Евлампий Поникаровский - С шашкой против Вермахта. «Едут, едут по Берлину наши казаки…»

• Название: С шашкой против Вермахта. «Едут, едут по Берлину наши казаки…»
• Автор: Евлампий Поникаровский
• Издательство: ООО «Издательство «Яуза», ООО «Издательство «Эксмо»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-45821-9

После катастрофических потерь 1941 года, когда Красная Армия утратила прежнее превосходство в бронетехнике, командованию РККА пришлось сделать ставку на кавалерию, увеличив количество кавдивизий в семь раз. Но, что бы там ни врала антисоветская пропаганда, красная конница никогда не ходила с шашками наголо в самоубийственные атаки на танки — кавалерийские корпуса Великой Отечественной имели тяжелое вооружение и огневую мощь, несравнимую с конармиями Гражданской войны. Так, автор этой книги был командиром минометной батареи 37-го гвардейского Донского казачьего полка, который с боями прошел тысячи километров от Кавказа до Австрийских Альп. Эти мемуары полностью опровергают расхожее мнение, что кавалерия якобы «безнадежно устарела» еще до начала Второй Мировой, воздавая должное советским казакам, поившим коней из Одера, Дуная, Шпрее и Эльбы.

---

Я ходячий, в выздоравливающей команде. Решаю выписаться из госпиталя и пристать к какой-нибудь воинской части. Если госпитальное начальство будет возражать, то сбегу. А почему оно должно возражать, рассуждаю сам с собой, баба с воза — кобыле легче. Рана моя затянулась, хотя боль в левой ноге все еще сильная. Но ходить, пусть с палкой-подпоркой, я могу. Могу держать оружие в руках и могу сражаться.

Но начальство решительно воспротивилось. И тогда я, пользуясь суматохой после бомбежки, тихонько сматываюсь. В станицу Ярославскую. Через станицу как раз проходит какая-то часть. Разыскиваю штаб и узнаю: 25-й казачий кавалерийский полк 15-й Донской казачьей кавалерийской дивизии.

Первая встреча в штабе — с комиссаром полка, батальонным комиссаром Михаилом Федоровичем Ниделевичем. Он смотрит мой партийный билет и командирское удостоверение.

— Справки о выписке из госпиталя нет? — резко спрашивает комиссар.

— Нет.

— Сбежал?

— Сбежал.

Ниделевич строго смотрит мне в глаза, потом, хлестнув плеткой по голенищу сапога, бросает:

— Стало быть, так… Сойдет!

И дает распоряжение штабникам о зачислении меня в полк.

Меня беспокоит мысль: в кавалерии придется воевать, а я ведь даже не знаю, с какой стороны подходить к лошади. Но выбора у меня уже нет: госпитальная колонна ушла, и мои «мосты сожжены».

На первом большом привале, перед станцией Ладожской, меня вызывает к себе начальник штаба полка капитан Поддубный. Он среднего роста, чисто выбритый, с вьющимся светлым чубом, выпущенным из-под кокетливо сдвинутой на правый висок фуражки. Лицо открытое, красивое. Одет в чистую гимнастерку со свежим подворотничком. Тонкая талия туго перетянута ремнем. Хромовые сапоги со шпорами начищены до блеска. Франт, да и только! Я несколько удивлен: как в многодневном походе можно сохранять такой щегольской вид?

Разговор со мной начальник штаба начинает неторопливо и ведет его, словно со старым другом. Это сразу настраивает на непринужденность, откровенность и доверительность. Рассказываю, где родился-крестился, где, в какой части и сколько времени воевал, когда и при каких обстоятельствах был ранен. Склонив чуть голову, капитан слушает, изредка кивает, встряхивая вьющимся чубом. Узнав, что я был штабным работником и знаком с делопроизводством, предлагает занять должность помощника начальника штаба полка по шифровальной службе.

— Понимаешь, тебя к нам сам бог послал, — улыбается капитан.

— Ну, если бог, — принимаю шутку начальника штаба, — то как не согласиться. Тем более, дело знакомое.

— А на коне умеешь ездить? — все с той же улыбкой спрашивает капитан, сам внимательно и не без лукавства смотрит мне в глаза.

— Приходилось в детстве, — неопределенно отвечаю я, а сам думаю: «Приходилось-то приходилось, а вот в седле ни разу не сидел. В нашей деревне Печенкино, что на Кировщине, крестьяне коней имели, а седел совсем не знали. Наверное, необходимости в них не было. Ну да ладно, научусь как-нибудь».

— Быть тебе казаком, — почему-то смеется капитан и тут же одному из штабных командиров приказывает подыскать мне коня с седлом и подобрать расторопного ординарца.

До того как попасть в кавалерийский казачий полк, воевать мне пришлось на Крымском фронте, и очень недолго — всего две недели. Но за эти фронтовые две недели я узнал всю тяжесть войны.

Наш 151-й укрепрайон (УР) формировался и готовился к боям в небольшом уральском городке. Я, тогда лейтенант, был назначен на должность начальника штаба 343-го ОПАБ (отдельного пулеметно-артиллерийского батальона). Стояли лютые морозы первой военной зимы. Бушевали вьюги. Городок не мог, не в силах был предоставить УРу каких-либо помещений — он под завязку был забит эвакуированными. Место нам отвели в пригородном лесу. Обживая его, мы строили шалаши, ставили палатки, копали землянки. И усиленно, днем и ночью, учились воевать.

Наш УР формировался из уральцев и сибиряков.

Уральцы и сибиряки! Уже только одно это как бы олицетворяет человеческую твердость, закалку, выносливость, мужество. Но было еще одно замечательное качество у наших воинов: высокая сознательность, беззаветная преданность партии, Родине, народу. Восемьдесят процентов личного состава батальонов составляли коммунисты и комсомольцы.

2 апреля 1942 года всем УРом мы погрузились в вагоны и двинулись на запад. В пути мы гадали об одном: куда нас кинут, на какое направление, на какой участок? Огромный фронт гремел от Баренцева до Черного моря.

Кинули нас на юг. В двадцатых-числах апреля мы были в Тамани, на берегу Керченского пролива. Память подсказывала: «Тамань — самый скверный городишко из всех приморских городов России». Но мы «скверного городишка» не увидели. Ночью приехали, ночью разгрузились, ночью зарылись в землю на берегу.

Вечером следующего дня получили первую боевую задачу: всем трем ОПАБам, входящим в состав 151-го УРа, приготовиться к переправе через пролив, после переправы сосредоточиться в селах Чалтырь, Марфовке, Камыш-Буруне, чтобы потом скрытно занять на Ак-Манайском перешейке укрепполосу — доты, дзоты, траншеи, открытые огневые позиции — и намертво стать в оборону.

Переправа! Я очень ее боялся. Плавать я совсем не умел, не научился в детстве. В родном селе Печенкино нет ни ладного озера, ни сколько-нибудь мало-мальской реки, а есть речушка с милым названием Шеньга. Речушечка эта такая, что куры ее перебродят, не замочив брюха. В жаркое время она совсем пересыхает. А тут морской пролив. Случись что — пойдешь на дно колуном.

Немецкая авиация, хотя и с больших высот, но постоянно бомбила город Керчь, пролив, Тамань. В Тамани мы хорошо укрылись. В светлое время на поверхности земли не показывались. Всякие передвижения были строжайше запрещены. Но удастся ли так же скрытно от противника переехать пролив? В случае обнаружения немцы могут крепко выкупать нас, а то и за милую душу отправить на корм рыбам, что со многими случалось до нас. Погибать же, не вступив даже в бой, ой как не хотелось!

Нам повезло. Переправились мы благополучно. За две ночи весь 151-й УР был на Керченском полуострове. Наш 343-й ОПАБ расположился в селе Чалтырь.

Примерно через полчаса, после того как я со штабом явился в Чалтырь, мне доложили, что в погребе одного дома обнаружен пучок разноцветных проводов. Вывод из погреба не оборван, а тщательно зарыт в землю и уходит куда-то вдоль улицы. Доклад сержанта-связиста встревожил и насторожил меня. Подозрительный провод! Я вызвал начальника связи батальона и приказал подключиться к тому пучку. Подозрение мое подтвердилось: по проводу велся разговор на немецком языке.

Не медля ни минуты, я доложил об этом начальнику штаба УРа капитану Монастырскому, а тот — в штаб Крымского фронта. Оттуда последовала команда: начальнику штаба УРа и мне явиться во фронтовое управление.

Нас встретил дежурный по штабу, подполковник. Проверив документы, коротко бросил:

— Вас примет сам Мехлис!

Слово «сам» подполковник подчеркнул интонацией голоса.

Мехлис — это армейский комиссар первого ранга, начальник Главного политического управления Красной Армии, заместитель наркома обороны, представитель Ставки Верховного Главнокомандования на Крымском фронте. Ого!

Признаюсь, мы — говорю о себе и Монастырском — изрядно перетрухнули. Начальник штаба УРа еще по дороге в штаб дважды меня спрашивал: «Там ничего не напутали твои охламоны-связисты? — и предупредил: — Ну, смотри, Поникаровский! В случае чего — головы тебе не сносить». Я и сам понимал: за дезинформацию на войне в самом прямом смысле можно лишиться головы. Только я был уверен в своих «охламонах».

Дежурный по штабу провел нас в приемную Льва Захаровича Мехлиса. Здесь в напряженном ожидании сидели несколько генералов и полковников. Тишина — слышишь пролетающую муху.

Мы сидели в приемной четыре часа. Адъютант армейского комиссара одного за другим приглашал в кабинет ожидающих.

Услышав свою фамилию, вызываемый военный испуганно вскакивал, одергивал китель и скрывался за дверью. Все вызванные на прием к начальству военные — солидные, далеко не молодые — сейчас, здесь, напоминали провинившихся школьников, вызванных к директору школы. Из кабинета Мехлиса все военачальники выскакивали раскрасневшимися, как из жаркой бани. Наблюдая такую непривычную обстановку, прямо скажу, мне и капитану Монастырскому было не по себе. Но раз мы здесь, то надо нести свой крест и терпеливо ждать вызова.

Подошла, наконец, и наша очередь. Ступили в кабинет, застыли на мягком ковре, как положено, представились. Армейский комиссар нахмурился, пронзительным взглядом просверлил нас, резко бросил:

— Ну, докладывайте, каких шпионов вы там нашли?

С дрожью в голосе я доложил о немецком проводе.

— Вражеская связь действующая! — заключил я.