Андре Моруа - Бернар Кене

• Название: Бернар Кене
• Автор: Андре Моруа
• Издательство: ТЕРРА, Литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-300-02536-4

Андре Моруа (1885–1967) — выдающийся французский писатель, великолепный стилист, мастер жанра романизированной биографии, создатель тонких психологических романов и новелл, а также блестящих литературоведческих эссе.

---

Сын Лекурба «вступил в дело» в октябре 1921 года. Сначала Бернар судил о нем с несправедливой и краткой суровостью. Во-первых за то, что он был из Лекурбов, затем за то, что он имел ученую степень по философии и был доктором прав, а особенно за то, что в первый же день он раскритиковал методы торгового дома и объявил о необходимости реформ.

— Вы ничего не получаете, — сказал он, перелистывая ведомости. — А в золотом франке (а это единственно настоящий верный способ считать) вы с каждым годом даже беднеете.

Бернар предложил ему надеть синий халат и пойти на сортировку шерсти. Он провел там несколько дней, сидя на высоком стуле перед решеткой с руном, напротив старого, лукавого сортировщика, у которого время от времени Ахилл осведомлялся о работе Роже.

— Он делает что может, месье Ахилл, — говорил старик, — он делает что может, но он не очень-то способен. Еще сегодня утром он отложил неважную шерсть в первый сорт.

Но Роже Лекурб был из типа молодых людей, очень отличающихся от поколения Антуана и Бернара. Он говорил о политической экономии, как и его отец, но был всегда очень хорошо в этом осведомлен. Он прекрасно управлял своей «бугатти» и безукоризненно делал виражи при скорости в 120 километров в час. Он прыгал на 1 м 67 см в высоту и на 6 м 52 см в длину и пробегал 100 метров за 11,4 секунды. Он забрал себе в голову сделаться знатоком в сортировке шерсти, и сделался им в две недели. Старик Юрсен, его учитель, удивлялся: «Он лучше меня стал понимать, месье Бернар, прямо невозможно поверить».

Тогда Бернар, которому очень хотелось иметь ученика, признал своего кузена и тотчас же стал давать ему небольшие ответственные поручения.

— Роже, эти кромки свертываются, призови месье Демара и скажи, что это должно прекратиться.

— Да, я с удовольствием это сделаю, — говорил молодой Лекурб, — только я знаю, что из этого выйдет. Он возьмет пенсне в правую руку, поднимет левую к небу и будет уверять, что это случилось не при тканье. И, вероятно, он будет прав.

— Да, верно, это так. Тогда ты позовешь Леклерка и скажешь ему, что это случилось при выделке.

— Другая песня. Он ответит так: «Месье Роже, если вы мне объясните, как это может случиться при выделке, мне будет очень любопытно это узнать». И я буду в большом затруднении.

Бернар искренно рассмеялся.

— Да, — сказал он, — но когда ты так несправедливо выбранишь всю фабрику, свернутые кромки исчезнут… Нужно кричать.

— Ты ужасен, Бернар, — сказал Роже Лекурб. — В сущности, Ахилл и ты — вы оба спартанцы, то есть прекрасные воины, но вы совершенно невыносимы.

— Да нет же, — проворчал Бернар, но сам был доволен.

У него вошло в привычку иметь возле себя этого молодого человека, который неутомимо сопровождал его при всех обходах. Иногда он спрашивал себя: «Каким-то я кажусь для Роже? Неужели я для него представляюсь таким же, каким был дед для меня, то есть существом полезным, сильным, но немного смешным и несколько упрямым? Это возможно. А самому-то мне кажется, что я только вчера вернулся домой с войны».

Когда он смотрел на себя в зеркало, он видел Бернара Кене, лицеиста, потом солдата, которого он всегда знал. Что видели другие? Печальное воспоминание пронзило его как острая боль. «Ты любишь себя?» — говорила ему дорогая его Симона, когда находила его так, перед зеркалом. «О, нисколько! — отвечал он. — Но я себе удивляюсь». Это продолжало оставаться правдой.

XXXI

Слуга пришел в контору сообщить, что месье Ахилл болен и не выйдет из комнаты. В час завтрака Бернар пошел справиться о его здоровье. На лестнице он встретил врача.

— Это опасно? — осведомился он.

— «Опасно»? — переспросил доктор Герен. — Нет, это не очень опасно, на этот раз, но это серьезное предостережение. Ему нельзя больше работать.

У Ахилла был небольшой удар. Он лежал на кушетке, красный, с тем сосредоточенным видом, который всегда придает близость смерти и усилие борьбы. Он напряженно дышал и беспокойно вскидывал тусклые глаза.

Бернар оглядел эту спальню, где он не бывал с самого детства. Кровать его бабушки оставалась на прежнем месте. Мебель была крыта гранатовым бархатом. Большие пуговицы пестрели на мягкой обивке кресел. На стенах дагерротипы, на камине бронза, поднесенная рабочими в день свадьбы Ахилла. Бронза изображала нагого человека, опиравшегося на плуг. Тут были также ракушки и камни, вывезенные на память из Дьеппа и из Этрета.

— Здравствуйте, дедушка, — сказал Бернар.

— Здравствуй, — отвечал тот непривычно слабо. — Что нового?

— Ничего особенного. Все идет хорошо. Мы получили сегодня утром хороший заказ из Бразилии.

— Как ливр?

— Больше ста франков.

— Шерсть?

— Дорога.

В эту минуту в комнату на цыпочках вошли Лекурб и его сын.

— Что нового? — устало спросил старик.

— Ничего, — ответил Роже, — цены на все растут и растут. Я видел сегодня номер два — семьдесят по восемьдесят франков. И однако же он мне нужен.

— Для габардина? — спросил Ахилл.

И он почти улыбнулся: ему было приятно вспомнить. Они тщетно искали предмет для разговора, который мог бы его развлечь. «Марокко? — подумал Бернар. — Нет, это ему безразлично. Стачка рудокопов в Англии? Нет… Что я видел вчера в Париже? «Святую Иоанну» Шоу? Воображаю, как бы он принял все это! Это странно, он, может быть, умрет, а мне кажется невозможным заговорить с ним более нежно или даже просто непринужденно. Мне кажется, что он меня любил. Бедный старик!»

Внезапно ему пришло в голову то, что больного могло бы действительно заинтересовать.

— Валяльщик Паскаля передавал одному из наших, что у них все верхние платья к новому сезону не удались.

— А… А!.. — слабо улыбнулся Ахилл своим перекосившимся ртом. — Он никогда не умел валять, Паскаль, никогда.

— Чистильщицы, — вступил в разговор Лекурб, — просят прибавки.

— И они правы, — тихонько промолвил Роже.

Бернар бросил на него недовольный взгляд.

— «Они правы»! — отозвался он. — Это легко сказать!

И в ту же минуту звук его собственного голоса напомнил ему, как его дед сказал ту же самую фразу шесть лет назад, и он покраснел. Ахилл закрыл глаза. Все вышли на цыпочках.

XXXII

У Ахилла был третий удар, и он умер в декабре. Антуан с женой приехали из Сен-Тропеза, чтобы присутствовать на похоронах. Они поселились во Флёре, но завтракали у Бернара; он находил, что брат его изменился. У Антуана был цветущий вид, упругая походка. Это — со стороны. «Мое почтенье, месье Курбе», — подумал Бернар. Франсуаза была беременна, она казалась счастливой и более спокойной, чем раньше. Лицо у нее пополнело, но она оставалась еще очень красивой.

Она почувствовала себя совершенно чужой в Пон-де-Лере, и вещи открылись ей с какой-то новой стороны, с какой она их еще не знала.

— Но как Бернар постарел, — обратилась она к мужу вполголоса, пока Бернар говорил по телефону.

— Он только что пережил несколько тяжелых дней.

— Да, но волосы его поседели, у него морщины, две очень заметные складки между носом и ртом. У тебя вид гораздо более молодой.

— Я вижу, что ты этим хочешь сказать! — И он улыбнулся ей с нежностью.

Бернар издали, стоя с трубкой в руке, видел эту улыбку и она вызвала в нем некоторое раздражение.

«Эта жизнь на юге… — подумал он. — Утром просыпаются поздно под мустикерами… Газеты… Завтрак на солнце, на балконе, Антуан в пижаме, Франсуаза в кимоно… Дети на пляже… Легкий отдых, роман… Чай… Англичане, русские из Канн… тосты, ломтик кекса… Отвратительное счастье».

Когда он подошел к ним, Антуан спросил, что делается на фабрике.

— Очень вы заняты? А шерсть? Это дорого? Все это должно быть очень трудно.

— Шерсть… — сказал Бернар. — Она поднимается и опускается, к этому начинаешь привыкать; больше не спекулируешь, покупаешь изо дня в день; то ошибаешься, то удается: это не имеет большого значения. А что важно — эго перемены курса и, конечно, налоги… Все это так смутно и так плохо регламентировано.

— А рабочие? У вас больше не бастуют?

— Нет, у нас теперь система автоматического повышения платы в соответствии с ростом дороговизны. Это сделано очень честно. В сущности, рабочие очень хороший народ. Они понимают игру. Все это гораздо проще, чем мы думали. Но что меня занимает, это наши новые дела.

— Да, — сказал Антуан, — я знаю: твое шерстяное дело в Рубексе и твоя прядильня в Соединенных Штатах… Ты, наверное, страшно занят.

— Да нет, Роже очень много мне помогает. Он стал чудесный, Роже! И потом я люблю работать. Что делать с жизнью, когда не работаешь? Думаешь о себе, анализируешь, мучаешься… А как превосходно вернуться домой, падая от усталости, лечь в девять часов и заснуть, как засыпает скот.

Франсуаза, слушавшая этот разговор, заметила с некоторой едкостью: