толка. Но только не для Лернера, как он понял сейчас, когда, не в силах улежать в постели, мучимый чувством вины и отвращением к самому себе, он наконец встал, оделся и, выйдя из отеля, отправился бродить по сонным улицам.

Переполнявшее его чувство он не мог объяснить никому на свете, тем более госпоже Ганхауз, такой спокойной и рассудительной, да, кажется, даже себе самому. Ему казалось, словно он завоевал мадемуазель Лулубу и после трудного преодоления различных препятствий, включая ее скептическое к себе отношение, в конце концов одержал победу. Ему казалось, словно благодаря его усилиям между ними возникла некая общность, словно француз не отдал ее ему во временное пользование, а отошел в сторонку, поняв, что должен уступить место сильнейшему. Тот факт, что в этом обмене, который, как известно, по-латыни называется commertium, присутствует денежный интерес, в представлении Лернера только усиливал высокий накал борьбы. Как раз потому, что у него не было этих денег, их надо было непременно найти. Тут было то же самое, что происходит при выполнении ритуальных испытаний, которые должен пройти в сказках жених, сватающийся к королевской дочери. Теодор Лернер чувствовал себя перед мадемуазель Лулубу кругом виноватым. Ведь она остановила свой выбор на нем, а ей вдруг подсунули другого, старого англичанина, так что она как бы попала впросак, оказалась перепроданной и обманутой. Лишь теперь она оказалась в глазах света в том положении, в каком, как был убежден Лернер, никогда не очутилась бы, если бы осталась с ним. Волшебные чары были разрушены, и в холодном свете дня все обернулось скверным анекдотом. Красавица была скомпрометирована, потому что поступила великодушно. Какой-то грубый старик полакомится доставленным ему в номер в качестве знака внимания подарком, как полакомился бы виноградинками, отщипнув их желтыми ногтями из полной фруктов корзинки. А господин Теодор Лернер сел в лужу. Он уравнялся с молодым французиком, над которым только что торжествовал победу. Госпожа Ганхауз с неизменной деловитостью занималась текущими делами, и эта деловитость на фоне той цены, какую за нее пришлось заплатить, казалась чем-то чудовищным.

Тут и там ярко светились открытые ночные кафе. Лернера мучила жажда, но он никуда не решился войти и только заглядывал в окна: где-то на большом столе под низко висящими лампами играют в бильярд, где-то молодые люди в шляпах сидят с пестро одетыми женщинами и пьют пиво из больших бокалов в металлической оправе. Из этого общества, которое так ему нравилось, он чувствовал себя исключенным. Они по лицу заметят, что он сделал, вернее, что он допустил. Часа в три или в четыре Лернер вернулся в отель. Он чувствовал себя усталым и печально подумал о том, что совсем другая усталость должна была охватить его к этому часу. Он стал подниматься по лестнице, как будто не заслужил права пользоваться лифтом. Лифт был слышен в номерах, расположенных вблизи подъемной шахты. Может быть, там спит мадемуазель Лулубу, отдыхая после работы.

Коридор слабо освещали редкие газовые лампы, которые горели с шипением. Пол скрипел, ковровая дорожка была тонкая и местами протерлась. Лернер шел на цыпочках. Вдруг в дальнем конце отворилась самая последняя дверь. Оттуда, колыхаясь, выплыла ему навстречу голубая клетчатая юбка; Лернеру показалось, что он слышит, как шелестят складки и шуршит по полу подол. Мадемуазель Лулубу шла понурив голову. Шляпка с помятыми цветами висела у нее через руку, пуговицы на груди были небрежно застегнуты, потрепанное и помятое платье имело жалкий вид. Тут Лернер увидел, что она прижимает к лицу платочек. Он заметил там что-то красное: ее красные перчатки? Нет, она была без перчаток, но платочек, зажатый в черной руке, был весь окровавлен. Медленно она приближалась к Лернеру. И заметила его только в последний момент. Он прижался к стене, оцепенев от ужаса. Маленькие глазки скользнули по нему с равнодушием. Он был чужой для нее. Она вышла от Шолто Дугласа как выжатый лимон. По коридору неверным шагом двигалось то, что от нее осталось.

Когда Лернер, выключив свет, лежал в постели, уставясь в тишине (ибо в это время даже в отеле "Монополь" воцарялась тишина) открытыми глазами в темноту, с благодарностью ощущая, что вот он спрятался под одеялом и никто его тут не видит, он услышал сначала какое-то тихое потрескивание, затем из этого потрескивания родился вскрик, но то был не крик человеческого голоса, а звонкий треск сломленного дерева, которое в последний миг, перед тем как превратиться в немой предмет, издало звук во всю мощь заложенного в нем резонанса. Крик был хотя и громкий, но остался в границах тела. Он исторгся из сердца. Там что-то гулко надломилось.

Сжигать за собой мосты или сжигать корабли — эти выражения были просто поговоркой, и только сейчас он понял, что они значат. Выполняя свой великий план, он зашел далеко, оказавшись за пределами своего мироощущения, намного за рамки того, на что считал себя способным, и окунулся в такие приключения, о каких никогда не мечтал. Он покинул мир своей семьи; в известном смысле покинул даже страну, он тратил деньги, которые ему не принадлежали, и подписывал векселя на будущее. А теперь уже поздно было поворачивать назад. Позади все мосты сожжены. Можно двигаться только вперед — в одиночку или в обществе тех попутчиков, которые встретились ему на этой стезе.

"Господи, только бы не остаться одному!" — подумал Лернер, засыпая.

На следующее утро Теодор Лернер встал в девять часов другим человеком — остывшим, но полным нетерпеливого ожидания. Легкая барабанная дробь, возвещавшая приход госпожи Ганхауз, раздалась на полчаса позже. Лернер открыл дверь, еще без пиджака, но уже в подтяжках. Она приоткрыла дверь ровно на столько, чтобы только протиснуться, и заговорила приглушенным голосом, но с таким сияющим выражением, словно хотела сообщить ему ка-кой-то великий секрет.

— Все идет великолепно!

Что именно шло великолепно, она не уточнила.

— Шолто знает, что я тут, у вас, и скоро нас позовет.

Лернер спросил, успеет ли он выпить чашку кофе.

— Лучше не надо, — сказала госпожа Ганхауз: Шолто, дескать, человек с причудами. Иногда заставляет людей ждать часами. Эта привычка осталась у него с колониальных времен, где времени и слуг всегда хватало с избытком, но, как только он что-нибудь придумает, все должно делаться бегом. Она рассказывала это таким тоном, как будто сообщала о забавных причудах гениального ума, похвальных слабостях истинно великого человека. — Чего мне стоило затащить его сюда!

Она повстречалась с ним в Дюссельдорфе на вокзале.

— Мы с ним дружны с незапамятных времен.

До остановки в Висбадене она уламывала его не выходить из поезда. И наконец уломала.

— Если бы я отложила наш разговор, договорилась встретиться завтра, послезавтра, через неделю в Висбадене, встреча вообще бы не состоялась. Такой уж он человек. Не признает никаких обещаний. Скользкий, как мыло. Удивительный человек, настоящий знаток своего дела! В сущности, он мой учитель. "Шолто, — говорю я ему, — вам я обязана всем". — "Мадам…" — говорит он, потому что он невероятно вежлив, джентльмен старинной закалки, понимаете.

— Так что же он сказал?

— Да я уж и не помню. Его необыкновенно заинтересовало наше дело, наш Медвежий остров…