Анита Брукнер - Очередное важное дело

• Название: Очередное важное дело
• Автор: Анита Брукнер
• Издательство: Росмэн-Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-353-01470-7

Юлиус Герц, семидесяти трех лет, живет замкнуто и одиноко в маленькой лондонской квартире, заполняя дневные часы чтением газет и прогулками по городу. Всю жизнь он старался думать прежде всего о других, а теперь, оставшись один, чувствует, что стал «изгнанником из реальной жизни». Может, любовь поможет ему начать все сначала? Но с красавицей Фанни они не виделись тридцать лет…

Анита Брукнер (р. 1928) известна нашему читателю по роману «Отель „У озера“», который получил Букеровскую премию в 1984 году и стал бестселлером в Англии, а затем и в России. Роман «Очередное важное дело» был номинирован на премию Букера в 2002 году.

---

Герц со вздохом подошел к зеркалу и внимательно оглядел себя, как будто они должны были встретиться сейчас же. Она считала его красивым, «видным», как она выражалась, и, возможно, даже сейчас думала так же. Ему в ней больше всего нравилась ее физическая заурядность, хотя она была миловидна и могла бы сделать из себя что-то большее. Очевидно, она считала, что это то ли не нужно, то ли невозможно. Так или иначе, она всегда выглядела практично, разве только чуть неопрятно, что всегда вызывало в нем стремление ее прибрать, сделать ей стильную прическу, слегка подкрасить ей губы и даже надушить ее духами, которые он с удовольствием ей покупал. Но духи она осмеивала и продолжала ограничиваться энергичным умыванием по утрам. Он находил ее естественный запах возбуждающим, хотя в глубине души был совершенно разочарован тем, что она нисколько не напоминала тех изнеженных женщин, к которым он привык с юности, женщин с накрашенными ногтями и лицами. Его тетушка Анна, например, всегда изысканно одевалась и делала укладку, а если от постоянных усилий она становилась слегка раздраженной, то он мирился и с этим. Инстинктивно он предпочитал женщин, которые что-то из себя строили, были капризны, даже жеманны, хотя и знал, что такое поведение вышло из моды. Джози, со своими густыми волосами и ненакрашенным лицом, которое он любил, не смогла затмить образ, который он, так или иначе, находил более доступным для своего понимания.

Но теперь они оба уже постарели, их внешность больше не была предметом обсуждения. В зеркале он видел мрачного узколицего мужчину, которого больше нельзя было соотнести с тем, кем он был в молодости, его приветливая улыбка померкла, более от одиночества, чем от пережитого. По правде говоря, он чувствовал себя столь же неподготовленным к жизни, как и в юности, хотя старался справляться, как справлялся всегда или как ему думалось, что справляется. Он знал, что он сутулится, что быстро утомляется, что он больше не может пройти пешком столько, сколько раньше, что он стал гораздо чувствительнее к холоду. Эта холодная весна, эти долгие светлые вечера сделали его беспокойным как в детстве, отгоняли сон до такой степени, что ему хотелось встать и начать день, даже притом, что день этот был бы таким же пустым, как ночь. Он вернулся мысленно к тем ночам, которые проводил с женой, но это не пробудило желания — странно, ведь они были такими пылкими партнерами. Он так жаждал тогда продолжительности, постоянства — после многих лет мимолетных связей, авантюрно затеваемых ради удовлетворения аппетита. О браке у него были такие же идеалистические представления, как у юной девушки, и он едва мог поверить своему везению, когда наконец перешел на положение женатого человека.

И он хотел, чтобы кто-нибудь был добр к нему, заботился о нем и утолял печаль, которая, казалось, никогда не проходила. Эта печаль не имела никакого отношения к тяготам жизни и разочарованиям, но была скорее наследием, которого он до конца не понимал. И приписывать эту печаль ранним лишениям, казалось ему, совсем не значило ее объяснить. Конечно, были и законные печали, которые были совершенно очевидны, но печаль переживала явления, ее вызывавшие, так что теперь она не только была неискоренима, но еще и обновлялась каждый день благодаря его стариковскому состоянию. Эти холодные ночи в несогретой постели были неприятны не только физически, но и эмоционально, и даже морально невыносимы. Жизнь не должна заканчиваться вот так. И он вынужден был признать, что развод хоть и вернул его опять к состоянию одинокого мечтателя, к состоянию, в котором он все еще лелеял образ Фанни Бауэр, но привел к сокращению тех радостей, которые еще могла предложить жизнь.

Не в том даже дело, что его жена удовлетворяла всем мыслимым требованиям, воплощала все мечты о товарищеских отношениях, что он сохранил с юности. Все было еще проще. Она была здравомыслящая, практичная, нормальная, а на первых порах, казалось, была просто-таки гениально нормальной, так что сам он чувствовал себя с ней здоровее, сердечнее, оптимистичнее и с большим энтузиазмом выполнял свои многочисленные обязанности. Прежде всего, ему не приходилось ничего компенсировать, утешать ее в несчастье, улучшать для нее мир… И хотя на развод подала она, он понимал, что вина лежит на нем, первородная вина, как первородный грех, которую, возможно, не сразу обнаружишь. Они не подходили друг другу, но не в общеупотребительном смысле, несмотря на то, что происхождение у них было совершенно разным: они не подходили друг другу в силу разности своих интересов, хотя на какое-то время их интересы чудесным образом совпали. Совершенно очевидно, что он ее подвел, пусть даже формально в этом не было его вины или злого умысла. Возможно, виноваты были другие, но он не мог всю ответственность возложить на этих других. Забывать о собственных интересах, подумалось ему, всегда фатально. Надо отдать себе должное — он не позволял своим интересам брать верх над чувством справедливости. Потому-то он до сих пор может с нетерпением ждать очередной встречи с женой. Их привязанность друг к другу не угасла, а скорее наоборот, усилилась после того, как их интересы перестали соприкасаться. Он вздохнул, подумав, что пройдет еще целая долгая неделя, прежде чем он снова ее увидит.

Обстоятельства, при которых они познакомились, были столь неожиданными, столь таинственными — и вместе с тем столь банальными, что уместно было вспомнить слово «судьба». Поначалу он не обратил внимания на женщину, стоящую перед ним в очереди в банке, пока она не попросила у него ручку — выписать чек. Думая больше о выручке магазина, которая лежала у него в специальной холщовой сумке, он скупо улыбнулся, но не сделал попытки завязать беседу. И только когда они вместе направились к выходу, ему захотелось как-то выразить свою симпатию. Не успели они обменяться успокоительными фразами вроде «славный денек», «да, наконец-то», как прямо у дверей банка случилась авария, и они инстинктивно бросились сквозь двойные двери на улицу, где увидели распростертого на земле молодого человека, над которым стоял таксист. Прямо перед капотом такси лежал на боку огромный дымящийся мотоцикл, так что картина аварии стала ясна, хотя какова в ней была роль таксиста, так и осталось неясно. Подошли еще люди, кто-то сказал, что нужно вызвать «скорую».

— Пропустите меня, — сказала женщина, которая и была Джози, — я медсестра.

Она склонилась над потрясенным пареньком, которому было на вид лет восемнадцать-девятнадцать, и спросила:

— Слышишь меня? Как твое имя?

— Ричард, — послышался слабый ответ.

— Не волнуйся, Ричард. Мы о тебе позаботимся.

Кто-то вышел из банка и сказал, что санитарная машина на подходе.

— Не шевелите его, — доброжелательно, но твердо распоряжалась она. — Кажется, у него сломано плечо.

Оказалось совершенно естественным, что они вместе сели с парнишкой в «скорую» и даже подождали, пока ему найдут койку в больнице. Когда появился доктор, (изможденный и на вид не старше своего пациента), Герц взял ее под руку и вывел из больницы. Казалось, все происходит во сне: он уже чувствовал, что знает эту женщину так же хорошо, как всех знакомых ему людей.

— Не хотите выпить кофе? — спросил он.

Она отказалась, сказав, что ей нужно на работу. Он с сожалением проводил ее взглядом.

После обеда он отправил отца отдохнуть в пока еще нежилую квартиру над магазином. Он делал это каждый день, хоть и знал, что благодаря этому обычаю он будет привязан к магазину до конца дня, когда его отец с похоронным видом выйдет, не имея ни малейшего желания возобновлять знакомство с коммерцией, которую считал презренным занятием. Если появится постоянный покупатель, они будут рады перемолвиться словом, а не будет покупателей — будут коротать часы вдвоем, молча. То, что они постоянно, и дома и на работе, были вместе, конечно, давило на Герца, но и многое упрощало: не нужно было разговаривать. Он смотрел, не делая никаких замечаний, как его отец к концу рабочего дня становится все небрежнее, волосы всклокочены после недавней сиесты, из кармана брюк торчит носовой платок. С этим ничего нельзя было поделать: они оба слишком основательно погрязли в унынии, чтобы помышлять о самосовершенствовании. Для Юлиуса почти облегчением было знать, что его отец на пару часов будет недоступен для общения, скованный сном на кровати, которая осталась в квартире от прежних жильцов и которую Островский иногда использовал для свиданий. Совершенно неизвестно было, чем еще он может заниматься, когда остается один. Свой магазин, до которого ему, в сущности, не было дела, он с радостью оставлял на попечение отца и сына Герцев, а сам отправлялся играть в карты или к девочкам; время от времени снова заглядывал узнать, как идут дела, больше из любопытства, выпивал с ними кофе и, удовлетворенный состоянием своего бизнеса, вновь исчезал в уличной толпе. Они подозревали, что дни их проживания на Хиллтоп-роуд сочтены, что Островский без лишних колебаний турнет их, достаточно того, что он нашел им другую квартиру. То, что квартира эта заведомо хуже — пыльная, темная и к ней ведет скрипучая старая лестница, — похоже, не обсуждалось. Они все это знали, но отец Юлиуса был слишком вежлив, чтобы жаловаться или выражать свое неудовольствие. То, что они чувствовали, не было даже неудовольствием, то было, опять же, отчаяние.