Эмма Дарвин - Тайная алхимия

• Название: Тайная алхимия
• Автор: Эмма Дарвин
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-47663-3

Вначале было слово. Старинная книгопечатня незримыми нитями связывает современную женщину-историка с семьей английских аристократов, живших в XV веке во времена Войны Алой и Белой розы.

Предательство и потерянная любовь. Жажда любви и жажда власти. Все это так же актуально теперь, как и века назад.

Все мы лишь игрушки в руках судьбы. И только тайная алхимия любви может подарить надежду.

---

Мне кажется, я слышу гул громадного пространства. Окна находятся высоко, их большие каменные средники[66] мерцают, отражая свет, а громадные балки из потемневшего от времени дуба, поддерживающие готическую крышу, нависают над окнами и между ними.

Чарли гордо говорит, что все это подлинное. Он говорит, что в 1940 году сюда попала зажигательная бомба — до сих пор видны обожженные места на камнях пола, и их следует оставить, потому что они тоже часть истории.

Марк спрашивает насчет границ каменной кладки и подгонки плотницкой работы и о том, какие принципы лежат в основе реставрации.

— Основное правило, которого придерживаются при реставрации, — это чтобы новую работу было видно с расстояния в два фута и не видно с расстояния в четыре фута, — объясняет Чарли. — Таким образом, возникает ощущение подлинности. Тут есть небольшая разница. Мы можем сделать так, что новые деревянные балки станут темными, и их будет не отличить от оригинальных, но мы не станем заниматься фальсификацией. Никаких поддельных червоточин в дереве или следов копоти. С другой стороны, там, где приходится будить воображение, лучше сделать что-то полностью новое, а не подделку под старину. Чистое стекло и сталь и все такое прочее: то, что хорошо само по себе. Создатель «Куртолдз»[67] в двадцатых годах, в общем-то, это понял.

Я не думаю о двадцатых годах, я думаю о том, что здесь танцевали Елизавета и Энтони, здесь давали аудиенции послам и устраивали свадебные пиры, здесь знать пила и фехтовала, и дети, наверное, шумели в дождливые дни, а вокруг них лаяли собаки.

Явились ли они сюда, когда сестра Эдуарда Маргарита Йоркская была благополучно выдана за герцога Бургундского? Как здесь пахло тогда? Бархатом и цветочной водой? Сладкими травами и пирами? Отхожими местами и несвежим мясом? Потом и страхом? Какие тогда здесь раздавались звуки?

Здешний двор славился на всю Европу своей музыкой, но какой она слышалась тогдашним людям? Прокрадывалась ли она в уши Елизаветы, как в мои, заставляя ее смеяться, и плакать, и любить?

Она, почти наверняка, не была влюблена ни в одного из своих мужей. Но даже среди придворных, где было полно ее врагов, не шептались о каком-либо другом мужчине. Любила ли она кого-нибудь так сильно, что радость любви причиняла ей боль, любила ли до потери рассудка? Сожалела ли она, что никогда не испытывала подобных чувств?

Под моими ногами шершавая древняя пыль, а снаружи звенит долото последнего припозднившегося рабочего — как колокол на камне.

Если я как следует напрягу слух, может, сумею их услышать. Если я достаточно пристально всмотрюсь в помутневший, разреженный от времени воздух, может, они появятся у меня перед глазами.

— Уна? — ласково спрашивает Марк. — Ты в порядке?

— В полном, — отвечаю я, видя, что он стоит прямо передо мной.

— Пора идти. — Он берет меня за руку.

— Да. Прости.

— Ты не возражаешь, если мы пройдем в офис Чарли? У него есть номера телефонов тех, кто может помочь подать апелляцию насчет Чантри. А потом я отвезу тебя домой.

Энтони — Шестой час[68]

Не так давно миновал полдень.

Андерсон замечает рощицу в паре фурлонгов[69] от дороги и приказывает остановиться, чтобы дать отдых лошадям.

Посевы уже хорошо взошли, и мы едем по возвышенности к невспаханному концу поля, чтобы спешиться в пятнистой тени — словно группа друзей, расположившаяся на отдых на утренней охоте. Один из людей отводит в сторону мою лошадь, но никто не пытается меня связать. Да в этом и нет нужды: я невооружен. Никто не спешит мне на помощь, и я не могу сбежать пешком через открытые поля — это все равно что сбежать с островка посреди моря.

Поэтому не выставили никакой официальной стражи, не отдали приказы часовым. Эти люди слишком хорошо знают друг друга и свое дело. Они молчаливы, если не считать шутки-другой, они снимают шлемы, ослабляют подпруги, проверяют лошадей и упряжь, отходят в сторону, чтобы помочиться, закусывают ячменным хлебом и сыром — мужчины должны есть, чтобы выполнять свою работу. Потом поят лошадей, дав им остыть, но, занимаясь всем этим, они неизменно начеку. Неважно, что в бдительности нет нужды. Они все равно наблюдают, держа под рукой луки и лошадей, — такова работа воинов.

Я думаю о моем старом друге Мэлори, которого уже нет в живых. Он выпрыгнул из окна тюрьмы и переплыл ров, чтобы обрести свободу. Ему грозила настоящая опасность, так как никто не верил, что его ожидает честный суд, ведь судить его должен был друг старого герцога Бэкингема. Старый Бэкингем уже много лет преследовал Тома Мэлори, фабрикуя одно обвинение за другим. Я часто думаю, что Мэлори прожил бы дольше, если бы не годы, проведенные в тюрьме.

По крайней мере, я получил его великую книгу, чтобы ее издать. Хотя Кэкстон не хуже любого другого чует, какие ветры дуют в Вестминстере, в его предисловии к этой книге не упоминается мое имя.

Великие люди имеют великую власть, но пользуются ею, сообразуясь со своим нравом точно так же, как любой лавочник управляет своими подмастерьями, женой и детьми.

В государственных делах Эдуард имел не больше совести, чем любой другой, но он никогда не был злопамятен и никогда не позволял враждебности править своими поступками. Он понимал: если человек перешел на другую сторону, его скорее можно соблазнить обещаниями, чем силой заставить вернуться обратно на сторону герба Йорков.

Джордж Кларенс обладал таким же обаянием, как и его брат, но во время горького детства, проведенного в изгнании, обаяние его стало едким, а его арендаторы и враги страдали от этого. И, говорят, точно так же страдала его жена. Когда старый Бэкингем умер, его наследник перешел под опеку Елизаветы и еще ребенком, против своей воли, женился на нашей сестре Катерине. Теперь же этот юный герцог Бэкингем — самый преданный союзник Ричарда Глостера.

А что же сам Ричард Глостер? В Бургундии он был всего лишь проворным, умным парнишкой, прислуживавшим своему брату, королю. Когда мы вернулись, меня вместе с Недом отослали на запад, чтобы править там от имени короля, а Ричарда отослали на север. Судя по донесениям, он стал деятельным, умным мужчиной с твердым нравом. Само собой, у Ричарда имелись союзники и враги, но я никогда не слышал, чтобы он поступал как тиран или делал что-либо, что большинство людей сочли бы плохим правлением. Обычно о нем упоминали как об арбитре в каком-либо споре или как об исполнителе воли. Я и сам занимался такими делами, когда какой-нибудь арендатор или мой должник не могли согласиться с вынесенным мною решением.

Испытывает ли Ричард Глостер по отношению ко мне и моей семье такую же горькую вражду, какую испытывал Кларенс? Такую же, какую испытывал старый Бэкингем по отношению к Тому Мэлори? Мне бы и в голову такое не пришло, если бы не его дела.

Вина теснит мое сердце. Я виноват, что не распознал их замыслов, что потерял Неда, попавшись на глупый трюк, что не смог… Не шевельнул и пальцем, чтобы его спасти.

У меня по-настоящему болит сердце, но я вынес бы и вдвое худшую боль — вынес бы всю боль в мире, — лишь бы спасти моего мальчика. Но теперь ничто его не спасет, если Ричард Глостер пожелает его гибели.

Я ловлю на себе взгляд Андерсона.

— Я бы отошел в сторону, чтобы прочесть молитву.

Мгновение он смотрит на меня.

— Да, мой господин, очень хорошо.

Вершину скального перевала венчает рощица, и я иду к ее дальнему концу. Здесь на камнях лежит теплый солнечный свет и сухие ветки, растет грубая трава. За каменистым краем, далеко внизу, струится ручей, как тусклое серебро, через угрюмую зеленовато-бурую болотистую землю.

Я чувствую у себя за спиной какое-то движение. И еще одно. Они думают: не прыгну ли я вниз, навстречу свободе.

Я не прыгну. Изувеченное тело после такого глупого поступка не станет свободным, а искать конца подобным образом было бы смертным грехом. И это не спасло бы Неда и не помогло бы Луи — если он все еще на свободе. Все, что мне осталось, — это Бог.

«In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti…»[70]

Я вручаю Неда и его королевский сан Богу. Я молюсь за Елизавету и за двух моих жен — одну живую, вторую мертвую, — и за мою дочь, и за ее мать. И за Луи. Потом я вручаю Богу их любовь и полностью опустошаю свой разум, чтобы он мог наполниться миром и благодатью, какую дает Господь.

Не знаю, сколько проходит времени. Я чувствую на руках солнце и слышу запах торфа. Мой мысленный взор возвращается к этому миру.

Люди сидят или непринужденно стоят, заканчивая трапезу. Один отходит в сторону, чтобы облегчиться, другой ковыряет в зубах.

Мне лучше было бы попоститься, потому что, отказывая телу в пище, освобождаешь свой дух, и тогда молитвы становятся сильнее. Но мне еще предстоит длинный день езды верхом, и ослабеть от голода было бы глупо. Я иду обратно к сопровождающим меня людям.