Ирен Немировски - Осенние мухи. Повести

• Название: Осенние мухи. Повести
• Автор: Ирен Немировски
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7516-0802-6

Издательство «Текст» продолжает знакомить российского читателя с творчеством французской писательницы русского происхождения Ирен Немировски. В книгу вошли два небольших произведения, объединенные темой России. «Осенние мухи» — повесть о русских эмигрантах «первой волны» в Париже, «Дело Курилова» — историческая фантазия на актуальную ныне тему терроризма. Обе повести, написанные в лучших традициях французской классической литературы, — еще одно свидетельство яркого таланта Ирен Немировски.

---

— Ты права, тяжелые настали времена… И Богу угодно…

Николай Александрович оборвал фразу на полуслове, еще раз пожелал ей спокойной ночи и начал спускаться.

Татьяна Ивановна приоткрыла форточку, и порыв ледяного ветра растрепал ей волосы под платком. Старая женщина улыбнулась и закрыла глаза. Она родилась далеко от Кариновки, на севере России, холод, снег и ветер ее не страшили. «Дома мы по весне босыми бегали по льду, я и теперь смогла бы!» — часто говорила она.

Татьяна Ивановна захлопнула створку, и свист ветра стих. Ночная тишина наполнилась шуршанием осыпающейся со старых стен штукатурки и глухим поскрипыванием подточенных крысами деревянных перекрытий…

Вернувшись к себе, она долго молилась, потом разделась, задула свечу, тяжело вздохнула, повторила несколько раз как заклинание: «Боже мой, Боже мой…» — и наконец заснула.

Глава III

Татьяна Ивановна закрыла двери опустевшего дома и поднялась в маленькую башенку на крыше. Стояла тихая, теплая майская ночь. Сухаревка горела; ветер разносил по округе вопли ужаса и отчаяния.

Карины бежали в январе 1918-го. С тех пор прошло пять месяцев, и каждый день Татьяна Ивановна смотрела, как где-то у горизонта пылают деревни, переходя от красных к белым и обратно. Но никогда еще огонь не подбирался так близко, как в этот вечер. Отблески пожара освещали заброшенный парк: накануне в центральной аллее расцвели кусты сирени. Ошалевшие, перепутавшие день и ночь птицы летали над деревьями… Захлебывались лаем собаки. Потом ветер переменился, унеся прочь треск огня и запах гари. Старый парк затих. В воздухе разливался аромат сирени.

Татьяна Ивановна постояла еще несколько минут, глядя в темноту, тяжело вздохнула и пошла вниз. На окна опустевших комнат поставили железные решетки и для пущей верности забили досками, убрали все ковры и гобелены. Серебро Татьяна Ивановна сложила в сундуки, которые снесли в подвал, бесценный фарфор она закопала в заброшенной части сада. Некоторые крестьяне помогали ей в надежде, что однажды все барское добро достанется им… Они ничего не скажут присланным из Москвы комиссарам… пока… а там будет видно. В одиночку Татьяна Ивановна ни за что бы не справилась — остальные слуги давно разбежались, с ней оставался только повар Антип. Старому пьянице достался ключ от винных погребов, и он блаженствовал. «Зря ты не пьешь вина, Татьяна! — говорил он.

— Хлебни чуток — сразу позабудешь обо всех бедах. Нас бросили, как паршивых псов, но я плевать на них хотел, мне все нипочем, покуда есть вино…» Но Татьяна Ивановна никогда не имела склонности к выпивке. Ненастным мартовским вечером они с Антипом сидели на кухне, и он пустился в воспоминания о своем солдатском житье-бытье: «Молодые-то, с ихней революцией, вовсе не дураки… Баре, будь они трижды прокляты, много мужицкой кровушки попили… Теперь настал наш черед…» Татьяна Ивановна даже не пыталась спорить. Зачем попусту тратить слова? Антип грозился сжечь дом, продать припрятанные драгоценности и иконы… Неожиданно он жалобно вскрикнул: «Батюшка, Александр Кириллович, почто ты нас бросил?» — и его вырвало вином и черной кровью. Агония длилась всю ночь, а к утру старик умер.

Татьяна Ивановна повесила на дверь гостиной большой амбарный замок и вышла на террасу через скрытую в стене галереи дверку. Статуи стояли заколоченными в деревянные ящики с сентября 1916-го — о них попросту забыли. Татьяна Ивановна оглядела дом: стены изысканно-желтого цвета почернели от таявшего снега, изрешеченная пулями штукатурка под лепниной облупилась. Ветер выбил стекла в оранжерее… «Хорошо, что Николай Александрович этого не видит…»

Старая женщина сделала несколько шагов по аллее и вдруг остановилась, стиснув руки на груди: перед ней стоял мужчина в солдатской шинели. Несколько мгновений Татьяна Ивановна вглядывалась в бледное, заросшее щетиной лицо, потом спросила дрожащим голосом:

— Это ты? Это ты, Юрочка…

— Кто же еще? — ответил он странным, отстраненно-холодным тоном. — Приютишь меня на ночь?

— Конечно, милый, — ответила она, совсем как когда-то в его детстве.

Они вошли в кухню, Татьяна Ивановна зажгла свечу, взглянула в лицо молодому барину:

— Силы небесные, как переменился!.. Здоров ли ты, Юрочка?

— Я заразился тифом и валялся в горячке — неподалеку, в Темной, — но не мог сообщить: мне грозит арест и — вполне вероятно — расстрел, — с усталым безразличием отвечал Юрий. — Дай мне напиться…

Татьяна Ивановна подала ему чашку воды и опустилась на колени, чтобы снять с усталых ног грязные окровавленные портянки.

— Я так долго шел сюда… — жалобно промолвил он.

— Зачем ты вернулся? — подняв голову, спросила она. — Здешние крестьяне совсем ума лишились.

— Везде одно и то же. Когда меня выпустили из тюрьмы, родители уже уехали в Одессу. Куда мне было деваться? Одни бегут на север, другие — на юг… Везде одно и то же…

— Ты был в тюрьме? — всплеснув руками, выдохнула Татьяна Ивановна.

— Полгода.

— За что?

— А Бог его знает!..

Юрий замолчал, как будто пытался собраться с силами, и продолжил горестный рассказ:

— Я покинул Москву… Однажды мне удалось попасть в санитарный поезд, сестры меня прятали… Десять дней… За деньги, конечно, — у меня оставалось немного. Но потом я заболел тифом и меня выбросили на ходу… в поле… у Темной… Местные меня подобрали, но, когда подошли красные, я ушел, чтобы не подвергать моих спасителей опасности.

— А где Кирилл?

— Его тоже арестовали, но он бежал и добрался до Одессы — мне передали весточку в тюрьму… Я вышел через три недели после их отъезда. Невезучий я, нянюшка… — В улыбке Юрия сквозила насмешка над собой. — Кириллу вон даже в застенке подфартило — попал в одну камеру с молодой красавицей, французской актрисой, а мне в соседи достался старый еврей.

Он засмеялся было, но тут же умолк, словно удивившись тому, как глухо и надтреснуто звучит его голос.

— Как же хорошо дома, — вздохнул он и вдруг уснул.

Юрий проспал несколько часов. Татьяна Ивановна сидела неподвижно, охраняя его покой. По старческим щекам беззвучно текли слезы. Потом она разбудила его, отвела в детскую, помогла раздеться и уложила. Юрия лихорадило, он бредил, говорил что-то бессвязное, ощупывал стену в том месте, где над кроватью Андрюши когда-то висела икона, прикасался к старому календарю с портретом царя Николая II, повторял, указывая пальцем на листок с датой 18 мая 1918 года:

— Я не понимаю, не понимаю…

Занавески колыхались от весеннего ветра, луна освещала деревья старого парка и вмятину в паркете под окном, похожую на лужицу пролитого молока. Юрий слабо улыбнулся. Как часто он вставал по ночам, чтобы послушать, как играет на гармошке кучер и хихикают горничные… И сирень благоухала, совсем как сегодня… Юрий жадно вслушивался, надеясь уловить звуки музыки, но издалека доносилось лишь тихое погромыхивание. Юрий привстал на постели, тронул за плечо сидевшую на стуле Татьяну Ивановну.

— Что это? — спросил он.

— Не знаю, милый, вчера началось. Гром, наверно, майская гроза.

— Гроза?! — Юрий расхохотался, поднял на нее лихорадочно блестевшие глаза. — Это канонада, бедная моя старушка!.. Стреляют из пушек… Гроза… Это было бы слишком хорошо…

Юрий мешал слова со смехом, потом вдруг произнес, отчетливо и спокойно:

— Как же я устал… Хочу умереть спокойно, здесь, в этой постели…

Утром жар у Юрия спал, он захотел встать, выйти в парк, подышать, как когда-то, теплым весенним воздухом… Один только воздух и оставался прежним в это страшное время… Заросший травой парк выглядел сиротливо неухоженным. Юрий вошел в беседку, лег на пол и начал рассматривать дом через осколок цветного стеклышка. В тюрьме, ожидая расстрела, он увидел однажды ночью во сне родной дом, распахнутые окна садового павильона, розы на террасе, услышал, словно наяву, как ходят по крыше дикие голуби. Он тогда вынырнул из глубокого омута сна и подумал: «Завтра меня убьют. Только перед смертью к человеку приходят такие яркие воспоминания…»

Смерть. Он не боялся смерти, но не хотел, просто не мог уйти из жизни в суматохе революции, забытый, всеми покинутый… Как все это глупо… Он ведь пока жив и… как знать… возможно, еще спасется. Этот дом… Он и не надеялся увидеть снова родовое гнездо, а дом — вот он, стоит, как стоял, и цветные стеклышки тоже никуда не делись… Как он любил играть с ними в детстве, воображая прогулки по холмам Италии, поросшим лиловыми фиалками и дикими алыми гвоздиками… Потом приходила Татьяна Ивановна и забирала его домой со словами: «Мама ждет тебя, деточка…»

Татьяна Ивановна принесла Юрию вареной картошки и хлеба.

— Где ты достаешь еду? — спросил он.